У истоков христианства (от зарождения до Юстиниана) - Амброджо Донини

Странности гностических школ поражали воображение и придавали смысл постоянному поиску эксцентричного я чудесного. Но за мешаниной гностических идей, которая так скандализировала официальных представителей древних христианских общин, склонных самолично вершить судьбами верующих, выявлялась возможность иного, не подчиненного контролю свыше объяснения, драматического переживания горестей и гнета, на которое большинство людей было обречено в условиях полной зависимости от власть имущих.

Вплоть до последних нескольких десятилетий гностические учения были известны только по их опровержениям первыми ересиологами. Сохранились лишь немногие оригинальные тексты: так называемая «Pistis Sophia»,[47] посвященная некоему таинственному божеству, которое носит имя «вера» и «мудрость», «Книга игры» на коптском языке и письмо Птолемея «Флоре», не считая упоминавшихся «Од Соломона». В целом сохранялось старое положение о некоем «ложном гносисе», замаскированном под «истинный», как значится в названии основного произведения Иренея из Лиона, написанного по-гречески, но дошедшего до нас в древнейшем латинском переводе второй половины II в. лишь в отрывках.

Большая часть древней антигностической литературы утрачена. Сохранилась память о писаниях неких Агрип-пы, Кастора, Егесиппа, Родона, Филиппа, Модеста, Максима, упомянутых в «Церковной истории» Евсевия. Вероятно, они дали бы более объективные сведения об ученик, которое в них описано, и выявили бы его родство с другими течениями в христианстве, бывшими совершенно вне подозрений. Не исключено, что именно по этой причине гностические сочинения и были уничтожены, как это случилось с большей частью всей ранней христианской литературы константинианской эпохи. Свидетельства авторов, труды которых до нас дошли, в этом отношении чрезвычайно ценны. Все они написаны на греческом языке, за исключением сочинений Тертуллиана и псевдо-Тертуллиана, которым, вероятно, был Витторио из Петтау, живший в конце III в., а также Филастрия. Литература эта охватывает писания многих отцов церкви, от Иренея, Климента Александрийского и Ипполита Римского, почти современников гностицизма, до отцов IV и V вв. — Евсе-вия Кесарийского, Епифания, Феодорета.

Частые повторения цитат только увеличивают ценность текстов, но отбор наиболее интересных отрывков из гностических вероучительных текстов, приведенных в антигностических сочинениях, свидетельствует об искаженном представлении об учении гностиков и нередко наивной реакции на него.

Достаточно вспомнить, что Епифаний, саламинский епископ, живший во второй половине IV в., рассматривает неортодоксальную мысль как болезнь, подлежащую лечению, а если нужно, то и искоренению. Его произведение как раз и названо «Панарион» («Картотека для лекарств»). В нем он опровергает 80 ересей, из которых 20 предшествовали христианству. Брешианский епископ Филаетрий увеличивает число их до 156, в том числе он называет 28 дохристианских ересей. Кирский же епископ Феодорет, который писал во времена Халкидонского собора 451 г., рассуждает о ересях как о предательском «душевном пороке греческого происхождения», перемешивая их как попало, начиная с Симона из новозаветной легенды, антитезы Иисуса, изображавшегося самаритянином, претендовавшим на роль мессии.

Впрочем, картина, которая складывается из этих отрывочных и пристрастных обличений, достаточно ясна.

ОТКАЗ ОТ МИРА И МИФОЛОГИЗАЦИЯ ЦАРСТВА

Исходной идеей гностицизма неизменно было пессимистическое видение мира и материи: как источника всяческого зла и погибели. Божество рассматривается как чистая абстракция, которая помещается в «невидимых и невыразимых высотах сверхъестественного мира» (Са-торнил), как «непорожденное» (Василид) как «вечно совершенное» (валентинианская школа).

В отличие от библейского бога, гностическое божество не может быть запятнано даже участием в творении. Согласно одному отрывку из Гераклиона, дошедшему до нас, мироздание есть «мрачное прибежище дикого зверя». Только путем затяжной и сложной серии эманации, которые оставляют незапятнанным совершенство божества, возникают сущности низшего порядка, предназначенные заполнить пропасть между бесконечным и конечным, духом и материей. Они получают разные наименования в соответствии с фантазией, изменяющейся от региона к региону, от одной среды к другой.

Для одних эти сущности — «ангелы», для других — «зоны» (от греческого aion[48] — «век», «столетие») либо звездные силы, по модели трактатов о «добром пастыре», прототипом которого послужил образ Гермеса! либо абстрактные диалектические категории: интеллект, глагол («слово»), добродетель, мудрость, обычно представлявшиеся парными: слово и жизнь, интеллект и истина, пропасть и молчание (по-гречески это слово женского рода), человек и церковь.

Небесное кажется прототипом земного. Страсть творца, чем-то похожая на первородный грех, извращает мироздание и расстраивает первозданную гармонию. Отсюда берет начало сотворение мира и человека, в которого благодать вливает порождающее семя, — «жизненную искру», «истинное познание». Оно, впрочем, является не плодом самостоятельной деятельности человека, а только свободным выбором бога.

Посредником между трансценденцией и материей служит демиург (это слово в переводе с греческого означает «ремесленник», «строитель», с уничижительным оттенком, отражающим господствовавшую идею низменного характера ручного труда в сравнении с умственным). На демиурга падает ответственность за жизнь на земле. При переходе от одной звездной сферы к другой «божественная искра» отягощается всеми несовершенствами и грехами, которыми отличается общество.

Согласно гностической школе Карпократа и его сына Епифания, первородный грех служит причиной первичного состояния абсолютной свободы в общественных отношениях. Ибо человек познал грех только благодаря существованию закона, как утверждал еще Павел; но вместе с законом в мир закрались мое и твое, тогда как божественная справедливость есть род «коммунизма в равенстве» (Климент Александрийский, «Ковры», III, 2, 6–9). Духовное искупление предполагает в этом смысле преодоление всякой юридической нормы.

Столь социально зрелое видение мира изображается ересиологами как проявление безудержной распущенности лишенное всякой этической оценки поведение, особенно в отношениях между полами. Таков один из многих способов дискредитации мятежных меньшинств, выступающих против иерархии и. церковных властей. Обвинение, впрочем, падет впоследствии на всех христиан, которых язычники рисовали повинными в безнравственности, кровосмешении и всякого рода проступках, которым нет оправдания.

Гностицизм достиг расцвета преимущественно в период между первой половиной II в. и серединой III в. в Египте, Сирии, Аравии, Персии, на Кипре, в Северной Африке и Риме. Однако он распространился затем еще более широко, оформившись в манихеизм и другие дуалистические течения в Месопотамии и в восточных провинциях империи. Если бы он не пошел дальше патетического обличения неизбежности зла среди людей, его судьба была бы предрешена очень быстро. Самое большее, к чему он пришел бы, — это теория переселения душ из тела в тело, поскольку гностицизм включал учение о цикле жизни вплоть до возвращения к первичному совершенству, как этому учит буддизм. Присущая буддизму экзальтация пассивности и ухода от общества действительно встречается в некоторых побочных течениях гностического движения.

Однако историческое учение об искуплении всегда опиралось на христианскую традицию, хотя и в достаточно далекой of перспектив библейского мессианства форме.

Воздаяние позволяет человеку восстановить порядок, расстроенный ангельско-демоническими силами, уберечь от гибели скрытую в материи частицу божества и уйти от осуждения «роком», который направляет движение звезд, элементарных духов космоса. Решающим событием служит явление «спасителя», евангельского Иисуса, перенесенного, однако, в обстановку всеобщего мистического отчуждения. С этого момента начинается разработка хри-стологической теологии, которая затем окажется в центре дискуссий на церковных соборах IV и V вв.

У многих учителей гносиса преобладает тенденция принижать, а порой и отвергать миф о воплощении. Телесное обличив Христа представляется лишь кажущимся — эта идея позже широко распространяется за пределами гностических общин под наименованием докетизма (от греческого глагола dokein[49] — «казаться», «иметь выражение, внешность»). «Спаситель» принял человеческий образ только для того, чтобы придать особое значение своей власти на земле. Василид считал даже, что Христос не был распят, его место на кресте занял другой, Симон Киринеянин, который, согласно рассказу синоптических евангелий, нес на своих плечах крест к месту казни.