Пиранья. Жизнь длиннее смерти - Александр Бушков

– Да мне без разницы, – проворчал Мазур. – Ну, выметайтесь оба в темпе!

Из соседней комнаты выскочил второй закопченный, кашляя и перхая, отрапортовал, что вверенная его попечению секретная документация, равно как коды и шифры, изошла синим пламенем.

– Благодарю за службу, – сказал Мазур хмуро. – Ну, хватайте вещички – и ноги в руки. Такси ждет, счетчик мотает…

Оба шифровальщика с превеликой радостью кинулись наружу, хрипя что-то в том смысле, что они были уверены: Родина их ни за что не оставит в столь безнадежной ситуации…

– Это точно, – отмахнулся Мазур. – Родина в моем лице, она стало быть… Короче, держитесь возле того дядьки, он только с виду страшный, а душа у него нежная, как цветок… Бульдозер, усек? Ты мне за них отвечаешь… Все, уходим!

Он задержался на секунду, присмотрелся к тому самому, раззолоченному генерал-полковнику, уже кое-как вскарабкавшемуся по стеночке на ровные ноги. Покривил губы: среди незнакомых разлапистых регалий на груди превосходительства красовался советский орден Октябрьской Революции, что в нынешних, столь резко изменившихся условиях было в корне неправильно.

Не раздумывая, Мазур шагнул к пугливо отшатнувшемуся чину, одним ловким движением выдрал орден с мясом, опустил себе в карман и дружелюбно оскалился:

– Скажешь там своим, что я тебя разжаловал… Ну, пошли отсюда!

И они кинулись назад в прежнем порядке, постреливая время от времени, швыряя гранаты. Преследовать их никто не пытался. К превеликому облегчению Мазура, снаружи он застал ту же картину, какую оставил: машины стояли на прежнем месте, никто не предпринимал на них атак…

Взревели моторы. Недлинная колонна вылетела на улицу и понеслась назад в прежнем порядке, точно так же лавируя меж гражданскими машинами, а при необходимости снося их с дороги. Вокруг Мазур наблюдал то же зрелище, что и раньше: никаких признаков облавы, общегородской тревоги, никаких военных или полицейских заслонов. Ну, это понятно: все было проделано слишком быстро, чтобы военные или гражданские власти успели не то что принять решение и организовать перехват, а хотя бы осознать случившееся… К тому же все внимание власть предержащих должно быть приковано к порту – там как-никак разворачиваются гораздо более масштабные и грозные неожиданности…

Он обернулся назад. Белый англосакс, соответствующим образом скрученный, покоился в ногах у Крошки Паши. Рот ему тоже успели заткнуть, чтобы не надоедал нытьем насчет каких-нибудь прав или нарушений законов. Не было сейчас ни законов, ни прав – кто успел, тот и съел. Судя по тому, что эта пташка оказалась в нужном месте в нужное время, пленный, несомненно, был из рыцарей плаща и кинжала – вот и ладненько, вот и расскажет в спокойной обстановке, кто его послал захапать советские военные коды и прочие секретные бумаги. Авось да подвернется случай лишний раз прищемить хвост акулам мирового империализма…

Ах ты ж!

Наперерез из боковой улочки выскочил бронетранспортер – самый обыкновенный БТР-70 советского производства, но изрисованный по всем бортам неизвестными эмблемами, а значит, умиляться «земляку» никак не стоит…

Передняя «бардадымка» успела проскочить, и машина Мазура тоже – а вот несущийся за ней второй «уазик», напоровшись на пулеметную очередь, вильнул в сторону, запетлял на пробитых покрышках, едва не въехал в стену дома… Замыкающий броневичок головоломным маневром избежал столкновения, проскочил мимо противника…

– Глуши его! – рявкнул Мазур, одновременно хлопнув Викинга по плечу, чтобы затормозил.

Тот с похвальной быстротой выполнил команду. «Семидесятый», тоже проскочив по инерции метров на тридцать, тяжело разворачивался, и пулеметная башенка уже крутилась, опережая маневр, пулемет искал цель.

Крошка Паша выпрямился в машине во весь свой немаленький рост, утвердив на плече короткую и толстую трубу гранатомета. Совсем рядом рванулись наружу раскаленные газы, щеку Мазура обдало горячим вихрем…

Снаряд влепился прямехонько в борт, под башенку. Бронетранспортер окутался грязно-черным дымом, содрогнулся. Башенка больше не вращалась. Распахнулись люки, и оттуда ошалевшими зайцами чесанули аборигены.

Мазур не стал их класть — все равно особой опасности не представляли, черти чумазые… Он лишь послал две длинные очереди поверх голов, прикрывая бегущих к нему подчиненных – к счастью, никто не пострадал…

– Целы там? – заорал Лихобаб, высовываясь из люка.

– А то! – отозвался Мазур. – Живо, вы!

Битком набитый «уазик» промчался прочь в компании двух невредимых броневичков. Вокруг понемногу разворачивалась самая настоящая паника – мирное население, сбитое с толку и не ждавшее ничего хорошего от пальбы в центре города, разбегалось по подворотням. Но впереди уже показались портовые ворота, а уж там-то их, сиротинушек, никто не дал бы в обиду.

– Слушай, – сказал Мазур, ощущавший себя пассажиром автобуса в час пик. – А ведь ты, черт тебя побери, и впрямь талисман какой-то. Как возьмешь тебя на дело, все гладко проходит…

– Я стараюсь, – почти спокойно улыбнулся Вундеркинд.

В порту уже во всю кипела работа – у причалов стояли грузовые суда, краны исправно работали, опуская в трюмы тяжело нагруженные поддоны, повсюду суетились морпехи, а поодаль, на рейде, грозно застыли боевые корабли.

«Мы не марионетки, – припомнил Мазур чье-то изречение. – Мы маленькие винтики громадного механизма».

Ага, все правильно. Вот только душа болела оттого, что приходится отсюда уходить – как-никак подходы к Суэцкому каналу и Персидскому заливу, выход в Индийский океан. Ничего, у нас еще остается Эль-Бахлак…

Глава четвертая

И вновь – дела семейные…

Вообще-то тюрьмы и занимаемые спецслужбами здания – объекты, если можно так выразиться, устоявшиеся. Порой успевает смениться несколько властей, пройти изрядно времени, а в подобных домах меняются только хозяева, но не функции.

Однако здесь обстояло как раз наоборот. В первые дни после революции молодые реформаторы – тогда еще не генералы и полковники – идя навстречу народным чаяниям, торжественно, при огромном стечении публики взорвали начисто жуткую султанскую тюрьму, израсходовав на это массу тротила, а потом для пущей торжественности, надежности и агитационности вывезли обломки на вереницах тяжелых грузовиков и утопили в море. В знак разрыва с проклятым прошлым и торжества грядущей свободы. Сам Мазур этого зрелища видеть не мог, но свидетели рассказывали, что зрелище было эффектное…

Увы, довольно быстро наступили скучные будни. Выяснилось, что у молодой республики есть враги, что их все больше, а следовательно, тех из них, кого сразу не прислонили к стенке, нужно где-то держать, пока идет следствие и прочие процедуры. В итоге генерал Асади после недолгих поисков остановился на дворце какого-то сбежавшего амира – поскольку тот располагался на окраине и был обнесен высокой стеной. Там и прижился. Мазур уже наслышан был, что это здание, некогда звавшееся Аль-Джухейн, в народе давно уже именуется Джеханнем[1] – но, разумеется, с оглядочкой, шепотком…

Когда высокие железные ворота распахнулись, Мазур увидел, что прямо напротив них, метрах в пяти, сложена высоченная каменная стена – ну что же, грамотно придумано, при внезапном нападении поможет обороняющимся…

С обеих сторон моментально выдвинулось с полдюжины народогвардейцев – да не простых, в черных беретах, а носивших вдобавок на левом рукаве золотой шеврон со скрещенными кинжалами и львиной мордой – и направили автоматы на прибывших. Лица у них были совершенно бесстрастные, они казались удивительно схожими – застывшие физиономии приобщенных.

Документы проверяли тщательнейшим образом – что у Мазура, что у майора Юсефа, который здесь бывал по десять раз на дню и должен быть известен всем и каждому. Процедура поневоле производила впечатление и свидетельствовала, Мазур оценил, о неплохой натасканности. Ни следа пресловутой восточной расхлябанности.

Вторая проверка, ничем первой не уступавшая, произошла у главного входа. И тем не менее в вестибюле документы пришлось еще раз показать – на сей раз просто предъявить.

– Обстановка сложная, товарищ Мазур, – сказал Юсеф, словно бы извиняясь. – Заговоры, происки, измены…

– Понятно, – кивнул Мазур.

Внутри он увидел ту же картину, что и в прочих роскошных некогда резиденциях, занятых новой властью: вся движимая роскошь тщательно изничтожена, стены увешаны лозунгами, плакатами и портретами. Единственное отличие, пожалуй, заключалось в том, что добрая половина плакатов была ему решительно незнакома. На улицах они никогда не встречались, предназначались, надо полагать, исключительно для внутреннего употребления. Здешние плакатные добры молодцы, белозубые и широкоплечие, были, как на подбор, не улыбчивыми, а суровыми, озабоченно хмурившимися. Они не воздевали патетически рук, никому не указывали путь в светлое будущее. Наоборот, как один, занимались суровым мужским делом: кто сверкающим мечом перерубал шеи омерзительному многоголовому чудищу; кто, цепенея от напряжения, напрягши мускулы, душил пузатых гнусных типов, у которых из всех карманов торчали пачки долларов, пистолеты, удавки и кинжалы; кто разгонял винтовкой с примкнутым штыком полчища опрометью разбегавшихся злобных гномиков, не достававших стражу революции и до колена. Правда, и здесь за спиной у каждого чудо-богатыря непременно вставало классическое, идеологически выдержанное солнышко, ощетинившееся лучами, как дикобраз иглами. Специфика службы, подумал Мазур, все логично и объяснимо…