Охотники за сокровищами - Брет Уиттер

Но это продлилось недолго. Солнце уже заходило, и его закатные лучи скользили через величественные оконные арки со снятыми витражами и поднимались по стенам. Фронт был напротив, на востоке. И там требовалась помощь Хэнкока. Он закинул за плечо мешок и отправился обратно на войну.

Несколько недель спустя Уокера Хэнкока разбудили ни свет ни заря – кто-то отчаянно тряс его за плечо. У его койки стоял хранитель 1-й армии США Джордж Стаут, выглядевший, как всегда, безупречно, несмотря на ранний час.

– Есть работа, – сказал он, надевая очки для вождения.

Снаружи шел проливной дождь, стоял густой туман, а небо затянуло облаками, так что Хэнкок мог разглядеть только смутные очертания огромных армейских бараков, где разместился штаб 1-й армии. Он с унынием вспомнил, что у машины Стаута – полуразвалившегося немецкого «Фольксвагена» – не было крыши, и им предстоит путешествие под дождем и ветром. Хэнкок поплотнее запахнул пальто. На дворе было 10 октября 1944 года, и он уже чувствовал дыхание приближающейся зимы.

Они со Стаутом позавтракали в общей столовой. Хэнкок всего неделю как приехал в штаб 1-й армии в Вервье, городе на востоке Бельгии в двадцати километрах от немецкой границы, и еще не успел привыкнуть к армейскому распорядку. С Биллом Лесли и его джипом он расстался под Парижем и провел еще неделю, проезжая на попутках Северную Францию. Когда он въехал на юг Бельгии, то увидел страну, опустошенную немецкими оккупантами. Семьи возвращались в свои дома, разоренные и разграбленные немцами. Сады и дворы были завалены брошенной техникой и утыканы бронеколпаками от обстрелов. Поля остались невозделанными, и крестьяне голодали. И все же они протягивали ему помидоры и лук, ничего не прося взамен. Все они говорили одно и то же: немцы вели себя корректно и вежливо, пока находились у власти, но когда поняли, что скоро их попросят вон, как с катушек сорвались.

«Предвижу, что начиная с этого момента писать получится только время от времени, – делился Хэнкок с Саймой. – Внезапно моя жизнь наполнилась бурной деятельностью. Голова идет кругом, как подумаю, где я успел побывать и что успел сделать за эти два дня. Но я так счастлив, мне так интересно то, чем я занимаюсь! Какими же скучными были месяцы ожидания, планирования, теоретизирования и бесконечных разговоров».

Сейчас он ехал по другой области – покрытой зелеными холмами Восточной Бельгии. Под дождем холмы выглядели довольно уныло, да и вообще чему радоваться, когда тебя разбудили в такую рань. Но хотя их самих дождь не заливал: Стаут отправил свою развалюху в ремонт и на время получил машину получше, совсем ненадолго. Хэнкок благодарил судьбу, что «фольксваген» заменили именно накануне их поездки. Из-за стены дождя дорога была еле различимой: он даже не сразу понял, что они уже давно едут по Голландии. Но вот хранители остановились у подножия очередного крутого холма, и под кустами обнаружились бетонные стены. Хэнкок сначала подумал, что перед ним железнодорожный туннель, но вход закрывали две внушительные металлические двери.

– Где мы?

– В хранилище произведений искусства, – ответил Стаут.

Двери открылись, и они въехали внутрь.

Расположенный в глубокой пещере склад был создан еще в XVII веке, чтобы защитить голландское искусство от французских завоевателей. Сегодня здесь все было оборудовано по последнему слову техники: склад достаточно хорошо освещался, в нем поддерживалась заданная температура и влажность. И все же чем дальше они погружались в жутковатую тишину горы, тем больше Хэнкоку становилось не по себе. Два смотрителя провели их по коридорам со стенами из неровного камня с длинными рядами жужжащих ламп. У задней стены стояло несколько экранов, которые вращались, как стеллажи с открытками в сувенирных лавках. Только вместо двухцентовых открыток на экранах располагались картины из главного музея Голландии, амстердамского Рейксмузеума. Смотритель поворачивал ручку, и перед глазами посетителей медленно проплывали шедевры голландских мастеров – натюрморты с ломящимися от еды столами, великолепные пейзажи с ярко-синими небесами, по которым стремительно проплывали серые точки облаков, портреты улыбающихся бюргеров в черном. Скрип оси отзывался эхом от пустого свода.

– Потрясающе, – пробормотал Хэнкок. Как бы он хотел рассказать об этом Сайме, но понимал, что цензоры, опасаясь шпионов, никогда не пропустят подобную информацию.

Уже отворачиваясь от экранов, он обратил внимание на большую картину, свернутую в рулон, словно ковер. Упаковочные материалы, вместе с которыми завернули картину, торчали по краям как изодранные остатки бакалейной бумаги.

– «Ночной дозор», – пояснил один из смотрителей, дотрагиваясь до ящика. У Хэнкока отвалилась челюсть. Перед ним был скатанный в рулон величайший шедевр Рембрандта – портрет во всю стену капитана стрелковой роты Франса Баннинга Кока, написанный в 1642 году.

Джордж Стаут отодвинул изодранную упаковку, внимательно изучил край картины и нахмурил брови. Картины маслом нельзя хранить в темноте – на них начинают расти паразитирующие микроорганизмы. Да и смолы, которыми лакировали картину, в темноте желтеют, отчего тускнеют цвета и теряются контрасты. Уже в марте 1941 года датские специалисты сообщили Стауту, что «Ночной дозор» начал желтеть – теперь хранитель мог убедиться сам, что, как он и боялся, последние три с половиной года картину не пощадили. Если она еще здесь задержится, то ее придется очищать и лакировать заново – процедура для трехсотлетнего полотна опасная. Но еще больше его беспокоило, что картина давно снята с подрамника и свернута, а это увеличивает риск повреждений: краска может потрескаться или даже отслоиться, края – изорваться, а такие повреждения уже не исправишь. Великие шедевры создавались не для того, чтобы их скатывали, как ковры, и прятали внутри горных тайников. Но прямо сейчас делать было нечего. В мире, в котором шла война, «Ночной дозор» получил хоть какую-то защиту. Он задумался о том, что происходит с другими шедеврами: например, с «Астрономом» Яна Вермеера. Это полотно никто не видел с тех пор, как в 1940 году нацисты украли его из особняка Ротшильдов в Париже.

– Где охрана? – спросил Стаут.

Один из смотрителей указал на двух полицейских в другом конце комнаты.

– И это все?

Смотритель кивнул. Годы были тяжелые, и охраны не хватало даже для национальных сокровищ. К тому же в ней не было необходимости. Немцам было прекрасно известно об этом хранилище в Санкт-Питерсберге рядом с Маастрихтом, да и о других, ему подобных. Более того, нацистские власти и солдаты сами руководили предыдущим переездом «Ночного дозора», который сменил несколько тайников, прежде чем в 1942 году осесть в Маастрихте, в удобной близости от немецкой границы. Возможно, поэтому голландские смотрители проявляли такое удивительное равнодушие к вопросам охраны. Возможно, отрезанные в своем подземном логове от всего остального мира, они не слышали о недавней краже микеланджеловой Мадонны. Они не сознавали, думал Стаут, что настоящая опасность была не тогда, когда немцы полностью контролировали ситуацию, а теперь, когда они теряли власть и понимали, что это их последняя возможность действовать. Что сказал доктор Розманн декану собора в Брюгге? «Все эти годы я хранил ее изображение на своем письменном столе»? Что говорили Хэнкоку французские крестьяне? «Немцы вели себя вежливо, пока находились у власти, но когда поняли, что скоро их попросят вон, как с катушек сорвались».