Лесной бродяга - Габриэль Ферри

— Никогда, — кивнул дон Августин, — но если бы он еще менее был одарен природой, то и это не послужило бы препятствием нашим планам!

— Я это знаю; впрочем, надо признать, что во всяком олухе есть известная доля изысканности, а тем более в особе сенатора, члена знаменитого конгресса в Ариспе! — добавил испанец с легким оттенком презрения. — Затруднение не в том; все зависит от того, придется ли он по вкусу вашей дочери!

— Моя дочь поступит согласно моей воле! — отвечал дон Августин.

— Даже если ее сердце не свободно?

— Сердце Розариты свободно, дон Эстебан! — возразил дон Августин. — Да и как могло быть иначе, когда ее детство и юность протекли в здешней глуши?!

— А этот молодой человек в лохмотьях, по имени Тибурсио Арельяно, которого вы, кажется, давно знаете? Он любит вашу дочь!..

— Я это знаю с сегодняшнего утра!

— Если вы узнали о его любви всего несколько часов тому назад, то чувство доньи Розарии ни в каком случае не могло ускользнуть от вашего внимания!..

— По правде говоря, — улыбнулся дон Августин, — я скорее сумею отыскать след индейца, сумею прочесть на его бесстрастном лице самые сокровенные мысли, чем разгадаю девичье сердце. Но, повторяю, я имею полное основание думать, что сердце Розариты вполне свободно от всякого чувства, даже в прошлом. Однако имеется более серьезное препятствие к предполагаемому браку, а также и к вашей экспедиции в глубь страны.

Тут дон Августин передал испанцу те сведения, которые узнал утром от своего капеллана относительно тайны, завещанной Тибурсио его приемной матерью.

Мы умолчим пока о том впечатлении, какое произвело это известие на дона Эстебана.

Разговор между доном Августином и испанцем продолжался очень долго; содержание его мы узнаем позже, а пока снова вернемся к сенатору, ожидающему возвращения сеньора де Аречизы в его комнаты с бьющимся от волнения сердцем. Комната, отведенная дону Себастьяну, считалась, конечно, самой роскошной в доме, но меблировка ее была в высшей степени проста, почти бедна, поскольку мебельное производство штата Сонора тогда находилось фактически в зачаточном состоянии.

Мы застаем в этой комнате дона Эстебана и Трогадуроса. Развалившись на плетеном канапе39, испанец спокойно наблюдал за сенатором, который бегал по комнате в сильном волнении.

— Так как же вы нашли дочь нашего хозяина, дон Винсенто? — спросил дон Эстебан, видимо, забавляясь нетерпением своего протеже. — Разве я преувеличил ее красоту?

— О друг мой! — воскликнул сенатор, сопровождая свои слова выразительными жестами. — Действительность превзошла все мои ожидания. Она — настоящий ангел! Даже на моей родине, которая славится красотою женщин, донья Розария прослыла бы первой красавицей!

— Притом самой богатой красавицей! — добавил испанец, улыбаясь.

— Кто бы мог подумать, что в этой глуши скрывается истинный перл?! Столько грации, свежести, молодости не должно пропадать втуне! Она достойна занять место на самой выдающейся жизненной сцене!

— При дворе короля, например! — небрежно вставил Аречиза.

— О дон Эстебан! — воскликнул сенатор. — Не терзайте меня долее неизвестностью! Станет ли божественная донья Розария моей женой?

— Конечно, отец уже дал мне слово. Через две недели вы можете сделаться супругом его дочери!

— О как сладко слышать ваши слова!

— Вскоре вы сделаетесь богачом!

— Это вовсе не портит дела!

— Затем вы превратитесь в именитого сеньора!

— О черт побери! Да это восхитительно! Сеньор Аречиза, вы низвергаете на меня щедрый поток благодеяний. Конец стоит начала! Это воистину волшебный сон! — воскликнул сенатор, не помня себя от восторга и продолжая бегать по комнате.

— Постарайтесь, чтобы сон обратился побыстрее в действительность! — возразил дон Эстебан.

— Разве это так к спеху? — спросил сенатор, останавливаясь перед испанцем.

— Что за вопрос?!. Разве может быть излишней поспешность там, где дело касается счастья?

Трогадурос сделался задумчив; невольное недоверие закрадывалось ему в сердце и отравляло его радость. Он проговорил смущенным и озабоченным тоном:

— Я готов был жениться, признаюсь вам, ради богатства на какой-нибудь уродливой наследнице, где уродство в какой-то мере искупалось бы ее состоянием. Теперь я поражен неожиданной красотой моей будущей невесты!

— Может быть, вы недовольны этим?

— О нет, но нежданное счастье пугает меня. Мне кажется, что за этой блестящей перспективой от меня скрывается тяжелое разочарование, какое именно — я не могу теперь отгадать!

— О человеческое сердце! — удивился дон Эстебан. — Я не ожидал такого возражения с вашей стороны! Вам предлагают счастливую будущность, а вы впадаете в какое-то непонятное недоверие. О бедный Деспильфаро! — смеясь, продолжал испанец. — Я вас считал гораздо дальновиднее, мой милый!..

— В самом деле, — снова начал сенатор, восхищаясь своей проницательностью, — почему вы уступаете другим этот перл красоты, не говоря уже о ее богатстве, когда вы сами…

— Когда я сам мог бы на ней жениться?! Но что поделаешь, у меня нет склонности к браку. В прежнее время, как и все, я готов был совершить эту традиционную неосторожность, но со мной случилась история, которая встречается довольно часто: моя возлюбленная вышла замуж за другого! Я, правда, очень быстро утешился, но… А как вы думаете, кто я? — вдруг спросил он.

— Кто вы? Да не кто иной, полагаю, как знатный испанский сеньор Эстебан де Аречиза!

— Вот это делает честь вашей проницательности! Итак, я просил руку доньи Розарии для знаменитого сенатора Трогадурос-и-Деспильфаро, а потому уже ни в каком случае не могу занять его место!

— Но почему же вы ранее не попросили ее руки для себя?

— Почему? А потому, что если бы донья Розария была еще втрое прекраснее и богаче, то во всяком случае она для меня не достаточно богата и прекрасна!

Деспильфаро подскочил от удивления.

— Да кто же вы, позвольте спросить, чтобы пренебрегать подобной партией?

— Не кто иной, как вы сами сказали, как сеньор дон Эстебан де Аречиза! — спокойно сказал испанец.

Сенатор три раза молча прошелся по комнате, собираясь с мыслями. Однако недоверие все еще не покидало его.

— Во всем этом есть что-то такое, — проговорил он наконец, — чего я не могу себе объяснить, а чего я не могу себе объяснить, того и не понимаю!

— Что ж, логично! — насмешливо кивнул дон Эстебан. — Неужели я ошибся на ваш счет, милейший мой? Я оказал вам честь, предполагая, что вы стоите выше некоторых предрассудков, но, кажется, ошибался. Положим, если бы в прошлом доньи Розарии было нечто такое… такое, одним словом, что пришлось бы начисто отбросить некоторые предрассудки, женившись на ней, неужели миллионное приданое и миллион радужных надежд в придачу не имели бы никакого значения в ваших глазах? — продолжал он, как бы желая испытать нравственную стойкость человека или, вернее, силу и пригодность орудия, из которого он рассчитывал извлечь личную выгоду, так как в руках дона Эстебана сенатор являлся всего лишь простой вещью.