Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание - Марк Еленин

Орлов отдавал противоречивые приказы, которые не выполнялись. Тогда, захватив 10 миллионов рублей в казначействе, Орлов с двумя сотнями своих единомышленников — все, что осталось от отряда, — на рассвете 24.1.20 г. бежал из города по Алуштинскому шоссе.

В Симферополь прибыли Слащев и Май-Маевский. Произвели смотр гарнизону, навели «порядок». Слащев отправил свой отряд в деревню Саблы, где, по слухам, остановился отряд Орлова.

Орлов ушел в Алушту, захватил власть, небольшие суммы добровольческих денег и направился к Ялте. Тамошние генералы Зыков и Покровский объявили мобилизацию и, вооружив отряды, направили их на линию между Ай-Никитой и Гурзуфом. Мобилизованные провели на позициях ночь и самовольно вернулись по домам. Орлов вступил в Ялту и взял город без единого выстрела: никто не захотел с ним сражаться. Зыков и Покровский сдались и были взяты под домашний арест. В Ялте Орлов пробыл неделю. 11.11.20 г. Орлов отступил из города: против него был двинут с фронта сильный отряд полковника Ильина. Деникин был убежден, что Врангель закулисно поддерживает Орлова. Считаю, что выступление Орлова было на руку Врангелю, но они связаны не были.

Назначили сенаторскую ревизию «для всестороннего исследования управления, командования, быта и причин, вызвавших в Крыму смуту, и для установления виновников ее» во главе с генералом Макаренко. Ревизия постановила: «Орлов являлся орудием в руках интриганов, главный же организатор восстания, затеявший подлую политическую игру, — барон Врангель. (Комиссия работала под явным нажимом Деникина и Романовского.)

Шиллинг уговорил Орлова сдаться и отправиться с отрядом на фронт. По пути его ждал Слащев. У Джанкоя произошла встреча. Оружейным огнем орловцы были уничтожены и частью пленены. Орлов с малочисленной группой бежал в горы. В ряд адресов он послал телеграмму: «...Объявляю всем воинским частям, что генералом Слащевым был допущен подлый поступок, недостойный русского офицера, каковым, кажется, себя считает ».

С Орловым бежало 16 человек. Арестован весь штаб с Дубининым. Подпоручики Гартман и Денисов исчезли. Князь Мамулов и капитан Пардузин предали Орлова и сдались раньше, вскоре после ухода отряда из Ялты. Слащев жестоко расправился с пойманными офицерами-орловцами. На платформе станции Джонкой их положили вниз и убивали выстрелами в затылок. Для острастки трупы не убирали более суток. Дальнейшая судьба Орлова неизвестна. Популярность среди молодого офицерства им утеряна окончательно. Для подполья ценности не представляет.

Жду прибытия «Брата».

Баязет».

Глава седьмая. ЮЖНЫЙ БЕРЕГ КРЫМА.ВИЛЛА «БЕЛЬВЕДЕР»

1

Ксения особенно часто приходила теперь на скалу Ифигения и долгами часами сидела одна, на нагретых солнцем голых камнях, глядя в море. Одиночество последних месяцев, гибель любимого озлобили ее, отдалили от людей. Причиной было и ее нездоровье — частые головные боли, усилившаяся слабость, постоянная нервозность. Нервозность была у всех теперь: частая смена властей — белые, красные, зеленые, — навязчивое ощущение притаившейся опасности, неопределенность положения, все ухудшающееся настоящее и безысходность будущего превратили Ксению в человека без возраста, в злую эгоистку, уверенную, что жизнь ее не сложилась и все виноваты в этом. Ксения считала: она — Ифигения, которую люди приносят в жертву злому богу. И даже находила удовлетворение в таких мыслях, во всяком случае — оправдание своим поступкам и образу жизни. Доктор махнул на нее рукой: какими лекарствами ее лечить? Медицина тут бессильна. Да и сама Ксения не желала больше заниматься своим здоровьем и даже говорить про это. Она вообще не участвовала в семейных разговорах, не проявляла ни малейшего интереса к новостям и «политике», которую без устали обсуждали старый князь, доктор и посещавший их профессор Шабеко. Ксения приходила вовремя лишь к обеду — только эта ежедневная процедура и осталась от порядков старого дома, — сидела по обыкновению молча и незаметно исчезала, как ей казалось, не вызвав ни беспокойства, ни даже простого любопытства. Это обижало ее, рождало по-детски мстительное чувство и постоянные мысли о том, как она вскоре умрет и будет лежать в белом гробу, вся в белом, и все вокруг будут плакать и казнить себя за то, что были равнодушны и невнимательны к ней всю жизнь. Она казалась себе девочкой. И это было уже совсем ребячество — ее протест — смешное желание вернуть безмятежное детство и юность, когда все самое интересное и прекрасное свершалось точно само по себе и принадлежало только ей. Зачем она согласилась поехать в этот противный Крым, отправилась в добровольную ссылку? Кому она нужна здесь? Братья воюют, отец, по его словам, делает большую политику, а дед говорит о ней без устали и ругает отца. А Ксения — жертва этой политики. И тут пришло к ней неожиданное и внезапное озарение: она должна уехать, уехать немедля, все равно куда — к людям. Иначе она сойдет с ума, или совершит что-нибудь страшное, или сделает что-нибудь с собой. Но и тогда ведь никто не пожалеет ее. Прочь, прочь отсюда! Куда угодно, только в жизнь, к людям! Тогда Ксения и не догадывалась, что ждет ее и что предстоит ей вынести. Не могла она и подумать о том, с какой болью и тоской будет вспоминать потом дни, проведенные на вилле «Бельведер», кажущиеся ей сейчас постылыми и никчемными, а позднее — самыми благодатными и ничем не омраченными.

Ксения принялась обдумывать свой отъезд и готовиться к нему. Все упиралось в деда: она не могла уехать, не сказав ему, это было бы слишком жестоким ударом, дед очень любил внучку. Но как убедить деда в необходимости расставания, где найти доводы, какие сказать слова, чтобы он отпустил ее с богом и не держал зла в душе? Ксения не знала этого и не смогла придумать. И все же она отправилась домой, стремясь провести разговор тотчас, но не представляя с чего начнет его.

И попала, конечно, в самое неудачное время: Вадик Николаевич со своими постоянными партнерами играл в винт. У него выходила комбинация с малым шлемом, и он благодушествовал, развлекая гостей приятными воспоминаниями о замечательном офицерском собрании, что существовало у него в полку. Ксения, решив отложить свой разговор, ушла. А под вечер все же поймала деда и попыталась объяснить ему свое состояние и оправдать бегство из опостылевшего дома. Вадим Николаевич не понял ее, подумал, что речь идет о кратковременной увеселительной поездке по курортным местам побережья, и с жаром стал отговаривать внучку: время лихое, не для поездок и развлечений. В горах шайки большевиков, зеленые, татарские бандиты, пусть уж Ксения подождет — приедет отец, свезет ее в Севастополь или в Симферополь, поводит по театрам, синематографам и концертам. Ксения стала объяснять, что стремится к иному. Старый князь разволновался, разнервничался. Неожиданно накричал на нее, заявил, что завтра же посадит под замок: ему надоело возиться с ней, лечить ее, создавать ей тепличные условия. Ксения — вся в деда! — тоже вспылила: она взрослая и не солдат вовсе, чтобы ею командовали, хватит ей маршировать под чужую дудку, она не станет жить по-прежнему — есть, спать и принимать бесполезные микстуры. «Ты больна! Молчать!» — вскричал старый князь, топая ногой. «Не буду молчать!» — крикнула ему в лицо Ксения. Между ними бросилась прибежавшая из кухни Арина, но Вадим Николаевич, совсем распалясь, резко отпихнул внучку и вышел.

Толчок этот — первый в жизни — показался Ксении очень сильным, оскорбительным, как пощечина. После такой обиды она сочла себя вправе уехать из дома тайно.

Предстояло решить, когда и как она выберется с дачи.

Не уходить же ей пешком с саквояжем в руках, даже при том, что саквояж будет полупустой. И тут Ксения вспомнила, что приближается день приезда Максима — старый хохол уже много лет заготавливал и раз в месяц привозил на виллу «Бельведер» дрова. Ксения затаилась, заставила себя терпеливо ждать, — была уверена, что договорится со стариком и тот довезет ее хоть до Алупки, а то и до Ялты. Ксения придумала: она отправится на восток и доберется до Судака и Феодосии, а не в сторону Симферополя или Севастополя, где ее наверняка станут искать отец, дед, братья...

Ксения смогла без свидетелей поговорить со стариком и упросить его на обратном пути взять ее с собой и довезти хоть до Алупки. Старый хохол не понял, почему княжна простое делает непростым, почему таится и от кого ей таиться, но вопросов задавать не стал, сказал, сколько будет стоить такая поездка, и обещал выполнить все, как уговорено. А про себя смекнул, конечно: не иначе дело это любовное, на свидание к кому-то спешит.

Как была уговорено, Ксения сама засунула под сено саквояж и зонтик и укрыла их рядном. Позднее она должна была выйти за ворота, будто на обычную долгую прогулку, и сесть на телегу уже на нижней дороге: хватятся вечером, когда она уже далеко будет. Однако в самый последний момент, когда Максим снес дрова в сарай и, уложив их рядами, уже кончал чаевничать на кухне у Арины, нехотя собираясь в обратный путь, Ксения поняла, что не сможет оставить дом деда тайком: это жестоко и подло. Она станет стыдиться такого поступка и мучиться им всю жизнь. И, не думая уже ни о чем больше, поднялась к себе в комнату и, присев к столу, поспешно стала писать: «Дедушка, дорогой! Я решила уехать (на время), пожить одна. Не беспокойся, не ищи меня. Будет плохо — сразу вернусь. Пусть оберегает всех вас бог! Любящая Ксения». Она схватила письмо и, складывая его на ходу, устремилась вниз, еще не отдавая себе отчета, кому передаст или где оставит.