Точка - Григорий Ряжский

В общем, поняла я этим же вечером, что нет в нашем деле сильных, а есть только понты, кидняк и бабки. И больше ничего: ни принципов, ни правил, ни поддержки. Помните у Кибальчиша опять? Щи в котле, вода в ключах, а голова на плечах — такой вот Гайдар выходит по сегодняшней жизни, хоть и дедушка. И стало мне легко от этой новости, которую столько лет носила и не знала, а она всегда была, никогда не менялась, сколько работаю, а теперь вот прорвалась. Я знаю — точка будет, я знаю — саду цвесть… — само обвалилось детское стихотворение неизвестного автора моей сегодняшней мизансцены.

«Не верю!» — говорил сам Станиславский, а драматург Берман нам про это подтверждал на репетиции в ДК «Виноградарь», и мы верили, что он не верит, и не верили сами, когда играли в его талантливой пьесе «Бокаччо» как говно последнее, а не артисты, — то есть, не как он настаивал.

Так вот и я теперь не верю, что козлам этим верить должна: уродам, кидалам и понтярщикам. Я — Кира Масютина — Берман, мать Сонечки от старшего Бермана и Артёмки от многомерного математика Эдуарда, торжественно клянусь перед лицом всех девчонок, с которыми работала на Химках, на Красных Воротах, на Ленинке и по заказам, что образую нашу персональную точку, вдохну в неё жизнь на льготных условиях и буду нормальной хозяйкой, не хуже других, а намного лучше и справедливей! Кроме того, обязуюсь свято блюсти военную тайну, высказанную авторитетным человечеством:

«НЕ ВЕРЬ, НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ!»

А проводником человечества по части этого высказывания стал, между прочим, раз вспомнили, тот самый сухаревский бандит из местных, но не крышевых, который ещё жену обожал с черешневым компотом, если помните, он тогда Зебре на прощанье слова эти посоветовал, так как трезвый один из всех остался после бани, ну а Зебра мне их насоветовала тогда же от себя.

Теперь конкретно. Обещание мое распространяется на всех, кроме мамок, но исключая Лариску, и кроме той сучары, Бертолетовой Соли, которая в трудную минуту кинула Зебру на Химках на все её бабки. Все остальные пусть работают, милости прошу на точку.

После этого мысленного призыва я налила себе «Гжелки» в стакан, выпила залпом, набрала маму в Бельцах плюс автобусом, узнала про детей, сказала, что у меня тоже всё нормально, и по работе и вообще, легла спать и намертво уснула.

Зебра пришла под утро первой, я слышала как она, стараясь не шуметь, грохнула дверцей холодильника, а потом шумно пила воду с газом из пластиковой бутыли. Нинки всё не было: то ли отъехала с клиентом, то ли, скорей всего, дежурит ещё на точке, предутренних ждет, кто с клубов возвращается и затянувшихся пьянок. Тогда я решила встряхнуть сон, встала и вышла к Зебре на кухню. Жгло внутри меня невозможно, ужасно хотелось про точку Дильке сообщить, про суть самой идеи свободного труда, независимого от других сутенеров, кроме нас самих. Дилька удивленно проглотила газированный глоток и спросила:

— Кир, ты чего так рано?

— А того, Диль, что поговорить с тобой хочу, с Нинкой уже потолковали и согласились.

— Про что? — она снова хлебнула, снова проглотила и с легкой досадой сообщила: — Нет, Кир, ну не перестаю людям удивляться: сколько работаю, столько не перестаю. Приехали к нему, сам нормальный, всё по делу, кофе, говорит, чай там. Легли. Я презерватив достаю, раскрывать уже собираюсь, чтоб надевать, а он останавливает вежливо, дай мне, говорит, посмотреть на него. Я думаю, может, проверить хочет на качество или левый чтобы не был какой-нибудь, типа Северный Вьетнам. А он не это проверяет, то есть это, но не для того. У тебя, говорит, Диляра, когда гондончику твоему срок выходит гарантийный? Я, отвечаю, понятия не имею, а чего? Тогда он внимательно его изучает, мой гондон, и сообщает, что у него ещё о-го-го-о-о какой огромный по времени запас прочности, до исхода потребления. Хорошо, говорю, всё в порядке, значит, никакого беспокойства. А он его шасть в тумбочку, а оттуда свой достает, другой и объясняет, что этому вот, его который, срок один месяц по обложке упаковки остаётся жить, и лучше он его сейчас со мной наденет, а мой для себя на потом приберёт, так получится разумней. И спрашивает, что, мол, верно рассуждаю, Диляра? Тебе же, говорит, всё равно — расход гондонов один и тот же получается. Не возражаешь?

Дилька сунула бутылку обратно в холодильник и снова шарахнула дверью: — Нет, Кир, ну что за мужичье пошло, а? Ненавижу жмотов и идиотов за любые бабки!

— Очень кстати ненавидишь, — согласилась я, — потому что мы скоро от них отделимся и перейдем на другие бабки совсем.

— В смысле? — Дилька удивленно посмотрела на меня, ожидая, чего я там ещё надумала.

— В том смысле, — спокойно отреагировала я, зная, что будет сюрприз, — что делать точку свою будем, собственную, и место есть уже присмотренное, надо только условия все выяснить, про деньги и ментов. Сами будем всем распоряжаться, хватит урода этого кормить, Аркашку-Джексона, я уже начала вопрос пробивать. — Я поглядела на Дильку с видом снисходительной победительницы и поинтересовалась: — Ну, как тебе мысль?

Зебра задумчиво посмотрела на меня и тихо произнесла, без всякого возбуждения:

— Говно, мысль. Не нужно никакой ещё одной точки, хватит без нас этих блядских точек на свете, пусть они лучше будут, как есть, а мы тоже будем, как есть, как бляди простые, а не блядские хозяева.

Вот когда я опешила, так опешила, у меня даже в трусах немного намокло от гнева. Удивление мое было так велико, что могло сравниться по силе только с чувством собственного уважения, когда я швырнула за стекло Джексону слова про козла. Я присела на табуретку — вид, наверно, у меня был дурной из-за неожиданности. И вдруг в голову мне дошло, что я совершенно не знаю этого человека, вот эту вот Дильку, вот такую вот Зебру, конкретную Диляру Алибековну Хамраеву, мою лучшую подругу и напарницу для того, чтобы было спокойней вместе отъезжать — женщину без паспорта, без родных и без родины.

— Диль, — пробормотала я, сама не веря, что она шутит, — ты это серьезно?

Дилька мотнула головой:

— Серьезно.

И я поняла, что дальше говорить про это тоже несерьезно, Дильку мы потеряли. Точнее если, — не приобрели.

— Как хочешь, — попробовала я сказать равнодушно, и у меня это получилось.

— Мы с Нинкой сами управимся, и ещё народ просится профессию сменить, Светка-Москва, к примеру, — соврала я, приподняв, между делом, акции будущего предприятия.

— Ну и славно, — согласно кивнула Дилька. — Если чего, то на обычную работу я к вам выйду, если возьмете, а в хозяева — нет.

После этого она пошла спать, а я осталась на кухне. Я знала, куда мне дальше нужно постучаться, в какую дверку — кишками почувствовала, разозлившись на Зебру нежданно-негаданно.

Ложиться я так и не захотела, а решила дождаться Нинку, зачем — не знаю сама. Нинка явилась через час, под сильным порошком.

— Работы никакой, — весело сообщила она, — сплошной стресс: французы просрали, Аргентина, а теперь Италии пиздец — тоже покидают. — Глаза её сновали туда-сюда в поисках радостного выхода принятой дозы кокса. — Всю ночь с девчонками просидели, радио у Руля слушали, кто с кем и с каким счетом обосрался, — она сняла очки и положила их на холодильник. — Ну нам теперь всё равно, да, Кир? Мы скоро на всех забьем на них, у нас свой теперь футбол намечается, в одни ворота, в наши собственные. Ты в центре поля судьёй будешь, а мы с Зеброй по бокам, мячи подсчитывать, точно?

— Зебра отказалась, — сказала я Мойдодыру без всякого выражения, — не хочет точку с нами делать, решила дальше работать, как работала.

Нинка обалдело вперилась в меня:

— Она чего, охуела? Она ж у нас внутренне хорошая.

— Не знаю, — ответила я, — она такой взгляд на жизнь имеет и пусть. А что — внутренне только, а не вообще, то что ж мне ее теперь наизнанку выворачивать прикажешь, что ли, чтоб согласие получить? Сами разберемся с делами, без неё. Завтра я к Следаку пойду на прием, побазарить. А там видно будет, что дальше.

Нинка уважительно согласилась:

— Следак мужик серьезный, хоть и кусок говна, так что, сходи, Кир.

На Красных Воротах я появилась к десяти, когда самый разбор. Следак был на месте, меня вспомнил, выслушал и уточнил географию самой точки. А, выслушав, не удивился, ни в позу вставать не стал, ни ругаться грязно, а просто подумал и сказал:

— Давай так: ты мне завтра в это же время на трубу отзвони, я ответ дам по твоему делу, лады?

— Лады, — ответила я Следаку, позабыв про прошлые обиды, — позвоню.

— Ну и молоток, — закрыл вопрос Следак и коротко добавил: — Будь!

Я порадовалась, что есть ещё нормальные люди на нашей поляне, которые не растеряли до конца настоящую грамотность и добрую речь типа «лады», «будь» и «молоток», так проласкавшие мои уши вместо гадких словечек от других козлов и уродов. И я вдогонку подумала, что ошибалась, наверно, насчет соображения, что все менты, хоть и бывшие, — гондоны: есть среди них и нормальные, но они обязательно с другими не сходятся по интересам, отсеиваются в сторону, как отсеялся Следак.