Преподобный Варнава, старец Гефсиманского скита(Житие, письма, духовные поучения) - Гефсиманский Варнава

В летнее время, кроме определенного каждой сестре послушания, все трудились в огородах и садах. Насельницы святой Иверской обители не умели бездельничать. Все свободное от молитвы время они проводили в трудах и занятиях, возложенных на них старшими сообразно с силами и способностями каждой сестры. По послушаниям они разделялись на живописиц, золотошвеек, ризничих, переплетчиц, портних, башмачниц, цветочниц, свечниц и т. д.

Все послушницы-рукодельницы должны были приходить в мастерские после ранней литургии и работать до обеда, а затем, в зимнее время, работы продолжались до вечерни. Летом, после двухчасового отдыха, работали до ужина. В мастерских царили порядок и тишина. Очередная сестра читала вслух жития святых или нечто иное, но неизменно — духовно-нравственного содержания. Таким образом труд, давая сестрам некоторую передышку в молитвенном делании, в то же время не позволял суете и мирским треволнениям овладеть их душами.

Монастырь имел лесные угодия — сто пятьдесят десятин. При строгой бережливости и правильной вырубке обитель ежегодно получала довольно значительное количество бревен на ремонт и дрова для отопления монастырских зданий. На этом же участке леса имелась пасека из ста пятидесяти ульев, которой ведали сестры-пчельницы, жившие здесь же в деревянном флигеле.

На расположенном недалеко от монастыря собственном кирпичном заводе наемные рабочие ежегодно выделывали до восьмисот тысяч штук обожженного кирпича, столь необходимого для строительства обители.

У Иверского монастыря было благоустроенное подворье в Москве, состоявшее из двух каменных двухэтажных домов со всеми необходимыми при них службами.

Старец Варнава оставил сестрам подробное руководство к должному прохождению иноческого жития. В поучениях батюшки нет, кажется, ни одного слова, не подтвержденного примером его личной жизни. Так, ободряя ослабевших, он являл собой образец истинного подвижника неусыпаемой молитвы, неустанных трудов. Пример его подвижнической жизни сильнее всяких слов действовал на малодушных, заставляя их благоговеть пред величием его подвига. Если учил он любить скорби, тесноту монастырской жизни, унижения, поношения, то и вся его многоскорбная жизнь была подтверждением его слов о пользе терпения. Сестры знали, что их родной батюшка всю жизнь проводил в тесноте, трудах и скорбях, не только никогда не стараясь уклоняться от них, но, как нередко казалось, сам добровольно подчиняясь им, всегда готовый с радостью претерпеть всякую клевету, поношение, оскорбление. Пожалуется, бывало, ему иная малодушная сестра, что слишком тяжело ей живется; труды-то трудами, да еще и бранят все ее, так что иной раз и невыносимо бывает. «Тебя все бранят? А ты думаешь, что Варнаву-то не бранят? Еще как ругают-то меня, грешного! И пусть, дочка, нас с тобой бранят: ведь монаха-то сколько ни черни, черней рясы не будет!» — говаривал он в утешение скорбящей.

Бывало, скорбит какая-нибудь старшая сестра и жалуется, как нелегко подчас ей приходится с вверенными ей послушницами, а отец Варнава и посоветует в такие минуты вспоминать, как нелегко ему иметь попечение о целой обители. Для всех было очевидно, что он презрел себя ради Бога, не искал и не имел покоя, довольства плоти, жертвовал всецело собой для ближних, что и давало ему чистую духовную радость.

«Вера горами движет»[36] — по слову Спасителя. Чем же, как не верой своей, упованием на помощь Божию и покров Царицы Небесной и своей глубокой любовью, старец Варнава двигал вперед развитие и процветание Иверской обители?! И эта вера и упование старца служили основанием его трудов и забот, которым он отдал всю свою жизнь. И поистине дивное дело: его упование никогда его не посрамляло. Матерь Божия незримо исполняла все прошения раба Своего, который с твердой верой все относил к Ее святой воле и милосердию. «Так угодно Царице Небесной, Матерь Божия все Сама устроила, Сама Она и попечется обо всем», — обычно говаривал старец тем, кто дознавался, почему он поступал так или иначе. В деле устроения этой обширной прекрасной обители старец был только как бы хранителем доверенного ему Царицей Небесной достояния.

Иеромонах Варнава своими молитвами и неусыпным попечением всячески оберегал Иверскую обитель от злобы и расхищения врагов, видимых и невидимых. И за все годы был ли хоть один день, когда батюшка не думал бы о ней, не ходатайствовал за нее пред Богом и людьми?! Можно с уверенностью сказать, что не только дня такого, а и часа одного не проходило, когда бы забывал он о своем Иверском. Начиная день, он как любящий отец на молитве вспоминал о своем «детище» и просил Бога о его благополучии; в беседе с посетителями он всячески располагал их в пользу Иверского монастыря; в своих письмах, которым большею частью отдавал он свои ночные часы, он не переставал «докучать» духовным детям просьбами об Иверской обители. В груде получаемых отовсюду писем он отыскивал прежде всего конверты со штемпелем «Выкса», и их прежде других вскрывала его рука.

Денежные или какие другие вещественные дары неизменно почти всегда отправлялись в Иверский. Дал как-то раз один добрый человек батюшке сто рублей, с тем чтобы он употребил эти деньги на благотворительность. Старец принял с великой благодарностью приношение и сказал: «Я их теперь же пошлю в Иверский, ведь там у меня пятьсот нищих!» Один фабрикант пожертвовал старцу несколько тюков черного кашемира, и батюшка препроводил его в свою обитель для раздачи нуждающимся сестрам. А таковых у него было всегда большинство. Из года в год набирал он именно неимущих в свою обитель. Из глухих тамбовских деревушек, из столичных городов — отовсюду шла к нему беспомощная беднота, ища крова и надежного духовного руководства.

Как ни тяжело было старцу иметь на своем попечении великую семью, отказать бедным девицам, сотни верст прошедшим до его келлии, он был не в силах. С любовью примет он, бывало, их, запыленных, усталых, унылых, утешит, оделит чем Бог пошлет, благословит идти в его обитель и даст еще на дорогу.

Впрочем, не всегда и не всех благословлял старец в Иверскую обитель. Однажды пришли к нему две молодые девицы-землячки попросить благословения и указания на избрание жизненного пути. Обе они были готовы с верой принять его совет и в точности исполнить все, что скажет им старец. Знали они, что у батюшки есть и свой монастырь где-то далеко в Нижегородской губернии, и потому уже переговаривались между собою по дороге к келлии старца — идти ли им туда, если батюшка будет посылать их в свой монастырь… Одна с охотою пошла бы и туда, а другая решилась отказаться от Иверского, принимая во внимание дальность расстояния до него от ее родины. «Ведь туда кто из родных-то приедет ко мне, — говорила она, — кто чего принесет мне? Ни масла, ни яиц негде будет взять». И старец, приняв их к себе, благословил обеим идти в монастырь: первой — в его Иверский, а второй — в Хотьково. «Тут к тебе поближе будут родные, — сказал он ей при этом, — а туда далеко им, и ты без масла и без яиц насидишься, пожалуй!»

Каждая новая «дочка» приносила ему с собой и новые заботы. Приняв ее на свое попечение, старец немедленно писал о ней «матери», как звал он игумению, уведомляя ее о том, что такая-то девица принята им в обитель и что должно дать ей подходящее послушание и келлию. А по приезде своем в обитель он непременно осведомится у новенькой, привыкает ли она к монастырю и не скучает ли. Если посетят обитель родные какой-нибудь «монашки», он обязательно внушит им не забывать свою родную богомолицу и чем-нибудь да порадовать ее. Случалось нередко видеть в его келлии различные посылки, принесенные родственниками для передачи насельницам: тут и самовар, бывало, стоит в углу, и валенки, мешок с какими-нибудь вещами и узелок с домашними гостинцами… Согревалось батюшкино сердце, когда представлял он радость сестер при получении этих посылок. А как он сиял, бывало, когда какая-нибудь из его дочек иверских проездом из обители на родину заедет к нему, как к отцу родному! Как старался он тут ее утешить, обласкать, вразумить!