Герой не нашего времени. Эпизод II - Дмитрий Полковников

Глава 28,

или «Нет в моём сердце зла»

В десять часов вечера в батальон Ненашева приехала кинопередвижка. С полуторки сгрузили небольшой экран диагональю чуть больше двух метров. Укрепили его на двух воткнутых в землю штангах, а сверху и с боков, наверное для контрастности, натянули небольшой кожух из брезента. Кино показывали из кабины автомобиля. Два «марсианских» треножника с установленными динамиками расставили по бокам.

Зрителей малый размер «простыни» не смущал. Собралось их на сеанс множество. Одно название картины – «Александр Невский» – гарантировало аншлаг. Странно, но почему-то нет местных жителей. Когда кино привозили в прошлый раз, белели среди защитной формы их платки и рубахи. Не знали армейцы, что в эти минуты селяне закапывают поглубже в землю ценное имущество. Они завороженно смотрели на экран.

Вставайте, люди русские,На славный бой, на смертный бой!

В ответ на гремевшую песню люди на экране в домотканой белой одежде, в высоких шапках вылезали из ям и землянок, куда загнала их вражья сила. Согласно кивая, слушали воеводу и под слова «За отчий дом, за русский край» шли на войну. Жёны, матери, дети смотрели вслед.

Нет, не все! Вот совсем подросток, мальчик, схватил топор и ушёл за ополчением. Ручеёк ушедших на битву с проклятым Тевтонским орденом постепенно превратился в людскую реку. Простые новгородцы, а не бояре шли к Александру Невскому. А он с дружиной входил в город под красным знаменем. То, что знамя и плащ у князя обязательно красные, знали давно, пусть это и чёрно-белый фильм.

На Руси родной,На Руси большойНе бывать врагу!

Иволгин удивлённо наблюдал, как кто-то даже встал от возбуждения, словно готовясь тоже пойти под знаменем князя, чтобы биться с псами-рыцарями Тевтонского ордена за русскую землю.

А как орали хором, предупреждая: «Не части!» Но коварный топор немца-рыцаря по-предательски сзади вновь упал на шею обессилевшего в битве отрока-воина.

Панов специально всеми правдами и неправдами выбивал именно этот фильм. Утром конные рыцари превратятся в танки с белыми крестами, а кнехты станут цепями идущей на них немецкой пехоты.

На картине лежал странный запрет. Бойцам смотреть нельзя, но в Дома Красной армии для командиров фильм вернули в начале апреля.

На другом берегу гауптман построил батальон. Скоро должны объявить особый приказ фюрера[138].

Через десять минут раздался шум мотора – прибыл командир полка, в полосе наступления которого начнёт работать их батальон.

После кратких приветствий синий луч фонарика высветил коричневый конверт, распечатанный на глазах солдат. Теперь в руках командира белел листок с приказом.

– Внимание!

Наступила тревожная пауза, кровь напряжённо пульсировала в ушах. Вот оно! Настало! Сейчас определится их судьба.

– Солдаты Восточного фронта! Долгие месяцы я вынужден был сохранять молчание. Однако пришло время, когда я смог открыто обратиться к вам…

Гауптман потрясённо слушал последние слова Адольфа Гитлера. Превентивный удар необходим для завершения этой великой войны и спасения европейской культуры. Красная зараза покушалась на сам образ их жизни. В их руках будущее Германского рейха и судьба цивилизации. Да поможет им Бог в священной битве.

Пора и ему сказать слова:

– Солдаты! Не забывайте, что жидо-большевизм нанёс Германии удар ножом в спину во время Первой мировой войны! Он виновен во всех несчастьях немецкого народа! Но та битва не закончена, она продолжается и сегодня, в этот час! Так не уроните честь отцов и дедов! Покажем нации, какие мы парни![139]

Проорав традиционный «Хох» в ответ, солдаты услышали далёкий и воодушевленный рёв сотен глоток с русского берега. Что там происходит? Неужели и большевики ринутся на них на рассвете?

– Батальон, разойдись!

Для парней настало время обсудить новости.

– Только подумаешь, и ещё одна война!

– А как же пакт о ненападении между Германией и Россией?

– Ты слышал, они готовы ринуться на нас!

– Не стони. Мы покончим с русскими за три-четыре недели!

– Вряд ли, три-четыре месяца…

– Эй, не забывай, какая у нашего Адольфа фантастическая голова. Это будет окончательный триумф над Версалем. От нас всего лишь требуется ещё один блицкриг.

– Вот загнул, как на митинге. Ты не в партии, сынок…

– А ты что молчишь, Франц?

В роте тот солдат слыл мрачным пессимистом. Вот и сейчас тень лежала на его лице. Что, впрочем, не мешало нести ему в одной руке полный котелок горохового супа, а в другой – хлеб и порцию конской колбасы. Пока все рассуждают, можно спокойно набить брюхо.

– Фюрер, конечно, гениальный человек, но, думаю, год.

– Не каркай! Иначе положим тебя в братскую могилу сверху.

В ответ Франц надул толстые щёки и зло сожмурил глаза:

– Что хотел, услышал? Заткнись! Из этого дерьма не всем придётся вернуться домой!

– Нет, он шутник. Не помнит, сколько недель ушло на Польшу? А как под нас легла Франция?

– Да, галлы окончательно выродились. Послушные бараны!

– Зато девчонки там просто прелесть! Стройны, как тополь!

– По моим подсчётам, война должна закончиться в конце июля, и я назначил своё бракосочетание на второе августа! – многозначительно сопя, кто-то выразил своё мнение[140].

– Ты хороший математик, Гельмут, но твоей невесте придётся подождать. Говорят, в России совсем нет дорог и полно грязи, приятной лишь свиньям…

– Мой старик говорил, что нет ничего лучше сала из тех свиней к домашнему шнапсу. А какую там делают кровяную колбасу, не хуже, чем в Вестфалии…

– Заткнись или расскажи это нашему повару!

Смех разрядил обстановку.

– Вилли, а ты чего?

Тот отложил письмо:

– Гамбург сильно бомбят англичане. Отец с семьей перебрался в Дрезден. Там безопаснее. Сестра рада. Написала, что посетила музей Карла Мая и теперь в восторге. Ещё у нас ввели карточки на фрукты и картофель.

Кто-то затянул «Эрика, как мы тебя любим». Всё как всегда. Надо так надо. Фюрер, в конце концов, знает, что делает. После долгих споров, бесед, вопросов и сомнений солдаты успокоились. Главное, наступила определённость и наконец прервалось томительное ожидание, измотавшее нервы даже неисправимым весельчакам и балагурам.

Прошлые победы воодушевляли даже самых мрачных пессимистов. Ну и ладно, пусть год! Когда они со славой вернутся на немецкую землю, их снова начнут обнимать, целовать, приветствовать, ласкать, забрасывать цветами, шоколадом и конфетами. Не всех, но каждый надеялся, что ему повезёт. Да и потери, несмотря на где-то встречающееся ожесточённое сопротивление, на удивление малы.

Дождавшись, когда солдатское возбуждение немного угаснет, капеллан стал отправлять службу. Он знал, что вряд ли кто уснёт перед грядущим событием. А собравшихся рядом с ним людей нисколько не волновало, что вокруг лес, нет белой скатерти, а с ветхого деревянного столика свисает красный флаг со свастикой в центре, и стоит на нём небольшое чёрное распятие с посеребрённым Христом.

– Пусть оберегает вас Бог и любовь близких… – начал он[141].

Командир разведбатальона поднялся на наблюдательную вышку. Эрих тоже был возбуждён, адреналин бурлил в его крови. Но он понимал, как верно выбран момент отдачи приказа. Скоро эйфория угаснет, далее вернётся решимость и способность рассуждать здраво. Верно, всё идёт обычным путём, как перед походом на Польшу. Ещё час, два, три – и солдаты окончательно успокоятся и расслабятся. Их дело выполнять приказ, а командование всё предусмотрело, и сбоев не будет. Но если утром не начнут…

Гауптман ещё не знал, что такое стресс или депрессия, но признаки уныния мог назвать сразу.

– Что там происходит у большевиков?

– Всё как в обычно. Но есть новость, там смотрят кино!

«Точно, варвары! Ничего, мы научим вас культуре!» – подумал гауптман, представляя, как орёт толпа волосатых и грязных питекантропов в шкурах, вздымая дубины в кривых руках. Живут беззаботно, руководствуются инстинктами, чужды всякой ответственности и долгу. А постоянное желание перебежчиков с другой стороны выпить? Впрочем, вроде, по марксистским убеждениям, алкоголизм считается смягчающим обстоятельством. Славяне! Помутнённый водкой разум, порочное тело и слабая воля.

Нет, они, немцы, не такие. Тот, кто проповедует слабость воли, – враг. Им не нужна тысяча моральных предписаний от Бога. Главное – кровь. Она бьётся в сердце немца, предписывая принимать верные решения без морали сомнений и угрызений совести.

Гауптман вернулся к себе в палатку и включил радиоприёмник. По берлинскому радио передавали бодрые танцевальные ритмы. Всё хорошо. Фюрер и нация в них уверены. Надо просто хорошо сделать привычную работу.