Распутин-1917 (СИ) - Васильев Сергей Александрович

— Вы очень интересный собеседник…

— Артём Аркадьевич. К вашим услугам.

— Да, спасибо, я запомню… Признаюсь, я действительно всё это знал, и про смуту в XVII веке, и про нынешних небожителей у престола… Но знания не раскрывают мотивы столь самоубийственного поведения высшего сословия, не объясняют желание разрушить свой собственный дом и оказаться без крыши над головой…

— Во все времена проблемы на Руси начинались с желания элиты жить в соответствии с западными стандартами изобилия, без оглядки на отечественные возможности. И при Рюриковичах, и при Романовых. За одно лишь правление Екатерины II затраты дворян и купцов на роскошь выросли в три раза, а впереди маячил XIX век, названный публицистом Меньшиковым «столетием тревожно-быстрого упадка народного благосостояния в России». Вы читали Михаила Осиповича? Очень рекомендую! В 1901 году он писал:

«Желая иметь все те предметы роскоши и комфорта, которые так обычны на Западе, мы вынуждены отдавать ему не только излишки хлеба, но, как Индия, необходимые его запасы. Народ наш хронически недоедает и клонится к вырождению, и всё это для того, чтобы поддержать блеск европеизма, дать возможность небольшому слою идти нога в ногу с Европой».(*)

Понимаете ли, речь идёт об изъятии у народа не только прибавочного, но и доли необходимого продукта, как цены за жизнь части верхушки по стандартам буржуазного Запада. Что такое прибавочный и необходимый продукт, знаете? Нет? О марксистской теории пусть вам Гриша рассказывает. А я сейчас про другое — про роль личности в истории. Так вот, любезный мой адмирал! Судьба с появлением в ней Гриши подарила вам уникальный шанс, а уж воспользуетесь им или нет — зависит только от вас. В любом случае, с Непениным или без него, Россия перетерпит и эту, и любую другую смуту, выживет, возродится, как птица Феникс из пепла, оставляя нам грешным решать — с кем мы? С Отечеством или без него. Причём решение человека быть “без России” самым загадочным образом приводит его в стан врагов России. Выбирайте, Адриан Иванович! Время не ждёт!

Генерал повернулся к Непенину, подмигнул и вдруг, коротко размахнувшись, залепил пощёчину.

Охнув и пошатнувшись от неожиданности, адмирал, наполнившись гневом, вскричал:

— Да что вы себе позволяете, милостивый сударь!…

…И открыл глаза. Он лежал на диване. Вагон мерно покачивался на железнодорожных стыках. Напротив стояла Анна, испуганно вытаращив глаза, а чуть поодаль, у окна, с окровавленным полотенцем через плечо, сидел Распутин.

— Аня, я же говорю, что проводить реанимационные мероприятия и шлёпать по щекам должна именно ты, — широко улыбаясь, заявил Григорий. — Если бы его высокопревосходительство очнулся, увидев перед собой мою физиономию — пришиб бы. Мне и до дуэли дожить не светило. В силу нашего разного социального статуса таковая вообще невозможна…

— Простите, Адриан Иванович, — пролепетала Анна, — я, наверно, перестаралась… Просто вы так долго не приходили в себя.

— Паяц! — проворчал Непенин, обращаясь к Распутину и оглядываясь вокруг. — Стало быть, мне всё это привиделось?

— Нет, всё было всамделишное, — щебетала Аня, сворачивая окровавленную простыню, — у вас случился гипертонический криз и, чтобы не было удара, Гриша… Григорий Ефимович немедленно решил произвести кровопускание, не дожидаясь помощи на ближайшей станции.

— К сожалению, я некоторое время, как доктор, буду недееспособен, — вздохнул Григорий. — Все делала Аня.

Непенин заметил, что правая рука Распутина перебинтована у запястья и висит на перевязи.

— Аня — молодец. Крови не боится. Рука твёрдая. Надрез сделала уверенно. Нас обоих успешно перевязала. А я получил незабываемые впечатления. Не каждый день, знаете ли, дама в моем присутствии охаживает по щекам целого адмирала.

— Ты несносен, — фыркнула Анна.

— Я бы, конечно, предоставил вам возможность еще отдохнуть, но, к сожалению, нам скоро выходить.

— А разве мы не в Петербург? — удивился Непенин, — билеты ведь до конечной.

— Это маленькая уловка на случай, если кто-то телеграфирует из Гельсингфорса, и нас попробуют перехватить на столичном вокзале. Нет, наш пункт назначения — Сестрорецк.

— Сестрорецк? Никак не ожидал. Вы решили посетить тамошний курорт? Так ведь не сезон.

— Курорт — это хорошо. Думаю, вам тоже не повредит, — кивнул Распутин, — но меня в этом райском уголке больше привлекает уединенность, близость к Питеру, возможность добраться до него по морю и по суше, местный оружейный завод и общий знакомый, активно зазывавший нас обоих погостить, когда будет оказия. Вот она и случилась.

— Намекаете на Алексея Ефимовича?

— На него. Нам для дальнейшей работы позарез нужна база в тихом месте, вдали от шума городского, но с хорошим транспортным сообщением. Генерал Вандам озаботился решением этой задачи. Благо, у него после отставки времени свободного было достаточно.

— А вас не смущает, что вы возитесь с отставниками?

— Дорогой вы наш Адриан Иванович, — посерьёзнел Распутин, — разведчиков бывших не бывает.

Разница между прибытием поезда на столичный вокзал и провинциальный полустанок ощущается не только визуально. Большой город давит, прижимает к земле, заставляет принять его ритм и жёстко ему соответствовать. Выходя на перрон в столице, путешественник сразу ощущает собственную ничтожность. Вокруг столько важных персон, спешащих по неотложным делам! Даже сталкиваясь лоб в лоб с приезжими, они смотрят сквозь них вдаль, за горизонт, и собственная государственная значимость плещется в их глазах, переливается через край, низвергается чем-нибудь уничижительным от издевательски-вежливого “не соблаговолите ли пропустить”, нейтрального “посторонись!” до хамского “ну, что растопырился, словно на цистерне из Владивостока приехал, вали с дороги!”… Даже лакеи и те преисполнены чувства особого, столичного достоинства, отчего напоминают индюков, неудачно скрещенных с попугаями. Сбивает с панталыку столичная суета. Мельтешение перед глазами, создаваемое праздными прохожими, повозками, курьерами, уличными торговцами, блюстителями порядка и лицами неясного социального происхождения, рождает стойкое желание забиться куда-нибудь в укромный уголок и переждать, когда этот дурдом хоть немного успокоится.

Совсем другое чувство испытывает человек, выходящий на перрон провинциального полустанка. Здесь даже мухи летают медленнее, а частота, с которой дворник машет метлой, составляет малую толику от активных колебаний его столичного коллеги. Зато у пассажира создаётся благостное духоподъёмное чувство, будто именно его тут ждали-ждали и наконец-то дождались. Как минимум, каждый приехавший становится объектом пристального любопытства, как максимум — мишенью всех известных в этой местности маркетинговых приёмов облегчения его кошелька. Но даже такое внимание всё равно радует, ибо быть в его центре всегда приятно.

Сегодня скромный полустанок Сестрорецка был не по сезону оживлён. В центре расположился духовой оркестр местных пожарных и небольшой, но ладный строй в военных мундирах. Редкие в это время года обитатели городка перешёптывались и подтягивались ближе, гадая, что за важную птицу занесло в их края.

Распутин с Непениным недоумевали, услышав звуки оркестра. Робко выглянув из вагона, они с удивлением оглядели ряд блестящих на солнце касок и духовых инструментов, переглянулись и сделали первый шаг на перрон.

— Ваше высокопревосходительство! — чёткий, натренированный голос профессионального военного прервал марш и заставил оглянуться. — В честь вашего прибытия, а также приезда нашего боевого товарища, почётный караул отряда особого назначения атамана Пунина построен! Исполняющий обязанности командира отряда, отставной штабс-капитан Ставский!…