Город мясников - Виталий Сертаков

– Но это же неправда! – заплакала мама. – Мы никого не убиваем. Зачем они это делают?

– Куда мы поедем? – закричала однажды мама, и Никосу стало страшно. Он думал, что испугался маминых слез, ведь она заплакала впервые. Спустя много лет он вспомнил этот первый свой страх, свой первый настоящий страх, и понял, откуда он взялся.

Он испугался будущего. Ведь ненормальные аномалы тем и сильны, что умеют иногда угадывать дурное будущее.

– Зачем нам признаваться, что мы видим дурное? – спрашивал Никос у отца.

– Потому что каждый несет свою ношу, – неохотно отвечал отец. – Знания даны для того, чтобы ими делиться.

– А сестра говорит, зачем мама лечит их овец, если они плюют нам в окна?

– Потому что мама не может не лечить. А плюются те, кто завидует.

– Соседская Зулия говорит, что во мне живет сатана!

– Потому что ты снова остановил в их доме все часы…

– А Зако и Омар не играют больше со мной в космонавтов!

– Смотри, сынок, запустили очередную ракету, – отец указал в пламенеющую закатную даль, где распускался пышный белый цветок. – Они строят большой космодром на орбите, чтобы оттуда могли стартовать грузовые тетреры и пентеры. Экипажи этих тяжелых кораблей будут набирать из таких же мальчишек, что плюются и кидают в нас навозом. Это их удел, таких, как Зако и Омар, – годами вкалывать в машинных отделениях, стареть и лысеть во время долгих перелетов. Они всегда будут завидовать аномалам, тебе надо привыкнуть… Я не слишком разбираюсь в технике, сынок. Но одно мне известно точно – только аномалы умеют прыгать с планеты на планету без ракет и без запасов еды. Кажется, это называют преобразованием Лимбаха…

Отец планировал отправить младших братьев через горы к тетке, но тут крайщина окончательно перешла в руки тех, кто носил синюю форму, и границы захлопнулись. Потом телевидение с умилением смаковало репортаж о доставке продуктов. Никос видел эти машины и эти продукты, но не посмел туда ходить. С гор стреляли снайперы. Затем в столице края приземлились голубые монеры Сената, и было объявлено, что наступил период вечного благоденствия. Потому что гвардейцы из голубых монер берут на себя высокую миссию по предотвращению братоубийственной войны…

– Папа, мне снится мой волчонок. Как будто он живой…

– Не жалей его, без задних лап он все равно бы умер. А ты, если будешь ходить на могилу к волку…

– Тогда я стану Волкарем-страшилой?

– Это было бы неплохо. Приносил бы матери зайцев, а может, и козленка дикого, хе-хе…

Ночами дети жались друг к дружке, пытаясь согреться. Порубки были запрещены, а дров не хватало. Торговать овощами тоже стало небезопасно. На рынке проводились облавы, у торговцев в красных повязках могли запросто отнять и деньги, и товар. Кроме того, никто не желал выращивать овощи на продажу. Школу заколотили, в храме разбили окна, на улицах стало пусто. Соседи не здоровались по утрам. Кто-то ночью зарезал последних куриц. В центре площади стоял танк.

Потом везде расклеили листовки.

– Теперь нам конец, – сказала в соседней комнате мама. – Они требуют, чтобы все последователи Всеблагого мученика покинули страну…

Счастливая крайщина затаилась.

20

ЛЮБИТЬ СВОБОДУ

Мир должен быть добыт победой, а не соглашением.

– Форсировать реку! – командует Медь. – Построение – веером. Первая декурия, направление – комбинат…

– Я – декурион Селен. Исполняю.

Легко сказать – комбинат. Если городские улицы нас подпустят…

Вдалеке я вижу грузовое шоссе. Оно похоже на наклонную трубу в оплетке из серебристой фольги. Грузовое шоссе с несущим магниторельсом проложено из самой сердцевины чудовищного подвижного нароста, который кто-то по ошибке назвал городом. Дорога вытянулась от ворот обогатительного комбината до погрузочных терминалов, отстоящих от столицы на четырнадцать миль. Возле города космопорт размещать не стали, слишком близко подземные выработки.

– Гвоздь, прикрытие по фронту! Деревянный, палинтон к пуску! Держи на прицеле вон те башни, слева! Три-три-один по привязке. Что-то они мне не нравятся!

– Понял, исполняю!

Башни мне не просто не нравятся. Три морщинистые колонны, угрюмо-кирпичного цвета, почти на окраине города, и сутки назад, если верить карте, их тут не было. Все это нагромождение рыхлых крошащихся труб, названных кем-то «закрытыми улицами», должно давно обрушиться под собственной тяжестью, но оно каким-то чудом держится…

Деревянный активировал палинтон. Не так давно на его месте крепилось гораздо более мощное оружие – лазерный эвфитон. Сейчас о лазерах и речи нет, их сняли с вооружения особым приказом принцепса. Эвфитоны трижды устанавливали на автоматических спутниках, и трижды обстреливали экваториальные области моря Ласки, когда оттуда лезли безглазые донные ящеры. Великолепные эвфитоны, стоявшие на вооружении тридцать лет, прекрасно зарекомендовавшие себя во время операций на Шестой Цезее и Кентавре, не справились. Три хлопка на орбите – и пшик, три облачка плазмы. Вопреки законам физики, лучи отразились от пенной поверхности моря Ласки, точнее – от чего-то на поверхности, и вернулись на орбиту, нисколько не ослабнув. И уничтожили спутники. А донных ящеров, неожиданно напавших на базовый лагерь, патрульные искромсали на куски со сторожевых петрарий. Били дедовским способом, прямой наводкой из дальнобойных гаубиц. Двое рядовых и декурион получили медали, а позже, при вскрытии, выяснилось, что чудища были травоядными. Но эвфитоны на орбите сгорели, это факт.

На Бете даже оружию не всегда можно доверять.

Я шагаю в реку. Река похожа на прорвавшуюся канализационную артерию, коричневая мутная вода с силой ударяет чуть ниже коленных суставов шагателя. Сенсоры биозащиты визжат на все лады; хорошо, что Медь приказал оставаться в скафандрах. Я выдергиваю конечности из ила, размышляя, откуда тут взялось столько болезнетворных микробов, ведь комбинат регулярно проводил дезактивацию…

О ходулю ударяется раздувшийся труп лесняка. Я его мигом узнаю, хотя никогда не встречал живьем, только на голограммах в учебном центре. Появление мертвого, вдобавок насильственно убитого, лесняка сбивает с толку не только меня; я слышу, как перекликаются офицеры на триреме. Мертвец ломает версию о внезапном бунте горожан, наспех состряпанную в штабе; кроме того, этому зеленокожему подобию человека вообще нечего делать в городе Мясников, лесняки ведь не опускаются южнее шестидесятой параллели. Считается, что они вполне разумны, хотя с такими челюстями можно вполне обойтись без мозга. Еще три месяца назад они выказывали бесспорную враждебность, перегрызали силовые линии на строящихся обогатительных комбинатах, ломали оборудование геологоразведки, кусали роботов-лесорубов, но никогда не нападали на персонал.

– Волкарь… то есть господин декурион, впереди еще один плывет!

По центру реки, ныряя и кружась, плывет не один, а целых три трупа лесняков. Судя по характеру повреждений, их сожгли из ручного тазера, били почти в упор на полной мощности. У первого мертвеца в груди сквозная обугленная дыра диаметром в шесть дюймов, у второго недостает половины головы… Все это мало приятно, но меня больше занимает то, что на трупах военное обмундирование конфедерации. Не подогнанные по размеру пятнистые комбинезоны пехоты без знаков отличия; очевидно, лесняки ограбили хранилище.

– Еще один, Волкарь!

– Да, вижу!

Минуту я пробирался среди коряг и водорослей, с риском застрять, но постепенно вода пошла на спад. Я проверил парней и немного успокоился. Линию держали ровно, никто не отстал, даже новичок Бор.

…Итак, лесняки. Весьма вероятно, что это они напали на научный центр. Рассеянные по степной зоне, по стальным джунглям и гуляющим озерам, они не поддаются учету, их поселки надежно спрятаны в дебрях, и, в отличие от жителей городов, они не идут на контакт. Те самые лесняки, что плыли по реке мимо меня, застреленные из запрещенного на планете оружия.

Похоже, нас ожидало много сюрпризов.

21

ЧЕТВЕРТОЕ ДИТЯ

Человек в сущности есть дикое ужасное животное…

В устном изложении легенда звучит так. Обитал над рекой, на окраине селения, зажиточный боярин Бродич с женой и тремя дочерьми. Мечтали они о сыне, поскольку нажитое добро наследовалось исключительно по мужской линии. При последних родах супруга Бродича принесла мертвую девочку, и повитухи настрого запретили ей дальнейшие эксперименты. Еле спасли саму роженицу. Да и все гадания указывали на то, что при последующих усилиях могла вновь появиться девица. Селянину обратиться за советом было некуда, священники в храмах лишь раздували щеки, надеясь на лакомый кусок наследства, а официальная медицина тех лет вполне серьезно относила к причинам половых диспропорций случайные встречи с жабами и водяными змеями.