Эй, там, на летающей соске! - Мария Романушко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но я говорила ему: “Не возьмут её в детгизе”. – “Попробуем! – улыбался он замечательной своей улыбкой. – А не возьмут в детгизе – другое издательство поищем. Что-нибудь придумаем! Только не вздумайте нести за свой счёт! Этого ещё не хватало! Я уверен: ваша книга будет опубликована”.
Не берут и за свой счёт. Нет бумаги. И всё же издают – про интердевочек, про морги и кладбища. Издают и переиздают! А книга про детство никому не нужна.
“ЭЙ, ТАМ, НА ЛЕТАЮЩЕЙ СОСКЕ! ВЫ ЧТО-НИБУДЬ ПОНИМАЕТЕ В ЭТОЙ ЖИЗНИ? Я – НЕТ…”
МАЛЕНЬКИЙ МАНЕЖ ПОСРЕДИ ОГРОМНОГО МИРА
Она возится с флоксами. Разбирает их, как конструктор…
Она так возлюбила флоксы, что папа будет носить ей белые, розовые, лиловые охапки до самой зимы. Уже снег с дождём, открываем двери – а папа с флоксами!
…Когда увял и запылился первый букет, и его пришлось выбросить, – Ксюню утром потрясло его исчезновение. Она смотрела на пустую вазу ошеломлённо, непонимающе, почти со страхом, и мучительные вопросы застыли в её глазах: “Как? Как это могло случиться? Куда? Куда они исчезли? Где они теперь?…”
Весь день она не могла успокоиться и отвлечься от этих вопросов. Она повсюду искала и находила взглядом пустую вазу, которую я старалась задвинуть в дальний угол – но моя печальная девочка всё равно отыскивала её и безмолвно вопрошала:
“Где? Где они теперь?”
Не в силах понять моих объяснений, она разрыдалась…
И тогда папа побежал к метро. Но… флоксов на цветочном базарчике в этот день не было.
И ещё несколько дней их не было нигде. “Всё, отцвели в этом году, Ксюнечка, флоксы…”
Но настал вечер, когда мы открыли двери и увидели: папа с флоксами! О, какую ликующую песнь в честь их возвращения исполнила Ксения!
Потом она сидела в манеже, погрузившись взглядом, обонянием, всей душой, всей нежностью – в забрызганную дождиком вселенную… Она нюхала, вдыхала, она вздыхала, она прижимала их к себе, она зарывалась в них сияющим, как солнышко, личиком… Беря при этом ноты такой высокой радости, что у мамы и папы перехватывало дыхание.
…А потом она отщипывала с веток лиловых и белых бабочек и отпускала их на свободу…
Манеж превратился в маленькое порхающее, пахучее царство. “Наша Ксюша – флоксоман!” – сказал Антон.
* * *– Где был, сынок? – В кино. – И что смотрел? – Так, дрянь какая-то… Опять тётя зачем-то раздевалась. Раз шесть. И всё время они этой самой… любовью занимались. То в бассейне, то под душем, то на обочине. Скукота. – Зачем же ты ходишь на эту дрянь? – Разве ж я знал? Название вроде нормальное. А вообще сейчас всё такое. Без голых тёть не бывает. – Так вовсе не ходи. – Но всё же хочется иногда в кино. Думаешь: а вдруг в этот раз что-нибудь интересное покажут?
“Наконец-то свобода!” – сказал один знаменитый режиссёр по телевизору. И он же: “Дайте нам дорваться до женского тела!”
Дорвались… А дальше что?
БРАТ И СЕСТРА
– Мама, она посмотрела на меня таким умным взглядом!…
МАЛЕНЬКИЙ МАНЕЖ ПОСРЕДИ ОГРОМНОГО МИРА
…А потом в манеже рядом с Девочкой поселилась Дыня! Морщинистая и древняя, как черепаха. Такое существо. Полное волнующих запахов… К которому было очень приятно прижиматься щекой.
И полосатый гулкий арбуз в манеже жил. По нему здорово было колотить – как по барабану! И прохладные, зелёные и оранжевые, перцы, вместилище тайны. Эту тайну хотелось добыть зубами.
И Гитара в манеже жила. Долго жила, сколько хотелось хозяйке манежа…
Кто только в манеже не жил! Кто только не “работал” в нём! Вот сейчас, в настоящий момент, “на ковре” – катушка толстых оранжевых ниток! “Ты не боишься, что она всё опутает ими?” – спрашивает папа. “И на здоровье!” – смеётся мама. “Ну, ты отважная…”
Задумчивый Паучок Иксик плетёт свою таинственную паутину…
ЧТО ТАКОЕ СВОБОДА, или ЗАЧЕМ ХОДИТЬ В РЕСТОРАНЫ?
Заглянул на огонёк старый друг. Наш доктор Коля. Недоумевает (и я никак не могу понять, то ли он шутит, то ли всерьёз):
– Молодая, красивая, умная женщина и – засела в четырёх стенах!
– Выходит, писать книги, воспитывать детей и любить мужа – удел старых, уродливых и глупых?
Хохочет. Ему нечего сказать на это.
Но после первой чашки чая он опять начинает нас подкалывать:
– Сводил бы, Гавр, жену в ресторан…
– Ты, что, Коля, всерьёз? – теперь уже недоумеваю я.
– А что? Тебе же надо периодически отключаться от кухни. Ну, скажи, скажи, когда ты последний раз и где была?
– Была! На Ипподроме. Два раза.
– Но это же не то… Ты с Антоном туда ходила, ради Антона. А ради себя?
– Нет, ты действительно всерьёз про рестораны? Но ведь это же такая скука сидеть в ресторане! Это же с тоски засохнуть можно! Самое бессмысленное на свете занятие.
– Коля, ты как доктор прописываешь моей жене рестораны?
– И как доктор!
– А ты, Коля, предлагаешь ей одной туда идти?
– Зачем одной? Подкиньте Ксению к нам – и идите вдвоём!
Теперь хохочем мы с Гавром.
– Нет, ребята, вы чего-то не понимаете, – огорчается наш заботливый Коля. – Должен же человек почувствовать себя хоть иногда свободным! Расслабиться…
– В ресторан – за свободой? Нет, Коленька, это ты чего-то не понимаешь! Да я только в своём доме и чувствую себя свободной.
– У плиты? У таза с пелёнками?!
– Да, у плиты. Да, у таза с пелёнками. Я люблю своих любимых. Я думаю СВОИ мысли.
Нет, Коле это не кажется убедительным. Он смотрит на меня с сочувствием, которое меня уязвляет.
– Гавр, ну объясни хоть ты ему! Почему он меня жалеет, когда мне можно позавидовать!
И тогда мой муж берётся отстаивать моё право чувствовать себя счастливой у плиты, у таза с пелёнками…
Через полчаса:
– Да что вы пристали ко мне с этими ресторанами! – в сердцах восклицает Коля.
* * *“Уезжать не собираетесь?” – спрашивает меня Юмих.
– Нет, – говорю я. – Не собираемся.
– Напрасно. Ваш муж мог бы иметь там прекрасную должность, прекрасный заработок.
– Я знаю. Знаю: там я буду иметь прекрасную квартиру, у меня не будет проблем с бытом, дети будут ходить в прекрасную школу…
Одно только непонятно: ЧЕМ Я ТАМ БУДУ ЖИТЬ?…
НОЧНОЕ ЗАСТУЛЬЕ
– А есть ли смысл в том, что мы не уезжаем?… В том, что мы остаёмся здесь, где никогда не будут напечатаны наши книги, где наши дети вынуждены ходить в совковую школу, где тебе приходится тратить слишком много сил и времени на добывание нашего прожиточного минимума. Тех сил и того времени, которое надо было бы отдавать призванию. Где я всегда буду считаться (для общества) домохозяйкой. Потому что мои книги лежат у меня в столе, а не на полках книжных магазинов… И ЧТО здесь уготовано нашим детям? За что им проходить те же круги совкового ада? Бегать по издательствам с нашими рукописями… Ведь они, наверное, будут думать, что это их долг. А когда они будут свои книги писать?…
Когда я вот так думаю, думаю… я постепенно утрачиваю смысл и веру…
– Но ты же так любишь Швейцера! Ты сама всё время напоминаешь о нём – и себе, и другим.
– Да, он искал место на земле, где труднее всего. И нашёл – чтобы исполнить своё предназначение. Для нас, казалось бы, задача облегчена: нам не нужно искать, мы уже родились там, где труднее всего…
– Вот видишь, как всё славно устроилось, – улыбаешься ты своей мудрой улыбкой.
– Славно-то оно славно… Но как же нам осуществить то, ради чего мы здесь? Господи, как я завидую порой Коле, Чиркову, Юмиху! Быть доктором, лечить людей. Это можно делать навыкладку хоть в России, хоть в Африке. Какое же это, должно быть, ни с чем не сравнимое наслаждение: реально осуществлять своё призвание.
– Разве ты не испытываешь то же самое, когда пишешь свои книги?
– Муку, а не наслаждение! Ты же знаешь. И когда пишу, и потом… Слышала когда-то жуткую историю: женщина родила ребёнка и держала его в шкафу. Даже соседи не знали о его существовании. У наших книг – такая же судьба…
– Ты, как всегда, преувеличиваешь! Точнее – преуменьшаешь, – говоришь ты. – Что-то всё-таки было напечатано. Зачем гневить Бога? И потом: у нас такие прекрасные читатели! Доктор Коля, Александр Яковлевич, Феликс…
Пауза.
– Ну, ну, ну…
– Серёжа Трофимов! – вспомнил ты ещё одного нашего хорошего друга, тоже очень-очень давнишнего. Что-то давно он не заглядывал к нам… Ау, Серёжа!
Да, Серёжа тоже наш читатель. И – пониматель.
– И наши дети, надеюсь, нас прочтут, – говоришь ты с воодушевлением.
– Будем надеяться.
– А про Марию Леопольдовну ты забыла?
Нет, не забыла. Мария Леопольдовна, соседка с восьмого этажа, бабушка Антошиного приятеля, она ждёт моих новых книг.
