Месть - Владислав Иванович Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А могла бы и лежать на трамвайных рельсах с пробитой головой! — повеселев от выпитых ста граммов водки, говорила она. — Этот негодяй даже кричал мне, чтоб я остановилась! — добавила Мильда.
— Ты запомнила его лицо? — спросил Киров.
— Нет, — подумав, ответила Мильда. — У него воротник был поднят, а потом я так перепугалась, что ничего не видела вокруг.
— Значит, жить будешь долго! — прошептал он, обнимая ее.
— Для меня главное, чтоб ты жил долго-долго! — прошептала Мильда. — Так долго, сколько вообще не живут!..
— А сколько не живут? — спросил Киров.
— Ну, лет сто, наверное…
— Сто лет живут, — сказал он. — Я когда работал на Кавказе, там был один старец, ему исполнилось сто двенадцать лет. И крепкий старик, еще по женщинам похаживал… — Киров усмехнулся. — Сталину пятьдесят пять, он на семь лет меня старше, а выглядит моложе. И тоже долго проживет.
— А отчего живут долго?
— Горный воздух, спокойная жизнь, никаких грабителей, хорошее вино, да мало ли почему… Как дети?
— Все хорошо…
Мильда почувствовала, что не случайно был задан этот вопрос, и замолчала.
— А у тебя есть с собой их фотография?
— С собой нет. А что?
— Так, ничего, — он помолчал. — Когда мы познакомились, ты ведь еще не была беременна?
— Почему ты спрашиваешь? — Мильда смутилась.
— Ты не ответила, — напомнил он.
— Нет, — не сразу проговорила Мильда, и щеки ее запылали.
— Я об этих дурацких слухах. Даже Сталин о них знает.
— Сталин? — Мильда даже приподнялась с дивана и посмотрела на Кирова. — А откуда он…
Она не договорила.
— Он все знает. И о тебе, и обо мне, все.
— Но зачем?
Киров усмехнулся. Он хотел ей сказать, что политики иногда тоже занимаются перетряхиванием грязного белья, но раздумал.
— Вожди тоже обыкновенные люди, а Коба к тому же мой друг, вот ему и интересно, кто такая Мильда Петровна и чем она сумела приворожить сердце секретаря ЦК да еще родила сына, который, как все уверяют, на меня похож. — Киров улыбнулся. — А вновь испеченному секретарю ЦК тоже хочется знать, по-пустому ли болтают, или же дыма без огня не бывает. Что скажешь?
Мильде очень хотелось сказать: да, это твой сын, Сережа, но она вдруг испугалась. Что-то странное, пугающее послышалось ей в интонации Кирова. Так расспрашивают, когда не хотят знать правду. И во взгляде, хотя он улыбался, таилось что-то неискреннее, недоброе. Мильда сжалась, точно от озноба, Киров обнял ее и прошептал:
— Что ты молчишь?
— Нет, это не твой сын, пустое болтают, — ответила она.
— Жаль… А я уж расчувствовался…
— Если ты хочешь, еще не поздно, — смущаясь, сказала она.
— Теперь уже поздно, — твердо ответил он. — В сорок восемь уже поздно становиться отцом.
«Как хорошо, что я ему не сказала», — подумала Мильда.
Он поцеловал ее. Они не заметили, как большая стрелка часов стала спускаться к шести утра, и лишь тогда Мильда опомнилась, стала одеваться. Обычно в начале седьмого, когда начинал ходить городской транспорт, она уходила, чтоб не попадаться на глаза ранним служителям Смольного, да и утром надо было накормить детей, а в девять быть на работе.
За стенкой храпел охранник Борисов.
— Давай выберемся как-нибудь на охоту, — предложил Киров. — Дня на два, чтоб тебе утром не надо было бежать по морозу.
— А что я скажу дома?
— Я договорюсь, Пылаев оформит тебе командировку дня на три с какой-нибудь инспекцией, — успокоил ее Киров. — Это мне сложнее вырваться. Сейчас начнется кампания по обсуждению итогов съезда, надо будет встретиться с городским партактивом, выехать куда-нибудь в район, но я сумею выбрать пару денечков. Договорились?
Она кивнула. Киров снова поцеловал ее. Он как-то сказал: «Я люблю с тобой целоваться».
— Почему? — спросила она.
— Сам не знаю, — ответил он, и они засмеялись.
Ранним утром, возвращаясь домой, она снова тряслась в переполненном трамвае, зябко поеживаясь. И хоть с утра термометр показывал всего минус десять, но из-за большой влажности стекла обледенели, покрывшись толстым слоем изморози, люди жались друг к другу, пытаясь сохранить тепло. Мильду укачивало, клоня в сладкую дремоту, и на мгновение она задремала, потеряв счет остановкам, а очнувшись, поняла, что прозевала свою, выскочила из трамвая и, видя, как толпа штурмует встречный одновагонник, пешком двинулась обратно. Стрелки больших уличных часов показывали десять минут восьмого, через час ей надо убегать из дому и она, спохватившись, побежала по улице, подгоняемая злым ветром в спину.
Николаев не спал всю ночь. Это было видно по его лицу с темными кругами под глазами, он дожидался утра и возвращения Мильды, потому что ему хотелось заглянуть ей в глаза, самому утвердиться в страшных подозрениях, которые его терзали. И она не смогла скрыть своего счастья, как ни старалась. Он помрачнел еще больше, ушел в свою комнату, хлопнув дверью.
Мильда для детей сварила пшенную кашу, заправила ее растительным маслом, поджарила картошки мужу на завтрак, наскоро умылась, поцеловала детей — семилетнего Леню и трехлетнего Марксика, пристально взглянув на последнего. У него был такой же разрез глаз, как у Сергея, круглое лицо, широкие скулы и высокий лоб. Она вдруг прижала его к себе и несколько секунд стояла с ним неподвижно посреди комнаты, точно кто-то хотел его отнять у нее. Малыш притих в материнских жарких объятиях и с удивлением смотрел на нее. Она поцеловала его и убежала на работу, не простившись с мужем. Ей не хотелось его видеть.
10
Николаев опоздал на работу минут на пятнадцать. Чувствовал он себя после бессонной ночи и полуторачасового дежурства на вокзале весьма скверно. Видимо, его крепко просквозило на ветру, и он часов до трех утра никак не мог согреться. Потом, напившись горячего чаю, он
