Мадемуазель Синяя Борода - Лариса Соболева

Портрет – просто ах! Скорей всего, мужчина, приходивший поздними вечерами, и есть убийца, следовательно, главный вор тоже. Только непонятно, что ему нужно от Лады. Ах да! Она знает его в лицо, и ему надо убрать свидетелей, это элементарно. А Лада не помнит ни одного дружка Ильи. Это может обернуться для нее самым паршивым образом, потому что он ее способен встретить где угодно. При всем при том она наверняка узнает его, когда он возникнет перед ней, только это может оказаться уже ни к чему. Получается, Ладе, когда она выйдет из ИВС, нельзя жить дома.

– Марта Лукьяновна, вы помните, что происходило у соседей в ночь убийства?

– А как же! Сначала Ладка погрызлась с мужем. То есть на этот раз он орал на нее. А вы б не орали, если б ваша жена рога вам приладила? А она ему так и говорила: ни ту, ни эту ночь я дома не ночевала. Понятно, что за намеки? Он ей: любовника заимела? И, сами понимаете, матерными словами обложил. Ладка выскочила на площадку, а там уже был колобок плешивый… Лескин. Ладка и на него наорала, а потом умчалась на свиданку.

– А что было потом?

– Потом я ничего не слышала.

– Как так, Марта Лукьяновна? – не поверил Щукин. – Вы все слышите, а как выходил из квартиры Лескин – нет? Не слышали, кто еще пришел к Илье?

– Клянусь, не слышала! – ударила она себя кулаком в грудь. – Как вымерли все! Не слышала даже, как колобок плешивый ушел, а ведь я все слышу. Но раз колобка не убили, значит, он ушел от Ильи, так?

– Сто процентов.

– Непонятно, как это произошло. Мимо меня комар не пролетит.

В этом Архип Лукич не сомневался и поблагодарил бога, что Марта Лукьяновна не досталась ему в соседки. Он встал и протянул ей визитную карточку:

– Если вдруг вспомните что-нибудь, позвоните мне, хорошо?

– Обязательно. Уж будьте покойны, позвоню.

Щукин спускался вниз довольный, все же он получил важные сведения.

– Понимаете, Архип Лукич, – говорил Гена по дороге к Монтеверио, – это обычные работяги, к преступлениям они не предрасположены, на мой взгляд.

– Твои впечатления, Гена, не подошьешь к делу… – сказал Щукин.

– Он впечатлялся, а я проверял алиби, – ухмыльнулся Вадик. – Короче, Архип Лукич, все мужики с работы Ильи имеют алиби, а это уже подшивается к делу. Мужиков немного, мы управились за двое суток.

– Соседка Лады показала, что существует высокий мужчина, – проговорил Щукин, выкручивая руль на повороте. – Думаю, он и пролез в музей вместе с Ильей, выкрал картину, уничтожил сообщника, потом приходил к Ладе. Меня это беспокоит.

– Говорят, преступника тянет на место преступления… – начал Гена.

– Абсолютно точно, – подтвердил Щукин. – Но касается это в основном тех, кто убил впервые. Рецидивисты, если только у них с головой порядок, бегут от места преступления.

– Я бы не пришел туда, где завалил человека, – заявил Гена. – Тем более место закрытое, на третьем этаже, оттуда в случае опасности не спрыгнешь без риска переломать ноги. Второе. Что он у Лады забыл?

– Харакири сделать, – подсказал Вадик, но уже серьезно.

– Глупо, – недоумевал Гена. – Разве не надежнее ее где-нибудь подкараулить?

– Та же история, – вздохнул Щукин. – Илью тоже было выгодно подкараулить или заманить. Ничего не понимаю, логики нет в поступках убийцы.

– А вдруг у него почерк такой: нарушать логику? – предположил Вадик.

– Не мели чепухи! – фыркнул Гена. – Уничтожил сообщника и хочет уничтожить свидетельницу, которая видела его с мужем. Он же не в курсе, что она ни черта не помнит.

– Завтра ее выпустят, я договорился, – сообщил Щукин. – Вы, ребята, попасите Ладу по очереди. Я пока не знаю, где она будет жить. Если в квартире, то придется пожить у нее. Убийца попытается убрать Ладу, она ведь узнать его может в любой момент, а момент не всегда бывает подходящим. Почему же он не смылся с картиной?

– Здрасьте! – аж подпрыгнул на заднем сиденье Вадик. – Только что говорили об этом. Свидетелей ему надо убрать, а потом отрыть клад и кайфовать над золотом.

– Опять ты про свой клад, – отмахнулся Гена.

– Не убеждает твое объяснение, Вадик, – спустил помощника с небес Щукин. – Да и все наши предположения без крепких основ. Опять же логика хромает. Сейчас постараюсь объяснить. Смотрите: примерно в три часа ночи картина была вынесена из стен музея, а хватились ее только в десять утра. В десять! Семь часов было в запасе, за это время далеко можно уехать, особенно на собственной машине…

– У грабителя нет личного транспорта, – был неиссякаем на идеи Вадик.

– Хорошо, допустим, что нет, – согласился Щукин. – За семь часов и пешком через весь город уйдешь. Дошел до ближайшего поселка, а оттуда во все стороны ходят автобусы.

– А сообщник сказал: давай делиться, – опять встрял с идеей Вадик.

– Вот и убивай сообщника, – выставил контрдовод Архип Лукич. – Время ночное, сонное, улицы пустынные, дело сделано. Почему, продумав до мелочей ограбление музея, опытный вор и убийца не определился с Ильей заранее? Почему он убил его несколько дней спустя?

– Мы же не знаем, какие у них были отношения, – вступил в диалог Гена. – Может, все шло отлично, а потом что-то случилось и пришлось на ходу менять планы.

– Может, и так, – неуверенно сказал Щукин. – Меня тревожит Лада. Если мы ее не убережем, считай, проиграли. И оставлять ее в ИВС нельзя даже лишний час, у нее развивается апатия. А пока… на чем там остановился наш итальянец, не помните?

1819 год. Агриппина Юрьевна

Лошадь цокала копытами, помногу раз пересекая одни и те же улицы. Пораскинув умом, Иона посчитал, что карету следует искать не на окраинах, а там, где состоятельные люди живут. Раз увезла Наташу карета, то она появится еще раз, только бы Анисья не подвела. А девка, сидевшая в коляске барыней, то и дело в дрему впадала, Ионе часто приходилось оглядываться и тормошить паршивку крепким словцом. Уж он-то не дремал, замечал и пеших, и ездовых людей, хотя мысль его была далеко…

Каково было услышать Агриппине Юрьевне имя родное? Каково было поверить? Сердце разболелось, зашумело в голове, а про себя она говорила: нет, нет, нет!

– Лошадь эта барина, – через шум в голове доходил до помещицы голос кузнеца. – Сам ее подковывал, то подтвердят три остатние подковы. Да ты, барыня, не тревожься. Кто видал Владимира Ивановича в час, когда Лизавету Петровну скинула ее кобыла? Никто не видал, стало быть, не он был. Опять же – на что ему барыню губить?

– Да, конечно, – отвернулась помещица, заливаясь краской стыда.

А подковка-то в руке Лизы! А лошадь с тремя такими же подковами и одной новенькой куда деть? И кто мог подъехать к Лизаньке, кого она подпустила близко? Не чужой человек, уж точно не чужой. Агриппина Юрьевна прекрасно понимала, что кузнец выгораживал сейчас барина в глазах матери, давая ей понять, что будет держать язык за зубами. Первый удар прошел, наступил черед мыслить трезво, и помещица вынуждена была признать: Владимир приезжал к жене. Возможно, он встретил Лизу случайно в одиночестве и решил воспользоваться моментом. Почему так подумала? Сын никому и никогда не позволял дотрагиваться до верховых лошадей. Детей своих так не любят, как он любит лошадей. И сын не знает, что его лошадь потеряла подкову на месте встречи с женой. Значит… Володька убил Лизу? О, какой чудовищный проступок! Его оправдать ничем нельзя. Агриппина Юрьевна на слабых ногах вышла из конюшни…

Горькими были ее слезы, когда опускали гроб с телом Лизы в могилу. Горько было сознавать, что сын так низко пал, докатившись до убийства жены, которая ничего дурного ему не сделала, ну, разве что стала лишней, ненужной ему. Уж лучше б она развелась с ним. Помещица устремила глаза в хмурое небо, моля у бога прощения за собственный грех, ведь она даже не попыталась поговорить с сыном, а должна была вмешаться, на то есть ее материнское право. В то же время она, представляя, как Лиза падает с лошади, вставшей на дыбы, отказывалась верить, что ее сын подрезал подпруги, затем кольнул лошадь в круп, чтобы та взбесилась. Переводила Агриппина Юрьевна взгляд на сына, всматривалась в родные черты и получала подтверждение, подсказанное сердцем: не мог. Только куда ж деться от подковы? И что делать теперь? Отдать сына властям? Не готова была к такому поступку Агриппина Юрьевна. Когда траурная процессия, отдав дань покойнице, вереницей потянулась к усадьбе, помещица упала на колени и разрыдалась:

– Прости, Лиза, прости…

Но кто способен простить? Почти физически ощущая мятущуюся душу несчастной Лизы, помещица долго рыдала над холмом, пока Иона, стоявший немного поодаль, не сказал:

– Слезами горю не поможешь.

Очнулась Агриппина Юрьевна, поднялась с коленей:

– Прикажи подать экипаж, домой едем.

– С Владимиром Ивановичем не простишься?

– Не хочу его видеть.

Однако, думал Иона, не мешало бы поговорить с ним, поставить в известность, что подлость его обнаружена, иначе дорожка от одной подлости протянется к другой, а там и к третьей. Человека держит страх возмездия, а убежав от него, не познав страха перед наказанием, он с легкостью идет на следующую подлость, думая: сойдет и на этот раз. Но Иона советы давал, лишь когда в хозяйстве требовалось перемены сделать, а в житье-бытье он барам не указ.