Тест Тьюринга - Александр Петрович Никонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну, собственно, вот и дверь фридмановская… Ладно, решу по ходу разговора.
Я дважды коротко стукнул и, не дожидаясь ответа, потянул ручку. Я был готов к тому, что дверь будет закрыта или Андрея в кабинете не окажется, но он сидел за столом. И ничего не делал. Просто тупо смотрел перед собой.
– Категорически приветствую! – Мое нарочито бодрое приветствие в глазах вселенной проконтрастировало с его меланхоличным видом, разразившись беззвучной молнией за окном. Где-то над Москвой полыхала далекая гроза.
– Здравствуйте, – Андрей встал и вышел навстречу, протянув руку. – Как ваши дела?
– Да прекрасно. Общаюсь…
– Люди?
– Люди. Галочки ставлю все справа… А вы что такой невеселый, Андрей?
– Да так, задумался. – Фридман показал на стул. – Чаю хотите?
– Ой. Да я целый день только и делаю, что чай пью. Даже поесть забываю. Боюсь даже, не просрочились бы там продукты в этом вашем холодильнике.
– Не просрочатся, – Андрей все же подошел к тумбочке, проверил уровень воды в чайнике и нажал клавишу. У него был такой же чайник, что и в моей каморке или «лаборатории», как ее тут называли. – По идее, нарезку проверяют на срок хранения, когда убираются после вашего ухода. Должны, я думаю, новые продукты класть, если срок годности истекает. А старую уборщицы выбрасывают, наверное, или домой забирают, чего добру пропадать…
– Это хорошо. Выбрасывать жалко.
– Жалко… С сахаром? – Чайник начал шуметь, и Андрей опустил в пустую кружку чайный пакетик.
– Нет. Не надо. Я в тот раз с вашим вареньем и так согрешил. У меня по отцовской линии диабетики сплошные. По материнской тоже. Поэтому жена следит, чтобы у нас дома сладкого не было.
– А жена тоже в Москве? – удивился Фридман.
– Нет. Дома…
– «Дома», – задумчиво повторил он. – А для меня «дома» – это здесь. Удачно вы перестроились на другую страну. Молодец.
– Бинты рвут, – сказал я когда-то давно вычитанную фразу.
– В смысле?
– Ну, если бинты присохли к ране, по чуть-чуть отрывать их больно, долго и мучительно. Поэтому опытные доктора их срывают одним рывком. Очень больно – но уже в прошлом! Я где-то читал.
– И вы, значит, оторвали родину…
– Оторвал.
– Знаете, прямо завидую, – Андрей налил в кружку кипятка и поставил передо мной. – А у меня вот так не получается. Уже и страну поменял, а прошлое все не отрывается.
– Хм… Так обычно бывает, если позади остается женщина.
Вместо ответа Фридман отошел к окну и уставился на бессмысленный пейзаж за стеклом с грозовыми тучами на горизонте. Снял очки, достал из кармана платок и начал их протирать. Я молчал. Очки, видимо, протирались плохо, потому что он возился с ними довольно долго. Потом водрузил их на место и подошел ко мне:
– У вас дети есть?
– Нет, – ответил я, не вдаваясь в подробности. – И что самое интересное, меня сегодня уже спрашивали об этом.
– Кто?
– Собеседники. – Я поколебался, вгонять ли мне в подробности Андрея, задавая встречный вопрос о детях, и будет ли это честно, ведь из вчерашнего подслушанного разговора я примерно представлял его ситуацию. Непростую. Но с другой стороны, не зря же он спросил меня о моих детях. Ведь этот вопрос так легко обратить, он ведь почти автоматически предполагает ответное «А у вас»? Может, он этого и ждет, чтобы выговориться? – А у вас?
По тени, которая пробежала по его лицу, я понял, что не угадал. Фридман взял тяжелую паузу.
– Нет! – наконец сказал он гораздо решительнее, чем требовал простой вопрос. И я понял, что он убеждает сам себя.
А как бы я ответил на его месте, интересно? И какое бы решение принял в его ситуации? Боюсь, такое же, как и он. Типичное мужское: с глаз долой – из сердца вон. А Джейн приняла другое решение и родила, несмотря на результаты скрининга…
– Слушайте, Андрей, у меня к вам такой вопрос, точнее, просьба, поэтому я и пришел…
Казалось, он был рад сменить детскую тему:
– Да, конечно. Слушаю!
– Вы не могли бы мне дать адрес одного, а лучше двух участников вашего эксперимента?
– А где вы с ними виделись? – удивился он. – Мы специально раскидали лаборатории по зданию и по городу, и по времени так, чтобы участники не обменивались впечатлениями и оставляли, так сказать, свое, «чистое мнение», без привнесенных помех.
– В каком смысле? – не понял я. – Мы же друг с другом общаемся целыми днями?
Фридман непонимающе уставился на меня. Потом догадался:
– Вы говорите о собеседниках?
– Ну, да. А о ком еще?
Фридман посмотрел на меня очень странно:
– То есть вы хотите получить от меня не адрес таких же добровольцев, как вы? А хотите получить адреса ваших собеседников за экраном, что ли?
– Не всех. Двух.
Какое-то время он молчал. Потом мотнул головой:
– Надо же! Каков успех, однако! Вы настолько, значит, прониклись их человечностью, что подумали, будто я вас дурю, получается?.. Даже не знаю, радоваться или обижаться.
– Так. – Я поднял руки. – Можете не сообщать. Просто я обещал одному мальчишке на инвалидной коляске, что куплю ему ноутбук. У него нет, а ему очень надо. Можете адрес не давать, если по условиям эксперимента есть запрет на общение, но тогда просто передайте компьютер, я ему куплю… Это же вы можете сделать?
Фридман все так же внимательно смотрел на меня:
– Вы, значит, решили, что вам и другим участникам эксперимента будут в качестве собеседников представлены в случайном порядке, помимо компьютерных персонажей, живые люди – видимо, такие же добровольцы, как и вы? И что это классический тест Тьюринга?
Я отрицательно покачал головой:
– Нет. Я думаю, что это просто большой психологический эксперимент… не знаю… на расчеловечивание, например, где люди должны выносить друг другу оценки, признавая в собеседниках людей или не признавая, то есть расчеловечивая их по каким-то признакам, поскольку априорно подозревают, что это не живые люди. Типа классических экспериментов на агрессию и насилие против себе подобных. Вам, я думаю, интересно, что в людях отвращает их друг от друга, заставляя обезличить и расчеловечить будущую жертву. Как-то так.
Фридман во время этой речи не сводил с меня глаз. Потом почесал пальцем за ухом.
– Надо же! Идея красивая, наверное, для психологов. Но я не психолог. И мы все – а нас тут целая команда – не психологи. И тот эксперимент, который мы проводим, сто́ит на много порядков больше, чем какие-то психологические тесты. Поэтому, кстати, мы частично и переместились из Америки по странам Третьего мира – ради экономии, здесь
