У-3 - Хяртан Флёгстад

Между тем Алфу Хеллоту слышится в ее словах подтекст, вызывающий у него реакцию, которую трудно укрощать и которая мешает и дальше идти с ней рядом, сохраняя невозмутимость. Но Алфик приучен владеть собой, умеет контролировать свой голос, чувства, страсти. Молчаливый поединок с Линдой — на чем им следует сосредоточить свой взгляд — кончается вничью. Они глядят не вверх на небеса и не вниз на землю. Они смотрят друг на друга. Если бы взор мог оплодотворять! Он попал в яблочко, она сорвала редкостный цветок. Охотничий трофей на стену, засушенная тычинка в гербарий. Охотник подстреливает себя, ботаник срывает собственный цветок. Не говоря ни слова, они идут дальше.

Но за оставшиеся дни этой брызжущей красками долгой осени Алфик Хеллот все лучше узнает учительницу Линду Хюсэен, а заодно и подробности образа жизни, о котором прежде мог только гадать. Они говорят о старой даче семейства Хюсэен в Ловре, о помешанной двоюродной бабке и о превратностях судьбы, как выражается Линда, что свели их вместе здесь, в этом суровом краю на севере. Впрочем, Ловра недолго служит темой разговора, для Линды Хюсэен это лишь одно среди многих экзотических мест, какие она за много лет посетила, отправляясь в путешествия из усадьбы под Бергеном, о которой всегда думает как о родном доме. Величественное кирпичное строение в георгианском стиле — дом ее детства, рассказывает она недоверчивому Алфу Хеллоту. Официальное наименование усадьбы — «Каса Росада», как у президентского дворца в Аргентине, но люди предпочитают называть ее «Дворец Хюсэ», не без намека на норвежское название пикши. Гордо возвышаясь над зеленым парковым лесом и щетками английских газонов, сей очаг (говорит Линда) долгие годы служит привычным ориентиром для моряков в этой части губернии Хордаланд. Здесь Линда и ее три сестренки с малых лет били по теннисному мячу на собственном корте, когда позволяла бергенская погода; здесь они совершенствовались каждая на своем классическом музыкальном инструменте и устраивали самодеятельные концерты на свежем воздухе, исполняя струнные квартеты в стиле барокко и рококо и пожиная щедрую хвалу родителей, прочих родичей, друзей и «всего Бергена». Здесь они позировали для семейного альбома перед книжными полками, на которых известный декоратор и специалист по интерьерам Кнаг-Педерсен самолично расставил книги, призванные служить декоративным фоном для семейных портретов династии Хюсэен. Здесь они развивали и оттачивали заложенные в них художественные дарования и талант общения, упражняясь в игре на фортепиано (а Линда еще и на альте), стихотворчестве и английском шве. В восьми стенах родного дома разыгрывались живые картины, например «Явление Афродиты», но также и реалистические сценки нравов и душераздирающие мелодрамы, где в главной роли выступал чертовски» обаятельный отец-пьянчуга, антагонистом которого была религиозная, нерешительная, кроткая примирительница-мать. После многократных родов вся энергия и сила покинули некогда крепкую, румяную дочь Западной Норвегии, перелившись в окружающую ее молодую девичью поросль. Она часто хворает без видимых симптомов, если не считать наросты на больших пальцах ног, от которых ее постоянно врачуют в дорогих частных клиниках дома и за границей.

В антрактах между бурными семейными сценами вокруг «Дворца Хюсэ» развертывается содержательная светская жизнь, кружится нескончаемый хоровод многочисленных и весьма одаренных гостей. Часто на зов шампанского в убежище радости являются партнеры по коммерции и судоходству, но также и разного ранга и склада представители мира искусства. Госпожа Хюсэен и ее очаровательные дочери охотно и остроумно беседуют с искусствоведами из Бергенского музея и Галереи Расмуса Мейера о дефектах серебряной реймерской кружки и о старинном народном искусстве, которое ныне явно растет в цене. Госпожа Хюсэен втайне мечтает о свадьбе для каждой из четырех дочерей на фоне западнонорвежского лета с пышной зеленью климатических оазисов в глубине фьордов — белые камчатные скатерти на ярко-зеленых газонах, обширные меню, изысканные вина, исключительно веселые и остроумные речи, цветущие клумбы, оплетенные зеленью стены и роскошные праздничные столы. И естественный центр праздника — рослые, широкоплечие, мило смущающиеся кандидаты экономических наук из хороших семей в прочном соединении с ее дочерями. Однако главным предметом ее мечтаний были цветы, мир в виде беседки, одетой цветами, сплошной цветочный ковер на земле, россыпь цветов на колючей стене живых изгородей, украшенный цветами высокий лиственный свод. Вдоль цветников госпожи Хюсэен прогуливались не только Кнаг-Педерсен, и Хюсен-Андресен, и другие достойные представители высшего пьянейшего бергенского бюргерства. В ее хоромах и под сенью летних ночей над «Дворцом — Хюсэ» предавался мечтам и поэт Вильденвей, записывая в семейный альбом свои баллады, сочетающие веселье с грустью. Великая Гарбо ночевала под ее крышей, художник Хенрик Сервисен был желанным гостем. В помпезном вестибюле неоспоримый след оставил творец религиозных фресок Эмануил Вигеланд, а писатель Руналд Фанген в конце тридцатых годов за игрой в крокет предпринял не одну столь же благую, сколь и тщетную попытку обратить закоренелую судовладельческую душу старины Людвига Хюсэена в оксфордскую веру. «Все равно — bless him», — говорила Линда. Честь и хвала ему за это!

В такой вот благотворной обстановке росла маленькая Линда, и она скоро научилась обращаться со слугами твердо и приветливо — умение, которое пришлось весьма кстати, когда развод родителей из четырех стен спальни выплеснулся на открытую сцену. Богатый судовладелец Хюсэен надолго заточил себя в западном флигеле розового дворца в Мильде. В крашенной морилкой библиотеке он отчаянно глушил водку в одиночестве за опущенными гардинами, среди вставленных в тяжелые золотые рамы «двуспальных» западнонорвежских пейзажей художников дюссельдорфской школы, дорогих картин от друзей-живописцев, антикварных раритетов, книг о путешествиях и топографии, ценных картографических листов Геелкерка и оригиналов старинных крепостных планов. Здесь Линда Хюсэен наконец увидела телефонистку отца, которая была моложе его на сорок лет и до конца манипулировала штекером.

Щадя детей, лето после завершения разводной процедуры госпожа Хюсэен провела на Лазурном берегу. Две старшие дочери были достаточно взрослыми, чтобы жить самостоятельно, и уже благополучно устроились в Швейцарии. Людвиг Хюсэен тоже уехал со временем вместе со своей телефонисткой. Однако дом продавать не стал. «Дворец Хюсэ» стоял темной, пустой, замкнутой раковиной, таившей воспоминания о добрых временах как в личной жизни, так и в судоходстве на линиях в Северном море и через океан, к берегам США. На запущенных газонах никакие странники уже не предавались грезам в серебристые летние ночи, даровитые дочери Хюсэен не расточали свои дары перед высшей бергенской буржуазией. Так называемый трубный глас Людвига Хюсэена не раскатывался больше в стенах дворца, вызывая вмешательство супруги, которая стремилась предотвратить большой скандал: «Ну-ну, Людвиг, после разберемся…» Не потрескивали весело камины во всех комнатах, даже и в ванных (коих насчитывалось четыре), не стучались в бронзовые двери мецената рифмоплеты или мазилы — все это осталось в далеком прошлом, только дождь без устали барабанил по глазурованной голландской черепице и обрушивался шквалами на парк, где тянулся к небу один лишь бурьян.

И в совсем других концах земного шара не только Линда, но и три ее сестры получили должное образование сообразно своим личным задаткам и наклонностям. Так, младшая, Гедда, которая изучает неорганическую химию в одном из университетов южной Калифорнии, уже готовится защищать диссертацию; что же до Линды, то она избирает другой путь к самостоятельности. После десяти лет за границей нужно принимать решение, и она решает остаться норвежкой, решает основательно. Будет преподавать в старших классах. И Линда отправляется на север, в Молсэльв, губерния Тромс, чтобы делиться приобретенными дорогой ценой знаниями с подрастающим поколением в этом медвежьем углу на границе с великим безлюдьем — во всяком случае, если смотреть глазами обитателя Нью-Йорка или Парижа, каковая возможность многажды предоставлялась Линде Хюсэен. Движимая не только чистым идеализмом, но и специальным интересом к арктической флоре, после многолетних университетских занятий ботаникой и обширных полевых исследований у Большого Невольничьего озера и на Баффиновой Земле в северной Канаде Линда решительно двинулась в путь.

Поток слов прерывается. Она рада возможности выговориться, а бесхитростная реакция идущего рядом молодого лейтенанта ВВС показывает, что он следит за смыслом, несется ли речевой поток вскачь через перекаты, ныряет ли в глубокую таинственную заводь или, замедляя бег в русле голоса, вливается в безмолвие. В море, которое они как будто различают там, вдали. Линда и Алфик остановились и смотрят, стоя бок о бок, и слышат далекие разрывы на полигоне. Прямо под ними на скальном уступе чернеет озерко в обрамлении высокого камыша. Его поверхность дробят светлые пузырьки воздуха. У самого края качается пропитанное водой бревно.