Колесница Джагарнаута - Михаил Иванович Шевердин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но то же происходило со святыми отцами в иезуитском колледже, когда девчонка впадала на их лекциях в экстаз, веря простодушно в каждое сказанное слово. Она там тоже выглядела преданнейшей, беззаветной ученицей и каждого учителя почитала великим наставником. А на самом деле своими огненными гипнотическими глазами, своей экзальтированной верой она превращала каждого педагога в своего раба. Каждый педагог, даже самый расчетливый, сухой, деревянный, начинал верить в свой дар прозелитизма. Им льстило, что молоденькая дикарка смотрит на них как на святых, одаренных божественным даром. Они гордились своей ученицей и… боялись ее. Дирекция колледжа в конце концов перепугалась, что девушка перейдет в христианство, что вызовет скандал, и под благовидным предлогом решили избавиться от слишком талантливой воспитанницы. В задачи иезуитского колледжа отнюдь не входило обращение мусульманок в католическую веру.
Шагаретт вернулась в свою пустыню, в свое кочевье, и снова в присутствии мюршида к ней вернулось ощущение небесной благодати. Он подавлял в ней живую мысль, гасил сознание, внушал покорность, преклонение, самоотречение, исступленное оцепенение мысли, экстаз.
«Человек с выеденной душой» — звали мюршида даже многие соплеменники. Он всячески стремился вытравить в своей покорной ученице способность думать, добивался в ней мистического умопомрачения, заставлял сотни тысяч раз повторять какое-либо кораническое изречение.
Но после возвращения из Тегерана что-то изменилось. Мюршид, видимо, чувствовал, что девушка повзрослела, что она сопротивляется и, самое страшное, сомневается. Временами мюршид терял над ней власть. Ему приходилось отвечать на все более трудные вопросы. Часто теперь он обрывал ее любознательность грубым окриком.
Тут вмешалась мать девушки. Она всецело попала под влияние мюршида. Она заставляла дочь идти просить прощения, целовать ему ноги. Она добивалась, чтобы Шагаретт уверовала в нечто непостижимое, губительное и в то же время животворное, чтобы она и не пыталась сбросить с себя наваждение. Мюршид уже давно жаловался на взгляд Шагаретт: «В глазах ее тысяча джиннов. Пусть не смеет так смотреть. Я прикажу выжечь ей глаза раскаленным железом, если она еще посмотрит так. Во взгляде ее гордыня иблиса, неповиновение слову пророка!»
Когда Шагаретт не поднимала глаз, она повиновалась мюршиду, но странное влечение, подобное водовороту, тянуло ее в пучину. «Я пропала!» говорила она себе и убегала в степь, в пустыню. И снова она навлекала на себя проклятия и вопли, ибо непреодолимая сила тянула ее посмотреть на мюршида, заглянуть ему в глаза и доискаться истины. Она не смела взглянуть. Она знала, что не увидит ничего, кроме лжи…
И она сидела в присутствии мюршида, опустив голову, и нараспев читала ему темные, наивные, нелепые истории о мусульманских святых… И вновь водоворот затягивал ее, и снова разверзалась пучина.
Отчаянным усилием девушка сдерживала себя. И вдруг сквозь мистический бред какого-то сказания врывалась мысль: «А ведь он клещ, а таких клещей миллион».
Она кидалась за советом к отцу — старому Джемшиду. Он покачивал головой. Он уже решил судьбу дочери. Он ждал, видимо, одного — когда она достигнет возраста зрелости. Он не говорил ничего, но решение принял давно.
Духовно царивший над джемшидскими кочевьями святой мюршид Абдул-ар-Раззак всячески стремился прослыть заживо святым абдалом. И днем и вечером он являлся в чаппари старого Джемшида и твердил: «Помните, мы подлинный абдал, мы абид, что на священном языке сладкоустого пророка нашего Мухаммеда означает — набожный. Нет человека среди жителей Хорасана более набожного, нежели мы, святой мюршид, набожный наставник ваших ничтожных душ и умов. Мы — насихат священного Турбети Шейх Джам — ваш наставник, а ты, дочь моя, наша насиб — помощник. Взгляни на нее, вождь, всевышний просветил девочку через наши божественные наставления. О, веры истинной величие! О, мы заступник благочестия, а ты, хоть и названа при рождении Шагаретт-эт-Дор — Жемчужное ожерелье, всего лишь слабая тряпка, достойная утирать ноги нам, святому наставнику. Гордись ты, вождь джемшидов, восхитись — мы назначаем Шагаретт нашим помощником. И имя твое прославится. И тебя все отныне назовут Шагаретт-насиб».
Мюршид делался одержимым, и от пузырившейся пены белели его зубы. Тогда мать Шагаретт, слабая, истощенная, со всегда ошалевшим взором поблекших глаз, спешила подать ужин.
При виде вареного и жареного — в шатре вождя ели много и обильно — святой мюршид «слезал наконец с черствого осла словоблудия», как сердито говорил отец Шагаретт, и выхватывал из миски кусок пожирнее.
Удивительно! У такой набожной, мистически настроенной девушки отец пользовался репутацией вольнодумца, чуть ли не безбожника. Про мюршида он говорил: «В тяжелую минуту от ракъатов спину заломит, а в хорошие времена и дорогу в мечеть забудет». Не очень-то старый Джемшид жаловал мюршида своими милостями. Но святой пришел в джемшидское кочевье в низовьях реки Кешефруд прямиком из Мешхеда, чтобы взять на себя присмотр за местной святыней — мазаром Турбети Шейх Джам.
Присутствие такого почтенного представителя духовенства сразу же подняло влияние и вес старого Джемшида. Какая же война без священного знамени, а джемшиды без сабли и ружья не мыслят жизни. С великим мюршидом не поспоришь, не повздоришь. Как бы на тебя, отважного, но бесхитростного, мужа силы и храбрости, но простоватого, не наслали мышей клеветы. Святость великого мюршида безгранична, но и святому не возбраняется нашептывать губернатору провинции Хорасан разные пакости.
Известно от проезжих купцов и разных шляющихся по Хорасану патлатых дервишей, что во время частых своих поездок в священный город Мешхед господин великий мюршид имеет обыкновение заворачивать в частное имение Баге Багу. А кто не знает, что в роскошном, помещающемся посреди райского сада дворце коммерсанта и миллионера Али Алескера, носящего звание Давлят-ас-Солтане Бехарзи, частенько собираются на «маслахаты» великопоставленные персидские чиновники и военные начальники, которым воинственность и самостоятельность кешефрудских джемшидов давно встала поперек горла. Вот и приходится славному праправнуку древнего царя Джемшида и внуку его знаменитого потомка Ялангтуш Хана Эминад-Доуле, самому верховному джемшидскому вождю, заискивать перед мюршидом, темное происхождение которого не вызывало сомнений, закармливать его жарким из барашка и всякими острыми приятнейшими кушаниями, заливать ему глотку английским бренди «Файн». Не смажешь салом губ — губы эти тебя заплюют.
Хмурый, сердитый сидел вождь, сверля мюршида взглядом черных глаз, подергивая длинные тонкие усы, поджимая
