Одноколыбельники - Цветаева Марина Ивановна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так Вы лежали, слишком белый
От нестерпимой синевы…
А за спиной была пустыня
И где-то станция Джанкой…
И тихо золотилась дыня
Под Вашей длинною рукой.
Так, драгоценный и спокойный,
Лежите, взглядом не даря,
Но взглянете – и вспыхнут войны,
И горы двинутся в моря,
И новые зажгутся луны,
И лягут радостные львы —
По наклоненью Вашей юной,
Великолепной головы.
1 августа 1913
На радость
С. Э.
Ждут нас пыльные дороги,
Шалаши на час
И звериные берлоги
И старинные чертоги…
Милый, милый, мы, как боги:
Целый мир для нас!
Всюду дома мы на свете,
Все зовя своим.
В шалаше, где чинят сети,
На сияющем паркете…
Милый, милый, мы, как дети:
Целый мир двоим!
Солнце жжет, – на север с юга,
Или на луну!
Им очаг и бремя плуга,
Нам простор и зелень луга…
Милый, милый, друг у друга
Мы навек в плену!
«Мне говорят – ты странный человек…»
С. Э.
Да, я, пожалуй, странный человек —
Другим на диво!
Быть, несмотря на наш двадцатый век,
Такой счастливой!
Не слушая о тайном сходстве душ
И всех тому подобных басен,
Всем говорить, что у меня есть муж.
Что он – прекрасен!
Всем хвастаюсь фамилией «Эфрон»,
Записанной в древнейшей книге божьей,
Всем говорю: мне двадцать лет, а он –
Еще моложе!
Я с вызовом ношу его кольцо –
Да, в Вечности – жена, не на бумаге. —
Его чрезмерно узкое лицо
Подобно шпаге.
Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Его глаза – прекрасно-бесполезны! –
Под крыльями распахнутых бровей –
Две бездны.
В его лице я рыцарству верна.
– Всем вам, кто жил и умирал без страху. —
Такие – в роковые времена —
Слагают стансы – и идут на плаху.
Коктебель, 3 июня 1914
Часть третья. Роковые времена
Москва
Сергей Эфрон
Сергей Эфрон – Е.Я. Эфрон[57]
14 июня 1915 г
Нас сегодня или завтра отправляют в Москву на ремонт – до этого мы подвозили раненых и отравленных газом с позиций в Варшаву. Работа очень легкая – так как перевязок делать почти не приходилось. Видели массу, но писать об этом нельзя – не пропустит цензура. В нас несколько раз швыряли с аэропланов бомбы – одна из них упала в пяти шагах от Аси[58] и в пятнадцати от меня, но не разорвалась (собственно, не бомба, а зажигательный снаряд).
После Москвы нас, кажется, переведут на юго-западный фронт – Верин[59] поезд уже переведен туда.
Меня страшно тянет на войну солдатом или офицером, и был момент, когда я чуть было не ушел и ушел бы, если бы не был пропущен на два дня срок для поступления в военную школу. Невыносимо неловко мне от моего мизерного братства – но на моем пути столько неразрешимых трудностей.
Я знаю прекрасно, что буду бесстрашным офицером, что не буду совсем бояться смерти. Убийство на войне меня сейчас совсем не пугает, несмотря на то что вижу ежедневно и умирающих, и раненых. А если не пугает, то оставаться в бездействии невозможно. Не ушел я пока по двум причинам: первая – страх за Марину, а вторая – это моменты страшной усталости, которые у меня бывают, и тогда хочется такого покоя, так ничего, ничего не нужно, что и война-то уходит на десятый план.
Здесь, в такой близости от войны, все иначе думается, иначе переживается, чем в Москве – мне бы очень хотелось именно теперь с тобой поговорить и рассказать тебе многое. Солдаты, которых я вижу, трогательны и прекрасны. Вспоминаю, что ты говорила об ухаживании за солдатами – о том, что у тебя к ним нет никакого чувства, что они тебе чужие и тому подобное. Как бы здесь у тебя бы все перевернулось и эти слова показались бы полной нелепостью.
Меня здесь не покидает одно чувство: я слишком мало даю им, потому что не на своем месте. Какая-нибудь простая «неинтеллигентная» сестрица дает солдату в сто раз больше. Я говорю не об уходе, а о тепле и любви. Всех бы братьев на месте начальства я забрал бы в солдаты, как дармоедов. Ах, это все на месте видеть нужно! Довольно о войне. – Ася очень трогательный, хороший и значительный человек – мы с ней большие друзья. Теперь у меня к ней появилась и та жалость, которой недоставало раньше.
– Радуюсь твоему отдыху – думаю, что к концу лета ты совсем окрепнешь.
А у меня на душе бывает часто мучительно беспокойно, и тогда хочется твоей близости.
Пра и Марина пишут, что Аля поправляется и загорела. Сидит все время у моря, копаясь в коктебельских камнях.
Сейчас, пожалуй, тебе лучше писать мне в Москву по адр<есу>: Никитский бульв<ар> 11 Всер<оссийский>Земск<ий>Союз – Поезду 187 – мне.
