Новый Мир ( № 4 2008) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
(оно, понятно дело, — сновиденье)
стихи текут, как из артезиана,
с подсветкой музыкальною — сие
дает вкусить могущества восторги
и власти сладость — паче всех соблазнов!
Творца подобьем, чистым демиургом
себя ты ощутив, уже готов
повелевать глубинами галактик,
гармонию крепить своей десницей…
Но лишь проснешься — жалкие потуги!
Ничтожней тени, глуше шепотка —
те фантики картин, поэм, симфоний…
Так где же правда?
Может, наш язык
не в силах передать великолепья
иного мира?
Так ли, друг Платон?
I
Тепло случилось — лето наступило,
как будто по амнистии, досрочно.
Апрель Сибирь не балует погодой,
а тут — жара.
Не знаю почему,
но я напился…
То ли день рожденья,
то ли друзья нагрянули внезапно,
то ли жена на Запад укатила,
то ль на дворе зеленая трава,
но — в хлам, до изумления сознанья,
до калейдоскопической воронки,
что увлекает душу за пределы
реальности…
И где ж в итоге я?
Похоже — на границе. Вот шлагбаум,
вот существа, стоящие на страже,
у них на головах сооруженья
с кокардою (в чеканке серебра —
трехглавый Цербер, волосы Горгоны),
на поясе — оружье, в лицах — холод,
и нудно, как на плаце перед строем,
читает унтер длинные столбцы
запретов…
Новоприбывших шмонают
до нитки и, чрез серые врата,
похожие на пасть Левиафана,
чрез сканер душ уныло прогоняя,
выстраивают около таможни
с названием “Орфеева межа”.
II
“Оставь надежду всяк сюда входящий,
забудь молитвы, просьбы о спасенье,
и пенье птиц, и образы, и фрески
небесные,
Давидовы псалмы
забудь навек,
и крестное знаменье
не призывай, оставь, Он здесь не властен,
Благая Весть для нас давно не новость,
ее здесь нет, а значит — нет Его!
Сейчас вы переступите границу,
чтоб тайну одиночества постигнуть,
запомните: великое мученье
отринутости —
истинная цель
любой души. Безмерная гордыня
питается космическим страданьем,
лишь в ужасе и корчах каждый может
себя познать как бога и творца
вселенной новой…
В ужасе и корчах
есть тайный смысл, и страсть, и исцеленье
от глупой жажды радости и веры —
спаси себя! восстань в небытии,
как звездный столп,
как исступленный пламень,
свободу источай, как желчь и жала,
восстань, твори из хаоса и мрака,
из гнева и протеста свой ковчег!
Пускай он рассыпается и гаснет,
тем слаще воссоздание фантома”…
— О Господи, — я в ужасе подумал, —
Куда меня по пьяни занесло?
III
Сирены взвыли, замигало синим
пространство пограничное:
“Тревога!!!
(Рассеялись, подобно насекомым,
фигурки камуфляжные.)
Радар
направить на земных переселенцев,
усилить оцепление, попытку
молитвы зафиксировать, носитель
изъять и в изоляторный отсек
доставить! Разогреть энергоблоки,
начать дезактивацию”…
Я понял,
что дело худо.
— Господи, помилуй,
не оставляй, спаси и сохрани!
Мне некого искать во мгле таможни,
за той чертою нет моей любимой,
я жив еще…
Мерцающей улиткой
свернулся мир, захлопнулся, и вот
я чувствую щекой холодный кафель,
плечо болит,
все тело занемело,
шершавый бок родной чугунной ванны
над головой — я дома…
IV
Не могу
понять — какая сила мной владеет,
кем я влеком в полете небывалом,
над серой бездной времени и страха,
кому и чем платить за горький дар
посланца?
Может, все еще не поздно
уехать на плато Каракорума,
пасти овец и слушать долгий ветер,
смотреть в очаг
да звезды сторожить?..
26 сентября 2007,
Новосибирск.
* *
*
Александру Радашкевичу.
О, период нежнейший, беспамятный, моретворящий,
Говорящий на том языке, что еще не осознан,
Не окуклился в зерна икринок — словесных и плодотворимых,
Что серебряным облаком взвихрили сон задремавшего бога...
О, сонорные волны и мелос виртуального снега,
Душу вы забелите мою, в антарктической бездне укройте,
Чтобы заговорила, поднявшись из тысячелетнего плена,
Инфузория-туфелька смысла — и весело, и лучезарно!
* *
*
На берегу обезлюденном
Ставит силки птицелов.
А в поцелуе полуденном
Плавится олово слов.
Через соломинку выпита
Золотоносная мгла.
Та, что в иероглифе выбита,
Та, что в Байкал утекла.
Та, что купальским цветением
Испепелила меня,
Негою и володением
Накрепко обороня.
Вот она, верная иноходь!
Вот и сияет сама —
Влажного вдоха и выдоха
Живородящая тьма.
И торжествует и властвует,
Пламенна, словно Грааль,
Вечною радостью радостна,
В Божию свита спираль —
В этом струенье нефритовом,
В перетеканье начал,
В ритме биенья открытого
Плавной волны о причал.
4 ноября 2005,
Новосибирск.
Тризна по Яну Волкерсу
Когда я впервые услышал эти имя и фамилию, они мгновенно распались в моем сознании на составляющие. На писателя Янчевецкого, который во время одного из своих многочисленных путешествий работал смотрителем колодцев в Средней Азии, на писателя Яна Парандовского, писавшего о писателях, и на множество иных Янов, о которых я знал или только догадывался, живших и живущих, литературных и мирских, благочестивых и грешников.
От фамилии этого человека отделилось слово «волк», и я представил такую сцену: звездная ночь, заснеженная лесная дорога, по ней бегут несколько голодных волков, бегут за каретой, в которой сидит и боится их Сибирочка — одна из самых известных героинь романов детской писательницы Лидии Чарской. Если бы незадолго до этого я не занимался исследованием творчества Чарской, то, конечно, мог представить что-нибудь другое: современную Сибирь на карте России, или зоопарк у метро «Баррикадная» в Москве, или миролюбивую лайку своего соседа по лестничной клетке, или даже овечью шкуру.
Две буквы — «е» и «р», следующие за «волком», по причине заграничности фамилии превратились в термины «Европа» и «Россия», находящиеся хоть и в одном контексте, но все равно графически отделенные друг от друга. И последнюю букву — «с» — из-за близости к словесной Европе я увидел в латинском варианте, то есть похожую на недорисованный символ бесконечности, в знак протеста принявший вертикальное положение.
