Избранные произведения в 2-х томах. Том 2 - Вадим Собко

Около самого перекрёстка у всех на виду Шамрай остановился. На белой стреле, прибитой к столбу, было написано: «Paris — 32». До Парижа всего тридцать два километра! К вечеру можно было бы добраться до города, но Роман туда не пойдёт, он помнит слова Гали.

Шамрай решительно повернул вправо от указателя. Солнце уже по-весеннему припекало. Теперь машины шли чаще. Никто по-прежнему не обращал внимания на одиноко шагавшего военнопленного. Мало ли их здесь ходит. Так он шагал и шагал, может, с час. Большая жёлтая ракушка — марка фирмы «Шелл» (её название по-английски и означает «ракушка») появилась на огромном щите, установленном вдоль шоссе. Снова бензозаправочная колонка и снова пустая, даже «Николая-угодника» не было видно. На столбе белая стрела и надпись: «Paris — 29».

Что за чёрт?! Он как будто бы удаляется от Парижа, а на деле — приближается к городу. Но ему нельзя же туда идти! Нельзя. Ни за какие коврижки!

Круто повернув направо, Шамрай пошёл теперь узкой, но всё ещё асфальтированной дорогой. Он должен быть как можно дальше от Парижа.

За поворотом показались маленькие, как игрушечные, сложенные из разноцветных кубиков домики. Среди зелени садов они выглядели приветливо, даже празднично. Село? Нет, на село не похоже. Вероятно, дачный посёлок. Может быть, жители работают в Париже, а живут здесь. Обойти посёлок лесом или прямо идти?

А чего бояться? Комендатуры здесь, по всей видимости, нет.

Прошёл всю длинную улицу с картинно нарядными домиками, и казалось ему, будто эти тихие домики смотрят на него жадными хищными глазами, готовые каждое мгновенье распахнуть ворота и проглотить его, кляцнув, как зубами, железом замков. На самом деле ни женщины на крылечках, ни старики, сидящие в креслах в своих садочках, не обращали на прохожего никакого внимания. Он скоро понял это и осмелел окончательно.

На перекрёстке — снова стрелка, указывающая: «Paris — 28». Что за наваждение? Прямо колдовство какое-то. Он целый день из всех сил стремился уйти подальше от Парижа, а город властно и неодолимо, как мощный магнит иголку, притягивал и притягивал его к себе.

А может, не стоит сопротивляться этой могучей силе? Может, следует пройти через сердце Парижа, как прошёл он через этот тихий сонный посёлок?

Нет, это далеко не одно и то же. Галя недаром предупреждала: лучшие кадры гестапо, которые ещё остались на Западе, работают в Париже.

Навстречу ему, вколачивая каблуки кованых сапог в плиты тротуара, шли два немца, ефрейтор и солдат. Лица весёлые, кобуры с острыми, похожими на кулак с вытянутым указательным пальцем парабеллумами застёгнуты. Значит, они никого не ищут, никого не ловят. У ефрейтора на серо-зелёном сукне хорошо сшитого мундира ленточка Железного креста и значок за зимнюю кампанию 1941 года. Побывал, выходит, под Москвой, на своей шкуре испытал, что за штука настоящая война, насилу ноги унёс, пожалуй, теперь счастлив, что служит во Франции. А солдат ещё совсем молодой, этакий розово-молочный немчик, с нежно-девичьим лицом и небесно-голубыми глазами, тоже, видно, счастлив и по той же причине. Они как пить дать схватят Романа просто так, от нечего делать, спросят, куда и зачем он идёт. А может, ещё не всё потеряно? Только не замедлять шаг, не обнаруживать тревоги…

Ефрейтор окинул Шамрая с ног до головы внимательным взглядом, всё оценил — нарукавную повязку, бритое лицо, спокойные усталые глаза. Если бы он знал, какой ценой давалось Роману это спокойствие.

Между ними плыла узенькая ленточка асфальта, которая Шамраю казалась смертельной пропастью. Солдат вопросительно взглянул на ефрейтора, но не увидел в его глазах ничего, кроме самодовольной уверенности: не может человек, который так преспокойно идёт по улице с повязкой на рукаве, быть беглым. Этот военнопленный добросовестно выполняет все правила. Скорей всего, он работает на соседней ферме. Хозяин послал его за чем-нибудь в село. Ничего особенного.

Немцы прошли, победно вбивая в каменные плиты ко-ваные каблуки своих сапог. Шамрай прибавил шагу. Чувство такое, словно только что прошёлся по лезвию ножа.

На краю посёлка, где узенькое шоссе вливалось в широкую бетонную магистраль, как в мощную реку ручеёк, белела стрелка: «Paris — 27».

У Шамрая прямо ноги подкосились от неожиданности. Просто сумасшествие какое-то! Сейчас он сделает проще, не будет сворачивать ни вправо, ни влево, а пойдёт в противоположную сторону, вот так: повернётся спиной к указателю и пойдёт. Нечего ему делать в Париже. Чего он там не видел?

Высокая тень с грохотом наехала на него: тяжёлая машина, нагруженная пустыми бочками из-под бензина, остановилась, как взмыленный конь.

— Алло, — послышалось из кабины, — в Париж?

Молодой весёлый парень высунулся из кабины. Даже немецкая оккупация не могла затуманить его белозубой жизнерадостной улыбки.

Гостеприимный жест руки — красноречивее слов.

Это была уже не случайность, а судьба. Она вела Романа по дорогам, всё более и более приближая к Парижу. Судьба подослала весёлого паренька-шофёра с грузовиком. Сопротивляться ей было просто невозможно и… не хотелось. Шамрай решительно ступил на высокую подножку.

— Садись, — весело предложил парень. Он чем-то напоминал молодого, бесшабашно игривого щенка, неопытного и потому отчаянно смелого. Казалось, парень готов был саму смерть поймать за хвост, если, конечно, тот у неё нашёлся бы. Уши у него были большие и нескладно, совсем по-детски, оттопыривались в стороны, длинный нос с горбинкой морщился в усмешке.

Шамрай сел в кабину, оглянулся. На щитке, рядом с кнопкой, наклеена вырезанная из журнала цветная иллюстрация — полногрудая обнажённая красавица смотрела на Шамрая большими синими глазами.

Парень, уловив взгляд Шамрая, засмеялся.

— Ничего себе трюк, а? — сказал он.

Шамрай сначала не понял. Но вскоре уяснил себе, что парень все случаи на свете определяет одним, имеющим бесконечное количество оттенков словом «трюк». Это и облегчало и одновременно усложняло беседу.

— Куда ты идёшь? — поблёскивая озорными глазами, спросил француз.

— Теперь в Париж… Говори медленнее. Тогда я тебя, может быть, пойму.

— Хорошо. Куда же ты идёшь? — на этот раз по слогам произнёс шофёр. — Неужели сбежал из лагеря? Вот это номерочек отколол, ничего не скажешь! — засмеялся шофёр, даже закачавшись от восторга.

— Нет, я не убежал, — на всякий случай сказал Шамрай, показывая на повязку, что была на рукаве.

Теперь машина бежала по просторному, накатанному, как зеркало, шоссе, столбики с числами только мелькали в глазах. Дома стояли плотными рядами, словно старались потеснее прижаться друг к другу, реже попадались сады.

— А это ещё что за трюк? — проговорил парень, и нос его сморщился.

На обочине дороги стояли два ажана, французские полицейские.

— Марш-марш, — сказал шофёр и дал полный газ. Грузовик промчался мимо патруля как вихрь. Полицейские только успели проводить его глазами.

— Ажанов никто не боится, — карие глаза француза прищурились в усмешке. — Чего их бояться? Мы побеждённая нация. Нам ничего нельзя и всё можно. Хорош трюк? Я использую только вторую половину пословицы — мне всё дозволено. Ясно? Куда же тебя подвезти?

— Не знаю.

— Вот это трюк! Идёшь в Париж и не знаешь куда?

— Мне нужно на запад. Туда, где заводы. Шахты. Понимаешь?

— Значит, всё-таки убежал? Чего же ты в Париж сунулся?

— Так ты же сам предложил.

Парень рассмеялся так заразительно-весело, даже слёзы выступили у него на глазах; казалось, он давно так не смеялся.

— Ты кто, поляк, югослав, русский?

— Советский, — сказал Шамрай.

— Час от часу не легче, — шофёр даже ахнул. — Послушай, они с вами не церемонятся. Стреляют без предупреждения. Вот так только — пиф-паф, и вместо головы у тебя трюк с дыркой.

— Знаю.

— Чего же ты тогда лезешь в Париж?

Шамрай промолчал. Ему самому хотелось бы знать ответ на этот вопрос. Собственно говоря, ещё ничего не потеряно. Сейчас можно выйти из машины, повернуть назад, обойти Париж с севера…

Он подумал об этом, и плечи его поникли. Этого он не сделает. Обогнуть город невозможно, в этом он уже убедился. Кроме того, на шоссе стоят патрули. Машину они пропустили, но пешего военнопленного задержат обязательно. Все пути отрезаны.

— А знаешь, будь я на твоём месте, тоже пошёл бы в Париж, — сказал француз. — Париж — это такой трюк, что никогда не знаешь, что ждёт тебя там через минуту: горе или счастье. Стоит рискнуть, а вдруг повезёт.

Шамрай нравился шофёру всё больше и больше. Безудержное юношеское воображение рисовало невероятные приключения и опасности, героем которых был этот русский…

— Чем я могу тебе помочь? — спросил шофёр.

— Довезти до Парижа.

Шамрай с трудом понимал француза. Улавливая знакомые слова, схватывал лишь смысл сказанного. Да и этому был рад. Не плохая всё-таки школа для изучения языков немецкий лагерь, научит каждого есть коржи с маком.