Из Дневника старого врача - Николай Пирогов

Офицер бормочет сквозь зубы подсказанное.

Профессор ничего не слышит: репетитор во всеуслышание громко передает ему слова офицера.

- Он говорит, Вас. Гаврил., что лекции публичные.

- Так что же, что публичные, а в аудиториях для порядка не должны быть терпимы чужаки.

Конверсация в таком духе продолжается некоторое время. Наконец, студенты, сидящие около офицера, шепчут ему: "уходите, уходите, делать нечего".

Ряды сидящих раздвигаются, и гарнизонный офицер марширует через всю аудиторию мимо кафедры к выходу, а аудитория, пользуясь абсолютной глухотой наставника, сопровождает ретираду офицера громогласным пением: "изыдите, изыдите, нечестивии!" или чем-то в этом роде. Профессор продолжает читать.

У другого профессора слушатели приводят нескольких товарищей, лежавших в клинике и уже выздоравливающих, в больничном костюме; сажают их также в задних рядах и во время лекции объявляют, что какие-то больные забрались на лекции из госпиталя. Опять спектакль. Больные изгоняются с шумом и скандалом.

Элемент смешного, впрочем, свойствен был в то время всем коллегиям не в одной Москве [...]. Отсталость того времени была невообразимая; читали лекции по руководствам 1750-х годов и это тогда, как у самих студентов, по крайней мере у многих, ходили уже по рукам учебные книги текущего столетия.

Правда, были и новаторы, и даже между пожилыми профессорами; но тут, опять на беду, примешивалась к новаторству какая-то не по летам горячность и пристрастность. ("Московский университет вырос в своем значении вместе с Москвой после 1812 г. ...Университет все более и более становился средоточием русского образования" (А. И. Герцен. Былое и думы, т. I, стр. 188). Это-применительно к влиянию университета в целом. В частности-о медицине: отвечая на вопрос о том, "каково было положение с развитием хирургии в России того времени", академик Н. Ну Бурденко показывает фактами, что русские медики отнюдь не были только подражателями Запада, а "стремились самостоятельно прокладывать новые пути" (1940, стр. 107 и сл.). Это развивалось по традиции с XVIII в. "Национальность наших ученых,- пишет академик А. Н. Пыпин,- не терпела никакого ущерба... Чужой авторитет не становился верой, но часто будил собственную мысль и заставлял присматриваться к своей жизни... С первых же шагов является забота создать научное изложение на русском языке. "Мы постоянно встречаемся с выражением желания, чтобы труд их [русских ученых] послужил на пользу русскому просвещению, на славу и честь российского народа... В основе лежало не подчинение, а именно стремление к независимости... жить собственными, а не чужими силами" (стр. 233 и сл.).

Так, М. Я. Мудров вдруг переседлался - и из броуниста сделался отчаянным бруссэистом. Мало или почти вовсе незнакомый, по его собственному признанию, с патологической анатомией, он хотел уверить свою аудиторию и, действительно, уверил, не хуже самого Бруссэ, в существовании воспаления слизистой кишечного канала там, где его вовсе не было.

Но Мудров едва ли был не единственным исключением из профессоров. Потом уже, когда я кончил курс, обуяла нескольких из молодых философия Шеллинга; но она уже не была новостью в Европе, тогда как бруссэизм был, действительно, еще животрепещущею новизною, и притом философию Шеллинга привозили к нам из Германии посланные туда от университета молодые ученые; а Мудров, сидя дома, и притом в 50-летнем возрасте, напал на бруссэизм. (О значении научной деятельности М. Я. Мудрова см. выше ).

Наглядность учения и демонстрацию можно было найти только на лекциях Лодера; но и при изучении анатомии от студентов вовсе не требовали обязательного упражнения на трупах. Я во все время моего пребывания в университете ни разу не упражнялся на трупах в препаровочной, не вскрыл ни одного трупа, не отпрепарировал ни одного мускула и довольствовался только тем, что видел приготовленным и выставленным после лекций Лодера. И странно: до вступления моего в Дерптский университет я и не чувствовал никакой потребности узнать что-нибудь из собственного опыта, наглядно. (См. дальше сводную таблицу полукурсовых испытаний П. по различным предметам медицинского факультета (примеч. 2 к стр. 299).

Я довольствовался вполне тем, что изучил из книг, тетрадок, лекций.

Я сказал сейчас, что это странно. Нет, вовсе не странно, когда большая часть моих наставников была того же убеждения. Вот на кафедре стоит Петр Иллар. Страхов, проф. химии медиц. факультета,- человек, очевидно, начитанный и из книг много знающий. Он читает нам, как делают термометры, чертит мелом на доске, распространяется; а у него в аудитории сидит много таких, которые еще и в жизни не имели термометра в руках. (Петр Иллар. Страхов (1792-1856; у Л. Ф. Змеева:

1798-1856)-ученик и ближайший сотрудник М. Я. Мудрова; в 1821г.- доктор медицины; с 1826 г.-адъюнкт анатомии и физиологии животных, читал химию.)

а видали его только издали. Идет ли дело об оксигене, Петр Иллар, опять распространяется целых две лекции, опять чертит мелом, приносит на лекцию французские книги с рисунками, но самого оксигена мы не видим.

И так-то целый курс: ни одного химического препарата в натуре; вся демонстрация состоит в черчении на доске. Только в последнем году курса, с вступлением в университет профессора Геймана (молодого, живого и практичного еврея), я первый раз в жизни увидал в натуре оксиген и гидроген. (Род. Гр. Гейман (1802-1865) родился в Вильне, сын врача, преподавателя патологии в Виленском университете. 7 лет отроду сочинил вариации для фортепиано, напечатанные тогда же. 14 лет поступил в Виленский университет, где слушал лекции на математическом и словесном факультетах. В 1817 г. получил степень кандидата философии по математическому факультету. Затем учился в Московском университете на медицинском факультете и одновременно в моск. отд. МХА. Здесь получил в 1820 г. степень доктора медицины. С 1821 г. репетитор по химии в МХА, с 1823 г.-адъюнкт там же. С 1826 г.-адъюнкт химии в университете. Г. согласился принять эту должность, как он сообщает в автобиографии, "с тем, однако, условием, чтобы университет дал ему средства пояснять преподавание производством химических опытов". Затем был профессором в университете и одновременно в МХА.)

Но не на одном медицинском факультете химия читалась по книгам, без опытов; и в физико-математическом факультете проф. Рейс (Ф.-Ф. Рейсе (1778-1852)-профессор химии в Московском университете с 1804 г.; с 1817 г.-по совместительству-в МХА.)

читал ее по своим тетрадям, да еще вдобавок читал-то нам и не химию, а какое-то учение о мировом эфире на латинском языке; зато этот ученейший, как полагали, профессор и был самого высокого мнения о себе, такого, что, по его собственному выражению: primus - Deus, secundus - Reus, tertius - adjunctus meus. (Первый - бог, второй - Рейс; третий - мой помощник.)

Физика на математическом факультете преподавалась гораздо нагляднее.

На лекциях у Двигубского (Ив. Ал. Двигубский (1771-1839) учился в Харьковском коллегиуме; в 1796 г. окончил курс медицинского факультета Московского университета, через два года - адъюнкт естественной истории в университете и преподаватель физики в университетском пансионе. В 1802 г. защитил диссертацию на степень доктора медицины и отправился "в чужие края для усовершенствования познаний в естественной истории, химии и врачебном веществословии... В Париже был в самое достопамятное время перехода революции к владычеству Наполеона". По возвращении в Москву читал в университете технологию, затем физику-до 1827 г. и после этого ботанику. "Принадлежал бесспорно к числу самых деятельных русских ученых... Во всех отраслях естествознания он был отлично полезен, хотя везде является не автором самостоятельным, оригинальным, а примерно трудолюбивым и ученым собирателем" (К. Ф. Рулье). Ср. у Г. А. Колосова, 1940, и у 3. А. Цейтлина ("Очерки...", стр. 44).

Герцен дополняет эти биографические сведения чисто пироговской характеристикой самых "куриозных" профессоров Московского университета. "Ректором был тогда Двигубский,- пишет Герцен о времени своего студенчества,один из остатков и образцов допотопных профессоров или, лучше сказать, допожарных, то есть до 1812 г. ...Вид его был так назидателен, что какой-то студент из семинаристов подошел к нему под благословение и постоянно называл его "отец-ректор"" ("Былое и думы", т. I).

слышалось хлопанье, треск, когда его лаборант был в хорошем расположении духа и в трезвом состоянии; в медицинском же факультете и физику д-р Веселовский читал по тому же способу, как Страхов химию;

математические формулы и черчение разных машин и приборов исследовались ежедневно на черной доске.

( Ив. Сем. Веселовский (1795, у Л. Ф. Змеева - 1796-1867) учился в Московском университете; с 1823 г.-лектор, а затем профессор математики и физики там же; совмещал это с преподаванием в МХА; лекции читал применительно "к потребностям медицинских студентов" (Биогр. слов, I, 164); "говорил плохо" (Л. Ф. Змеев, вып. I, 48).