Темная сторона российской провинции - Мария Артемьева

— А чего хоть строить-то здесь собираются? — робко встрял в разговор сторож.

— Казино с роялем! Твое какое дело? — вызверился бригадир. И снова обратился к подчиненным: — Ну, чего стоите-то, вашу дивизию?! Если за сегодня все сделаем, заплатят еще и по сверхурочным. Договорились-то аж в три цены!

И только после, когда рабочие, ворча и переругиваясь, надели рукавицы и разобрали привезенные трактором кирки и лопаты, — бригадир повернулся к сторожу и все-таки соизволил пробормотать:

— Чего-чего? Больницу новую. Для всего города дело нужное.

— Ну да, — кивнул сторож. — Оно и удобно. Рядом будет: и лечить, и хоронить. Мементо мори, так сказать.

Бригадир покосился на синюшную испитую физиономию кладбищенского философа, но промолчал. Сплюнул и отошел в сторону — покрикивать на рабочих, приступивших уже к делу.

Бульдозер зарокотал, развернулся и, ударив железным ковшом по ближайшей гранитной плите, упал вниз, вгрызся в землю, разрывая траву. Густо сплетенные белые корни из вывороченного дерна полезли наружу; коричневые плети шиповника, с повисшими на ветках багровыми каплями плодов, лопаясь, волоклись вслед за железом. Сыпалась черная земля, стучали, валясь друг на друга, ржавые оградки, дряхлые облезлые бордюры и гранитные плиты.

Рабочие, подгоняемые сердитым начальником, принялись собирать и закидывать в тележку трактора на глазах превращающиеся в мусор элементы могильного декора: выцветшие и заплесневевшие пластиковые венки, надгробия, урны и цветочницы. Все это следовало вывезти за территорию будущей строительной площадки.

— Давай ниже, ниже копай! — махая руками, проорал бригадир молодому парню, сидевшему на водительском месте в бульдозере. — Ниже! Под фундамент расчистку делаем.

Парень кивнул и опустил ковш машины, загребая теперь не только верхний, но и нижний слой могильной земли. Из раскопа вывалился первый гроб — расколотый и полусгнивший. Желтые кости с истлевшими на них тряпками посыпались в сырую землю.

Молодой бульдозерист вопросительно глянул на бригадира: тот одобрительно кивнул и показал рукой — все нормально, разравнивай.

Кости оставили гнить в земле; еще крепкие обломки дубового гроба закинули в трактор и вывезли вместе с другим хламом за ограду кладбища. Все, что могло гореть, сложили в огромную кучу. Ближе к ночи подожгли. Едкий дым от горящего крашеного дерева и пластика венков распространился по району; жирный пепел оседал на земле и на рабочих, делая их похожими на чертей в аду.

Дело двигалось быстро и споро. Двое ворошили мусор в костре, стараясь ускорить процесс горения, трое загружали тележку трактора, разгребая остатки могил.

Под конец, когда большая часть работ была уже выполнена, в самом дальнем углу кладбищенского участка бульдозер вывернул из земли гроб, оказавшийся совершенно целым.

Однако под нажимом ковша крышка с него соскочила, и вопли рабочих заглушили даже звук мотора бульдозера: всем им одинаково померещилось, будто труп шевельнулся и сел в гробу.

В следующую секунду тело выпало из гроба головой вниз в разрытую яму. Длинные каштановые волосы разметались по плечам, бледные руки упали в черную землю.

Рабочие переглянулись. Парень-бульдозерист заглушил двигатель и выпрыгнул из водительской кабины с побледневшим от ужаса лицом и трясущимися губами.

— Что это, а?! Она живая, что ли? Поднимите же вы ее! — просил бульдозерист, глядя на всех по очереди испуганными глазами.

Сторож спустился к яме, в которую вместе с крышкой от гроба свалился труп, и, скользя по влажной земле, осторожно приблизился к телу. Рабочие сгрудились вокруг.

— А ну-ка, посмотрим, — сказал сторож. Быстро перевернул покойницу. И отпрянул в сторону.

На лице молодой женщины не было ни единого следа тления.

Она казалась просто спящей. Тонкие черные брови, густые ресницы, розовые щеки и яркий алый рот с надменно выпяченной вперед нижней губой.

— Красивая, — прошептал кто-то из рабочих и нервно хихикнул.

Сторож с озадаченным лицом рассматривал крышку гроба: крепкая, почти целая, хотя белую атласную обивку кто-то изорвал в клочья с внутренней стороны. На деревянной основе, оголившейся под материей, виднелись многочисленные борозды и царапины. Следы ногтей.

— А ее, кажись, живую закопали, — бесцветным голосом произнес сторож.

Все невольно отшатнулись. Молодой парень-бульдозерист задрожал.

— Это сколько ж времени-то прошло, а она все свеженькая? А?

Суетливо выбравшись из ямы, сторож отряхнул ладони и попросил закурить. Ошеломленные рабочие молча стояли вокруг.

Один бригадир дернулся, вытащил из кармана сигаретную пачку и, потея и тряся щеками, протянул одну сигарету сторожу, а другую закурил сам.

После нескольких затяжек сторож спросил:

— Так и чего с ней делать-то?

Рабочие переглянулись. Солнце уже скрылось за горизонтом, по кладбищу разливалась темнота, и возиться, задерживаясь дольше, никому не хотелось. Решение было очевидно и просто, но от него каждому было почему-то не по себе.

За всех ответил бригадир.

Пнув крупный ком земли в вырытую только что яму и сопроводив его плевком и бычком от сигареты, сердито высказался:

— А, чтоб тебе… Чего-чего?! Закапывать. В реанимацию ей поздно.

Бульдозериста передернуло, но он подчинился начальственному окрику. Вернулся в кабину, выжал рычаг на себя и поднял ковш машины, чтобы заровнять вздыбленный бугор земли. В это мгновение за спиной его кто-то вздохнул — грустно и протяжно. И гадкий сквознячок скользнул тонкой змейкой за шиворот рубашки — будто чьи-то холодные ладони погладили.

— Год уж прошел. А она… Она все время со мной. Как стемнеет — является. От той бригады я один в живых остался. Может, еще сторож, с кладбища который? Про него не знаю. А Иваныч, бригадир наш, он быстро… Он прям на следующий день… скопытился. Жена его в контору позвонила, говорит: сердечный приступ у Иваныча случился. Ночью. Расспрашивала — что такое у нас приключилось накануне. Потому что бригадир ей перед смертью все про какую-то живую покойницу твердил. «Живая она, живая».

Но мы, конечно, никому ничего объяснять не стали. Сказали — мол, бредил человек, что с него взять.

Поначалу-то мы и друг другу ни в чем не сознавались. По трезвянке кто в такое поверит?

Поначалу мы еще держались. С месяц, наверное.

А потом Николай запил. Позвал меня и напрямую уже спросил: ну что, видишь ты ее? Я такие глаза сделал, говорю: кого?! А у самого руки трясутся.

Николай говорит: сам знаешь. Я, говорит, ее каждую ночь вижу — сидит, смотрит из угла, голову набок свесит и смотрит. А среди ночи, бывает, от холода проснусь — она рядом лежит, улыбается. И грозится: ну что, мол, с тобой сделать-то?

Николай долго не продержался: так, не просыхая, на пьяную голову, и сиганул в окно с шестого этажа. Ноги и спину себе отбил, в больнице умер. А я и не знаю даже, сам ли. — Андрей хихикнул, хотя лицо у него оставалось испуганным. Вздрогнув, он продолжил рассказывать: — Валька через десять дней после смерти Николая повесился. Прямо в общежитии у себя. А Степан Родионович убежал к родственникам в соседний город. Только не помогло ему это: сразу, как приехал туда, под машину попал.

И она… Ну, она-то! Говорит: не сам. Хвастается, стерва. Радуется.

Договорив, пациент шумно сглотнул и, замолчав, уныло поглядел в окно.

За окном лил дождь, и ветер, подбрасывая опавшие листья, мотал их по воздуху и лепил на крыши домов, машины и окна.

Доктор Бурцев выключил диктофон.

— Хорошо, Андрей. Идите теперь к себе в палату, примите лекарство, чтобы хорошенько выспаться. А завтра продолжим.

— Сергей Николаевич! А вы правда думаете, что я… Что вы сможете мне помочь?

Глаза пациента покраснели. С отчаянием уставился Андрей в лицо доктору. Но Сергей Николаевич не впервые видел такие глаза и ничего экстраординарного не усмотрел.

— Ну конечно, Андрей! Вы можете нисколько в этом не сомневаться. Идите.

Ободряюще улыбаясь, Бурцев проводил пациента до двери. У порога задержался, похлопал себя по карманам халата, проверяя — не оставил ли на столе ключи от отделения? Покинув кабинет, длинным стеклянным коридором вышел к лестнице, спустился вниз, к служебному вестибюлю, где находилась неофициальная курилка для врачей.

На нижних этажах непогода за стенами больничного корпуса ощущалась сильнее — стекла дрожали в рамах под порывами ветра, по коридорам гуляли холодные сквозняки.

В курилке Сергей Николаевич встретил приятеля — психиатра соседнего отделения, Землянского.

Разговорились о том о сем.

Между делом Бурцев поведал о случае нового пациента. Землянский выслушал с интересом, хмыкнул и сказал:

— Надо же! Ровно то же самое я слышал вчера на дне рождения тестя от людей, вообще-то говоря, совершенно здоровых — от Азизы Наргизовны и Алексея Львовича. Они как раз в той новой больнице работают. Которую на месте кладбища построили. В хирургии. Говорят — сестрички с санитарками у них там постоянно жалуются, что какая-то чертовщина творится. То шепот, то плач в пустых операционных. И больные тоже боятся — якобы призрачная женщина там ходит у них по палатам, руки на плечи кладет, а больные потом умирают. Слухи ходят, будто на том кладбище сто лет назад какой-то генерал свою любовницу живьем похоронил — за то, что изменила ему с молоденьким гусаром. Да, вот так. А что ты будешь делать с людьми? Суеверия неистребимы.