Хижина - Уильям Янг

— А тебе есть в чем раскаиваться, Макензи? — спросила она, нисколько не лишившись спокойствия от его вспышки.

Мак снова сел в кресло. Он поглядел на гладкую поверхность пола и покачал головой, прежде чем ответить.

— Даже не знаю, с чего начать, — промямлил он. — У меня в душе такой беспорядок, правда?

— Именно так. — Он поднял голову, и женщина улыбнулась, — Просто изумительный, разрушительный беспорядок, Макензи, но ты здесь не для того, чтобы каяться. Во всяком случае, так, как ты думаешь. Ты здесь не для того, чтобы тебя судили.

— Но ты же сама сказала, что…

— …ты здесь для суда? Сказала. Но только подсудимый здесь не ты.

Мак глубоко вздохнул, осознав ее слова.

— Ты сам будешь судьей!

Живот снова заныл, когда до Мака дошло, что она предлагает.

— Как? Я? Нет, я не могу, — Он помолчал. — У меня нет таких способностей.

— О, это совсем не так, — последовал быстрый ответ, в котором на сей раз слышался сарказм. — Ты уже показал себя в высшей степени способным даже за то короткое время, что мы провели вместе. Кроме того, за свою жизнь ты очень много судил. Ты судил поступки и даже мотивы, движущие другими людьми, как будто действительно знал, что ими движет. Ты судил цвет кожи, язык тела и его запах. Ты судил историю и взаимоотношения людей. Ты судил даже ценность человеческой жизни согласно своей собственной концепции прекрасного. По всем статьям, ты весьма опытен в подобного рода деятельности.

Мак чувствовал, как лицо его заливает краска стыда. Он вынужден был признать, что действительно в свое время судил немало. Но разве этим он сколько-нибудь отличался от других? Кто не составил бы суждения о других по тому, как они влияют на нас? И этот эгоцентричный взгляд на мир так у него и остался… Он поднял глаза и увидел, что она всматривается в него.

— Скажи мне, — попросила она, — если сможешь, на основании каких критериев ты выносишь свои суждения?

Мак попытался выдержать ее взгляд, но понял, что, когда она смотрит прямо в глаза, мысли у него расползаются и сохранять последовательное и ясное мышление он не в силах. Пришлось уставиться в темный угол пещеры, чтобы прийти в себя.

— Ничего такого, что имело бы смысл в данный момент, — наконец выдавил он. — Должен признать, что, когда я выносил свои суждения, я считал, что они вполне справедливы, но сейчас…

— Разумеется, считал. — Она произнесла это так, словно сообщала что-то обыденное, ни па секунду не заостряя внимания на его смущении. — Если ты судишь, требуется, чтобы ты ощущал свое превосходство над подсудимым. Что ж, сегодня тебе будет предоставлена возможность продемонстрировать свои способности в этом деле. Приступай, — произнесла она, похлопывая по спинке стула. — Я хочу, чтобы ты сел сюда. Прямо сейчас.

Мак неуверенно двинулся к ее стулу. С каждым шагом он как будто становился меньше… Или это она вместе со стулом делалась больше? Он так и не понял. Уселся на стул, ноги едва доставали до пола; он ощутил себя ребенком за массивным столом для взрослых.

— И о чем я буду судить? — спросил он, оборачиваясь, чтобы увидеть ее.

— Не о чем, — она помолчала и отошла к краю стола, — а кого.

Ощущение дискомфорта усиливалось, и сидеть на этом чрезмерно большом стуле было крайне неудобно. Какое право он имеет судить кого-то? Верно, он до какой-то степени виновен в том, что судил почти каждого, кого знал, и многих, кого не знал вовсе. Мак сознавал, что совершенно точно виновен в эгоцентризме. Все его суждения были поверхностными, основанными на внешних проявлениях и поступках, факты легко истолковывались в соответствии с его душевным состоянием, предвзятостью он подкреплял свое желание возвыситься над другими или ощутить защищенность или сопричастность.

И еще он понимал, что ему становится страшно.

— Твое воображение, — прервала она ход его мыслей, — в данный момент плохой помощник.

«Шутки кончились, Шерлок», — вот все, что он подумал, но вслух слабо прозвучало:

— Я действительно не могу этого сделать.

— Что ты можешь, а чего не можешь, еще предстоит выяснить, — ответила она с улыбкой. — И зовут меня не Шерлок.

Мак был рад, что темнота помогла скрыть смущение. Последовавшее затем молчание, кажется, длилось гораздо дольше тех нескольких секунд, которые в действительности потребовались ему, чтобы сформулировать и задать вопрос:

— Так кого же я должен судить?

— Бога, — он выдержала паузу, — и человеческую расу. — Она сказала таким тоном, будто эти слова ничего особенно не значили. Они просто слетели с языка, словно подобное она предлагала всем и каждому чуть ли не каждый день.

Мак был потрясен.

— Ты, наверное, меня разыгрываешь! — воскликнул он.

— А почему нет? Наверняка в мире много людей, которые, как ты полагаешь, заслуживают суда. По меньшей мере должно существовать несколько человек, виновных в причинении боли и страданий. Как насчет толстосумов, которые обирают бедняков? Как насчет тех, кто отправляет детей воевать? А мужья, которые бьют своих жен, а, Макензи? Или отцы, истязающие сыновей только для того, чтобы утишить собственную боль? Разве они не заслуживают суда?

Мак чувствовал, как неутоленный гнев снова поднимается из самых глубин его существа. Он придвинулся к спинке стула, пытаясь удержаться под наплывом образов, но почувствовал лишь, как самообладание покидает его. Мышцы живота окаменели, руки сжались в кулаки, дыхание сделалось мелким и отрывистым.

— А как начет того человека, который охотится за невинными маленькими девочками? Как быть с ним, Макензи? Этот человек виновен? Нужно ли его судить?

— Да! — закричал Мак. — Пусть горит в аду!

— Он виновен в твоей потере?

— Да!

— А его отец, человек, который превратил жизнь сына в кошмар, как быть с ним?

— Да, он тоже виновен!

— Как далеко мы зайдем, Макензи? Ведь это наследие изломанных душ тянется к самому Адаму, как же быть с ним? Да и зачем останавливаться? Как насчет Бога? Бог начал все это. Бог виноват?

Голова Мака шла кругом. Он вовсе не чувствовал себя судьей, скорее, сам был подсудимым.

Женщина была неумолима.

— Разве не на этом месте ты увяз, Макензи? Разве не это питает твою Великую Скорбь? Что Богу нельзя верить? Конечно же, такой отец, как ты, имеет право судить главного Отца!

И снова гнев всколыхнулся в нем, как раздутое пламя. Он хотел возмутиться, но она была права, и не было смысла это отрицать.

Она продолжала:

— Разве ты не жаловался, Макензи, что Господь предал тебя, предал твою Мисси? Что еще до Творения Бог знал, что однажды Мисси погибнет, но все равно создал мир? А затем позволил некой извращенной душе вырвать ее из твоих любящих объятий, когда ты был не в силах этому помешать. Разве Бог не виноват, Макензи?

Мак смотрел в пол, и противоречивые чувства раздирали его душу, Наконец он наставил на нее палец и произнес громче, чем намеревался:

— Да! Бог виноват!

— В таком случае, — произнесла она, — раз ты способен так легко судить Бога, ты, конечно, сможешь судить и весь мир. — Она произнесла это без всяких эмоций. — Ты должен выбрать двух своих детей, которые проведут вечность на новых Небесах Бога и на новой земле, но только двух.

— Что? — взорвался Мак, поворачиваясь к ней недоверчиво.

— И выбрать троих своих детей, которые проведут вечность в аду.

Мак не верил своим ушам, ему снова стало страшно.

— Макензи. — Ее голос сейчас звучал так же чарующе, как тогда, когда он услышал его в первый раз, — я всего лишь прошу тебя сделать то, что, по твоему разумению, делает Бог. Он знает всех, кто когда-либо существовал, и понимает их гораздо глубже и яснее, чем ты когда-нибудь поймешь своих детей. Он любит каждого в соответствии со своим пониманием того, что это его сын либо дочь. Ты считаешь, что он отправит большинство из них на вечные мучения, прочь от себя, лишив своей любви. Разве не так?

— Наверное, так. Я просто никогда не рассматривал этот вопрос с такой стороны. Я только полагал, что Бог каким-то образом может это сделать. Разговоры об аде всегда были просто отвлеченными разговорами, они не касались никого, кого я в действительности… — Мак колебался, понимая: то, что он сейчас скажет, будет звучать гадко, — …тех, кто меня по-настоящему заботит.

— В таком случае ты считаешь, что Богу это просто, а тебе нет? Давай, Макензи. Которых из пяти ты отправишь на вечные мучения? Вот Кейт постоянно с тобой пререкается. Она плохо к тебе относится, много раз говорила то, что тебя задевает. Наверное, она первый кандидат. Как насчет нее? Ты же судья, Макензи, ты должен выбирать.

— Я не хочу быть судьей, — сказал он, поднимаясь со стула.

Этого не могло быть на самом деле. Как можно требовать, чтобы он, Мак, выбирал из своих детей? Как он сможет приговорить Кейт или кого-то другого к вечности в аду только потому, что они согрешили против него. Даже если бы Кейт, Джош, Джон или Тайлер совершили какое-нибудь жуткое преступление, он и тогда не стал бы этого делать. Он не смог бы! Для него главным было не их поведение, а его любовь к ним.