Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник) - Александр Дюма

– Благодарю, благодарю вас, капитан, – отвечал Дэвид, рыдая. – О, теперь, клянусь вам, теперь я не боюсь больше смерти!.. Я даже благословляю ее, потому что она доставляет жене и детям моим такого благородного покровителя. Ох, теперь, капитан, благодаря вам душа моя исполнена христианских чувств!.. Любовь моя усилилась, ненависть погасла: теперь я хотел бы видеть Борка между вами и мистером Джоном, и, клянусь вам, я поцеловал бы руку, которая меня губит.

– Теперь скажи мне, Дэвид, не могу ли я еще чего-нибудь для тебя сделать?

– Эти кандалы ужасно тяготят меня, капитан: я боюсь, что они не дадут мне спать, а мне нужно соснуть, чтобы не обессилеть завтра. Я бы хотел умереть с твердостью перед людьми, которые привыкли видеть смерть.

– Я велю сейчас снять их с тебя. Не нужно ли тебе еще что-нибудь?

– Есть ли здесь пастор?

– Я сейчас пришлю его к тебе.

– Боб просит позволения прийти сюда и переночевать с ним, капитан, – сказал я.

– Боб может прийти и оставаться здесь, сколько хочет.

– Вы осыпаете меня милостями, капитан, – сказал Дэвид. – Сегодня я благодарю вас за это на земле, а завтра буду молиться за вас на небе.

Больше мы с капитаном не могли выдержать. Мы постучали у дверей, тюремщик отворил, и мы ушли. Стенбау приказал, чтобы все, о чем просит Дэвид, было немедленно исполнено. Боб стоял в таком месте, где мы непременно должны были проходить. Ему хотелось поскорее узнать, согласен ли капитан на его желание. Я сказал ему, что он может идти к Дэвиду, что им принесут в тюрьму две порции ужина, вина и грога. Тут он так неожиданно и стремительно схватил и поцеловал мою руку, что я уже не успел ее вырвать.

Я должен был идти на вахту в четыре часа и, следовательно, оставался на палубе до двух часов утра, все это время я не видел Боба и догадался, что он сидит с Дэвидом. В два часа я сменился, но вместо своей комнаты пошел к тюрьме, узнать, все ли приказания капитана исполнены. Все было сделано: кандалы сняты, пастор пробыл у Дэвида до часу и ушел тогда уже, когда тот упрашивал его отдохнуть. Дэвид и Боб остались одни, я приложил ухо к двери, чтобы послушать, спят ли они, но они еще не ложились, и Боб утешал своего друга, как мог.

– Ведь это еще не бог знает что! – говорил Боб. – Минутное дело: затянуть галстук потуже – и конец. Случалось ли тебе когда-нибудь давиться? Ну вот, точнехонько. Я видел однажды, как повесили тридцать человек бразильских пиратов, в полчаса все было готово: так ведь это приходится по минуте на человека. Тебя еще скорее отправят, теперь мы все тут будем, а тогда кто там, кто тут, дела-то было вволю.

– Да мне страшно не то, когда уже придется умереть, а приготовленья-то! – сказал Дэвид довольно твердым голосом.

– Приготовленья, Дэвид, да ведь это между своими. Не то, как если бы повесили на земле, хотя бы за воровство. О, тогда дело бы другое: там бы пришлось возиться с палачом и его помощниками, а это, брат, не весело, да притом на тебя стали бы глядеть чужие и толковать бы, мол, дескать, стыдно, что мужчина не сумел прокормиться своими руками. А здесь дело другое: каждый о тебе пожалеет, Дэвид, и если бы можно было сложиться, отдать по месяцу жизни с человека, чтобы вышла тебе целая жизнь, так уж, верно, ни один матрос не отказался бы от складчины, а офицеры, пожалуй, положили бы по два.

– Ну, уже как быть, так и быть. Но после-то, кто похоронит мое грешное тело?

– Кто? А я-то на что? – сказал Боб, пыхтя, как кит. – Уж у меня никто пальцем до тебя не дотронется, я тебя зашью в койку чистенько, любой пикадильской швее на зависть. Потом привяжу тебе к ногам мешок с песком, побольше, чтобы ты разом нырнул ко дну, а там у тебя, Дэвид, будет могила знатная, настоящая матросская, небось не тесно, как в сосновом гробу. Когда-нибудь и я к тебе попаду. Я уж непременно умру на корабле, как добрый матрос, а не на постели, как какой-нибудь нищий в богадельне. Будь уж спокоен, все будет справлено как следует.

– Спасибо тебе, Боб, у меня на сердце отлегло, теперь мне так легко стало, что хотелось бы заснуть.

– Ну так прощай же, брат, я не хотел тебе сказать, а я и сам рад прикорнуть.

Они улеглись, через несколько минут я услышал громкое храпение Боба и более тихое дыхание бедного Дэвида.

Я пошел в свою каюту, но не надеясь успокоиться, как они. И действительно, я не спал всю ночь и на рассвете вышел на палубу.

Было еще довольно темно. Идя к носовой части, я запнулся за что-то у подножия грот-мачты, я нагнулся посмотреть, что это такое, и увидел блок, прикрепленный к деку.

– Зачем это здесь блок? – спросил я матроса, который был ближе ко мне.

Тот, не говоря ни слова, указал на второй блок, прикрепленный к грот-рее, и третий, который приделывали к юту. Я понял, что приготовления к казни уже сделаны. Подняв глаза к верху мачты, я увидел, что два матроса привязывают флаг юстиции, он был еще свернут и опутан бечевкой, которая висела до палубы, чтобы можно было распустить его в минуту казни.

Все эти приготовления делались в безмолвии, которое прерывал только Никк, сидя на конце грот-реи. В половине двенадцатого барабан вызвал всех на палубу. Морские солдаты стали в два ряда у правого и левого борта, в нескольких футах от обшивки и вокруг мачты.

В двенадцать часов без пяти минут Дэвид появился из люка носового трапа, с одного его бока был пастор, с другого – Боб. Он был очень бледен, но шел твердо…

Время, в которое происходила последняя церемония, сама по себе печальная и торжественная, придало ей еще большую мрачность. Солнце проглянуло на минуту на западе и ложилось за широкими полосами облаков в море, а сумерки спускались быстро, как обыкновенно бывает в полуденных странах. Весь экипаж стоял с непокрытыми головами. Пастор прочел отпускные молитвы, Боб толкнул ростер, койка с трупом упала в море, которое закрылось за ней, и корабль величественно удалился, заглаживая своим следом круги, которые образовал труп Дэвида, канувший в море.

Это происшествие опечалило весь экипаж, и никто еще не развеселился, когда через десять дней после того мы пришли в Мальту.

Глава XII

Как только мы вступили в гавань этого интересного острова, которую называют портом англичан, нас окружило множество маленьких лодок с дынями, апельсинами, гранатами и виноградом. Те, которые привезли эти плоды, предлагали свой товар с такими разнообразными криками и на таком странном наречии, что можно было бы подумать, будто мы очутились между туземцами какого-нибудь дикого острова южного моря, если бы не видели одного из чудес человеческой цивилизации – Мальты, которая походит на кучу перегорелых кирпичей, навешанную на пепле вулкана.

Я не стану говорить об удивительных фортификационных работах, которые сделали Мальту совершенно неприступной крепостью. Когда французы взяли Мальту, император Бонапарт и его офицеры осматривали эти укрепления и удивлялись, что все это так легко им досталось. Кафарелли, который был тут же, сказал: «Право, генерал, хорошо, что тут нашелся гарнизон: было кому отворить нам ворота». Вместо описаний, я посоветую читателю взглянуть на какой-нибудь план Мальты. Но никакой в свете план не может подать понятие о зрелище, которое представляет пристань Ла-Валетты: несмотря на всю мою самоуверенность, я не надеюсь верно изобразить его. Хотя на нас были мундиры, повсюду здесь уважаемые, однако же мы с трудом пробирались между торгашами, которые жгли кофе у самых наших ног, женщинами, которые преследовали нас, предлагая плоды, водоносами, которые оглушили нас криками «Чистая вода!», наконец, нищими, которые обступили нас, протягивая свои шляпы так, что надо было расталкивать их локтями, чтобы пробираться вперед. Несмотря на сильное соперничество, кажется, что это ремесло прибыльно, нищий отписывает сыну своему в наследство место, которое занимал на мощеной камнем дороге, ведущей к городу, точно так же, как лорд передает сыну место свое в верхней палате. Лестница, где это происходит, по одному уже своему имени кажется исключительным достоянием тех, кто ее занимает. Она называется «Nix mangiare». Ученым, конечно, трудно было бы приискать этимологию этого слова, но я помогу им.