На ближних подступах - Николай Васильевич Второв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В пять часов утра, когда Шура вышла из землянки, Толя едва узнал ее: рваная телогрейка с клочьями торчавшей ваты, мятая юбка, в руке узелок. Толя не удержался. Глядя в перепачканное сажей лицо «сестры», он рассмеялся:
— Какие это собаки тебя терзали?
— Не зубоскаль! — строго сказала Шура. — К фашистам идем, а не в клуб на танцы.
Но тут же улыбнулась, добавила:
— А ты вот никуда не годишься: для танцев — одет не по моде, а для разведки — чересчур франтоват. Ступай поищи что-нибудь порваней.
Толя оценил слова девушки. Шура была старше на несколько лет, и Толя вообще ее слушался. Он сходил в землянку, переоделся.
— Теперь хорош! — оглядев «брата», похвалила Шура. — Подойди ближе.
Она достала из кармана платок в горошек, повязала Толе щеку.
— Чудесно! Сойдем за первоклассных нищих.
Они пошли лесом, потом полевой дорогой, едва намеченной в снегу чьим-то санным следом. Перед деревней Шахолово разошлись в разные стороны. Они решили побывать в нескольких деревнях, поговорить сперва с подпольщиками и надежными людьми. Возможно, им известно что-нибудь о секретных работах гитлеровцев на совхозном поле.
Чем ближе к Осташеву подходил Толя, тем чаще навстречу попадались машины оккупантов. Быстроходные «оппель-блицы», тяжелые «форды», «фиаты», «шкоды», «рено» — машины всех марок, украденные из всех гаражей Европы. Черным выхлопом солярки дымили бронетранспортеры, танкетки, артиллерийские тягачи. На полном газу катили бензовозы, полевые радиостанции, автофургоны; неистово трещали мотоциклы — «цундапы», «индианы», «БМВ», «вандереры».
Нах Москау!
Фашистские дивизии рвались к обещанным зимним квартирам в столичном русском городе, загадочном и манящем.
«Сильны еще, гады!» — думал Толя, глядя на катившую лавину.
Да, они были еще сильны. Но в колоннах захватчиков взгляд разведчика заметил первые следы ржавчины: на снарядных ящиках в машинах громоздились кожаные кресла, диваны, картины; лежали перины, подушки, шелковые одеяла; военные фуражки чередовались с русскими меховыми шапками, с шерстяными бабьими платками. Но самое главное — тяжело нагруженные санитарные машины, ехавшие с фронта в тыл. Их уже не хватало: раненых везли на грузовиках под тентом и просто в кузовах под плащ-накидками, забрызганными грязью и кровью.
В Осташеве немцев оказалось немного. Но эсэсовские квартирьеры ходили от дома к дому, делали на дверях надписи мелом. Видимо, ожидалось прибытие новых войск взамен ушедших на передний край.
Огородами и садами Толя благополучно миновал Осташево, пошел в совхоз. Однако узнать ему удалось немного: немецкие санитарные самолеты действительно приземлялись на совхозном поле, но что там теперь строили гитлеровцы, никто из местных жителей не знал. Толя побывал во многих домах, исколесил все дороги вокруг совхозного поля. Но все напрасно. Вечером, смертельно усталый, он вернулся в Осташево, чтобы встретиться с Шурой на условленном месте.
Она ждала его у крайнего дома Осташева, недалеко от дороги на совхоз. Толя не успел подать сигнал — три раза кашлянуть, как Шура вышла из-за дома. Снег хрустел под ее валенками. Она, не снимая варежки, сунула Толе руку, шепнула:
— Здравствуй…
Они чуть прошли к центру Осташева. Обогнув кирпичное здание школы, остановились за углом дровяного сарая. Ветер здесь был потише, но мороз все равно хватал за уши и щеки.
— Школа, родная! — вздохнул Толя и спросил тихо: — Что узнала?
— Ничего. Немцы что-то строят, но охрана у них сильная. Меня предупредили: фашисты стреляют издали, без окрика.
— Да, мне тоже об этом говорили, — сказал Толя. — Завтра походим еще, посмотрим, расспросим…
— Ох, как я устала, Толик! — шепнула Шура и привалилась спиной к стене сарая. — Понимаешь, заходила в дома… Люди подозрительные стали, спрашивают, чья, откуда, где родные. Потом я уж не стала заходить… Ох, как устала!..
Никогда прежде Шура не жаловалась на усталость. Она была старше, и Толя как-то привык считать ее сильной, «совсем взрослой». И вот она призналась в своей слабости. И от этой откровенной жалобы к сердцу Толи подкатила незнакомая волна нежности, он готов был сделать все для этой девушки, теперь обессиленно прислонившейся к сараю.
— Ничего, Шура, держись! — сказал он, почувствовав себя более сильным. — В отряде отдохнем. Если завтра ничего не узнаем об аэродроме, то так прямо и расскажем комиссару. На пулю ведь идти бесполезно.
— Подпольщиков всех надо обойти, они, может, знают…
Шура сказала это совсем через силу, запинаясь, и Толя наклонился к ее лицу:
— Есть хочешь? Хлеб у меня остался.
— Спасибо, Толя… Чаю бы теперь.
— Может, нам в сарай забраться, в дрова? Я там каждый угол знаю. В прятки играли, когда маленьким был…
— Нет, Толик, в сарае замерзнем. У меня и так ноги ничего не чувствуют.
Она долго молчала, казалось, уснула. Но вдруг приблизила свое лицо к уху Толи, и он почувствовал ее горячее дыхание.
— Нельзя в сарай, Толя… Сюда и тропы нет, на снегу только наши следы… Патрули пойдут — увидят. У них собаки есть…
— У них все есть! — зло, с ненавистью сказал Толя. Преодолевая собственную усталость, оттолкнулся от стены, встал прямо: — Идем, Шура! Куда-нибудь. Только не стоять и не сидеть.
— Я пойду на свою прежнюю квартиру, а ты — к Вишнякову, — сказала Шура.
— Ладно. Только сперва я схожу к вашему дому, посмотрю. Может, в твоей квартире кто-нибудь поселился.
— Нет. Я сама пойду. Осторожно. Ключ от комнаты у меня.
Они условились о месте встречи на рассвете. Шура сняла варежку, протянула окоченевшую руку:
— До свиданья, Толя!
Редко они здоровались и прощались за руку. И как-то тревожно, неспокойно стало на душе у Толи. Он с трудом преодолел желание побежать за девушкой, не расставаться с ней в эту проклятую, бездомную ночь. Сделать этого было нельзя, но он все же шел по левому посаду от дома к дому и не терял из вида шагавшую впереди Шуру. Только тогда, когда она вошла в дом с черными окнами и ничего не случилось, Толя вздохнул и пошел к Вишнякову.
20
Оглядываясь по сторонам, Шура обошла вокруг дома. Ничего подозрительного. Тишина, мрак. Вот и знакомое крыльцо — три скрипучих ступеньки. Маленький коридор. Прямо — дверь к соседям, направо — комната Шуры. В ней холодно и сыро, но все же это не улица. Шура села на койку, сняла платок, расстегнула телогрейку. Ноги гудели, во всем теле была слабость. Во рту было сухо и жарко.
«Ох, не заболеть бы!» — со страхом подумала Шура.
Нет,
