Адам и Эвелин - Инго Шульце

40

ЧТЕНИЕ ПЕРЕД СНОМ

— Но ты должен был понять это, самое позднее — после Праги!

— Что значит после Праги?

— Или еще раньше, у тебя же была моя сумка!

— И что? — Адам положил раскрытую книгу себе на живот.

— В ней было все: все аттестаты, свидетельство о рождении, свидетельство о прививках, даже мое свидетельство о крещении.

— Откуда мне было это знать?

— Ты ее не открывал?

— Нет.

— А украшения? Зачем ты мне украшения привез?

— Я же тебе говорил, мне казалось, дома слишком ненадежно.

— Ты при этом так улыбался. Для меня это было как знак.

— Потому что я наконец-то снова сидел рядом с тобой.

— А сегодня — я же сказала, что мне наконец-то нужно рассказать обо всем своей маме!

— Ты хотела позвонить маме, потому что она не знает, где ты. Я думал, раз ты остаешься, значит, ты остаешься из-за меня, значит, мы вместе поедем обратно. Ты правда хочешь на Запад?

— Я надеялась, ты тоже.

Эвелин взбила свою подушку, обхватила ее двумя руками и легла на нее животом.

— Ты что думаешь, я все это брошу: дом, сад, могилы, все? Как ты себе это представляешь?

— Тебя ведь никто не ждет, для тебя все намного проще!

Эвелин встала и закрыла окно.

— Я все время говорил, что поеду обратно, что мне делать на Западе?

— Но ты совершенно иначе себя вел, зачем ты тогда таскал за мной все это: аттестаты, украшения, Эльфриду? Ты ведь везде найдешь работу. А платить тебе будут в сто раз больше. Зачем ты спрашивал про это у Михаэля? Я думала, ты всерьез об этом подумываешь!

Эвелин стояла в ночной рубашке около подоконника, скрестив руки на груди.

— А я думал, раз ты остаешься, значит, остаешься. Почему ты тогда не поехала с ними?

— Глупый вопрос, правда, за этот вопрос тебя бы надо — ладно, не трогай меня.

Адам встал с кровати и остановился перед ней.

— Ты думаешь, я бы решился пройти через все это, если бы я тебя не любил?

— Тогда не задавай таких дурацких вопросов. Мне в конце концов тоже пришлось через кое-что пройти.

— Ну ладно, мы квиты.

— Что это значит?

— Что я ни в чем не упрекаю тебя, а ты — меня.

— Звучит как договор о расторжении брака.

Эвелин спиной упала назад на кровать.

— И в какой момент тебе стало ясно, что ты хочешь уехать?

— Наверняка я поняла это только сегодня утром.

Она уставилась в потолок.

— Ты серьезно? После того, как он уехал?

— Я знаю только, что обратно я не поеду.

— И почему?

— Почему я поняла это только сегодня?

— Почему ты хочешь уехать?

— Потому что я не хочу обратно. Я не хочу снова работать официанткой, снова пытаться поступить, снова не получить места, снова видеть все эти рыла, которые спрашивают, почему я не за мир во всем мире, не хочу этого дерьма.

— Все будет по-другому, с третьего раза получится, ты поступишь.

— Нет. Я уже почувствовала слишком много свободы, я слишком привыкла.

— Привыкла к чему?

Адам присел на край кровати.

— К мысли ехать дальше. Я хочу дальше.

— Ничего себе мотивировочка.

— Я же тоже не знаю, понравится ли мне там, но я хочу попробовать.

— Попробовать, замечательно, а если не получится? Жизнь-то у нас одна.

— Вот именно.

— Ты никогда об этом не говорила!

— Да говорили мы об этом. Ты же сам развивал теорию про транзитные рейсы и разные посадочные талоны. Это была твоя идея.

— То была просто игра. Мы никогда не говорили, что попробуем это сделать.

— Я всегда об этом думала, всегда.

— Не верю я в это.

— Как ты можешь такое говорить? Мона и я только на эту тему и разговаривали, в мыслях Мона вообще уже была не здесь!

— И вернулась назад.

— Ну и что? Что это доказывает?

— Что она его любила.

— Это неправда, просто-напросто неправда. Как ты думаешь, почему ей уже все было до фени? Она просто смеялась, когда Габриэльша что-то говорила, просто смеялась. Для нее Майк был билетом на Запад, вот и все.

— Тогда она могла бы и не уезжать домой.

— О чем мы вообще говорим?

— Ты ведь уволилась. Это тоже было связано с отъездом?

— В каком-то смысле да.

— И как?

— Мона все время говорила, что это эпоха наших молочных зубов, настоящие зубы появятся позже.

— Это смешно, неужели ты не понимаешь, насколько это смешно, эпоха молочных зубов…

— Это дало мне такое чувство свободы. Так всегда было. Пошли они все, если так, то я просто уеду.

— Это ребячество, Эви.

— Почему?

— Такое чувство свободы!

— Если свобода — это ребячество, значит, я — ребячливый человек. Но я так чувствую.

— Лучше бы ты немного подумала.

— Мне больше не нужно об этом думать, я уже слишком долго об этом думала. Почему ты-то не хочешь уехать?

— А зачем мне?

— Значит, это как раз ты не думаешь! Я тоже могла бы сказать: тот, кто не хочет уезжать, просто не подумал.

— Зачем мне об этом думать, если я вообще не хочу уезжать?

— Зачем мне об этом думать, если я вообще не хочу оставаться? Ты вообще понимаешь, насколько ты высокомерный, ограниченный человек!

— Да для меня просто нет такого вопроса. Зачем мне вообще уезжать?

— По крайней мере, ты спрашивал у Михаэля…

— Глупости! Мы просто болтали. О чем-то ведь надо было разговаривать.

— Все об этом думают, и ты тоже об этом думаешь. Нет никого, кто бы об этом не думал.

— Это значит, либо я еду с тобой, либо разрыв?

— Да ведь становится только хуже и хуже. — Эвелин повернулась на бок и посмотрела на Адама. — После сорокалетней годовщины ГДР такое начнется. Ты же всегда гораздо больше, чем я, возмущался. Ты забыл, что сделали китайцы? Как ты этого не видишь!

— Все будет иначе. Взгляни на поляков. А если венгры не закроют границу…

— Говорю тебе, они нас больше не выпустят: нет человека — нет проблемы. Так и будет!

— Они не смогут так поступить!

— Они уже много чего смогли.

— И сколько это будет продолжаться? — спросил Адам, не глядя на Эвелин. — Они нас уже достаточно долго терпят.

— Ангьяли?

— Он вообще заплатил?

— А как же?!

— Пепи кое на что намекнула. По крайней мере, он заплатил не все.

— Ну, в том, что нас обокрали, он не виноват.

— Ангьяли тоже.

— Если он действительно не все заплатил, значит, он пришлет. Получат они свои деньги. У тебя от этого угрызения совести?

— Какие угрызения совести?

— Не нужно тебе мыть посуду, им это не нравится, они хотят тобой восхищаться, — может быть, даже как своим зятем, — но им точно не нужен мужчина, моющий посуду.

— А что плохого в мужчине, моющем посуду?

— Ничего, но ты здесь не дома.

— Я знаю, что делаю.

— Можно тебя кое о чем спросить? Мне просто интересно, это не упрек — у тебя с Пепиной мамой тоже было?

— Как тебе такое в голову пришло?

— Да или нет?

— Нет, с какой стати?

— Звучит немного неубедительно.

— Эви, пожалуйста! Не начинай!

— Я просто хочу выяснить, какой тип женщин тебе нравится.

— Это тебе тоже твой славный Михель напел. Он от меня все что угодно готов ожидать.

— У нее были такие капризы! Сначала жутко обиделась на то, что я с ним…

— Я ее понимаю.

— Потом вдруг все стало, как раньше, я как бы ее вторая дочка, а теперь у нее опять каждый раз гримаса на лице, когда она пытается мне улыбнуться.

— Чего ты хочешь? Что ты им еще прикажешь для нас сделать?

— Они были бы рады, если б ты у них остался.

— Да что ты?

— В качестве портного, в качестве зятя, любовника. И не смейся!

— А что мы им скажем? Что у нас вечный отпуск?

— Не вечный.

— Мы остаемся до завтра, еще на три дня, на неделю?

— Как ты захочешь: все, как захочет господин Адам.

— Ты вообще понимаешь, о чем мы говорим?

Адам захлопнул книгу и сдвинул ее на ночной столик.

— Ты хотел прочитать мне историю Лаокоона, — сказала Эвелин.

— Завтра, — сказал Адам, выключил свет и лег на спину.

Он натянул одеяло до подбородка и глубоко вздохнул.

Привыкнув к темноте, Эвелин разглядела очертания его лица. Она осторожно подняла голову, чтобы проверить, открыты ли у него глаза. В свете от уличного фонаря она увидела длинные, загнутые ресницы Адама. Его правая рука лежала между подушками, левая — у него на груди. Она слышала, как в ящике копошится черепаха.

Даже когда они ссорились, Адам казался ей родным. Она не хотела этого. Она заслуживала большего, чем мужчину, который ей изменяет. Но, несмотря на это, она положила голову на правую руку Адама. Она погладила его по руке, скользнула выше, в рукав его футболки, ладонью провела по его плечу, добралась до шеи и кончиками пальцев дотронулась до его адамова яблока, которое сначала спряталось, словно зверек, но уже в следующую секунду снова вернулось к ней.