Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо

Награды за мученичество, обещанные воинам Узумана, показывают, до чего трудно вести войну с недостойными целями:

У тебя будет семь городов, населенных темноглазыми красавицами. У каждой красавицы будет семьдесят красивых платьев. Желания каждой красавицы будут исполнять десять тысяч рабов. Когда красавица захочет обнять своего мужа, ее объятие будет длиться семьдесят лет. Красавицы будут делать это снова и снова, пока не устанут. У них не будет никакой другой работы, только приносить радость[275].

Неудивительно, что, подобно всем другим армиям аскетов, фулани в конце концов поддались искушениям плоти. Еще до окончания войны один из приближенных Узумана Абдалла бин Мухаммад обличал тех, чья цель — править странами и народами, чтобы наслаждаться и приобретать высокие звания… собирать наложниц, нарядные одежды и лошадей; въезжать в города, а не сражаться на поле битвы, и, пожиная плоды святости, не брезговать и добычей, и взятками, и лютнями, и флейтами, и барабанным боем[276].

Хотя в XIX веке кое-кто из европейцев с презрением воспринял империю Сокото как далекую, изолированную и отсталую, это была страна городов в традициях цивилизации Сахеля. У шейха, который дружелюбно встретил великого исследователя Хайнриха Барта, были астролябия и книги Аристотеля и Платона на арабском языке; он хорошо знал историю всего ислама, но особенно Испании[277]. Грамотность не была привилегией священников, она была широко распространена среди горожан и даже среди крестьян и рабов[278]. В середине столетия в Кано, крупнейшем городе империи, насчитывалось тридцать тысяч жителей, его окружала одиннадцатимильная стена с тринадцатью воротами[279]. При домах купцов были обширные дворы; многочисленные мечети свидетельствовали о крепости веры; в городе было много дворцов эмиров — изящных, просторных, с большими приемными, построенных из стволов пальм, не подверженных термитной порче. Барт описывал империю как процветающее государство, особенно на фоне соседних государств и тяжелого, враждебного климата. Продовольствия в стране хватало, экспорт был разнообразен. Главными предметами вывоза были мягкая козья кожа, красивый многоцветные ткани, украшения, хлопок, индиго и табак. Эра правления Сокото известна отсутствием голода в земле хауса[280].

Государство фулани — или халифат, как его называли правители, — просуществовало сто лет. По меркам региона это нормально. Сонгхей тоже был империей сто лет, Мали — двести. Наибольшего могущества империя Сокото достигла вначале, а при наследниках Узумана, когда инерция завоевания сошла на нет, на окраинах империи проявилось стремление к разъединению, постепенно ослабившее и центр. Эмиры, правившие в бывших городах-государствах, на практике были не менее самостоятельны, чем короли, их предшественники. Хауса как будто не приняли религию фулани полностью, хотя большинство их покорно перешло в ислам. И когда в начале XX века фулани бросил вызов империализм белых, хауса оставались по большей части равнодушными.

Хотя халифат ослабел, он, вероятно, продолжал бы существовать, не вмешайся Британская империя. Здесь, как и во многих других уголках планеты, где в конце XIX века Британская империя расширяла свои границы, неагрессивные меры властей монополии имели причиной подстрекательские крики и призывы на местах; аналогичные случаи приводятся в нашей книге относительно Тибета и Бенина (см. ниже, с. 248, 387, 395). В северной Нигерии интересы Британии тогда представлял государственный деятель, не знающий себе равных в отстаивании этих интересов, бескорыстный слуга британской самоуверенности сэр Фредерик Лугард. Пограничные конфликты по обычным поводам: работорговля, прием белых купцов и миссионеров — не могли разрешиться из-за слепой приверженности фулани догматам своей веры. Калиф не желал иметь никаких дел с неверными. Он даже не принимал дипломатические посольства. Столкновение сразу выявило техническое превосходство одной стороны: последняя сахельская империя рухнула 7 июля 1903 года, когда под огнем единственного тяжелого полевого орудия и четырех пулеметов Гатлинга погибли и сам калиф, и тысячи его воинов. Но цивилизации Сахеля стоит сравнивать с теми, что возникали в евразийских степях и американских прериях до индустриализации: африканские достижения почти во всех отношениях производят большее впечатление.

Последний калиф, можно сказать, сам подписал смертный приговор своей империи — в письме, полном достоинства и верности традициям своего народа. В мае 1902 года, уже впадая в старческую слабость и чувствуя, как его государство рушится вокруг него, он отправил Лугарду такое письмо.

От нас тебе. Знай, что я не разрешу ни одному из твоих людей жить среди нас. Сам я никогда не примирюсь с тобой и не позволю в дальнейшем с тобой общаться. Поэтому больше между нами не будет никаких других отношений, кроме тех, что возможны между мусульманами и неверными, — священной войны, как указано нам Всемогущим. Нет власти больше власти Бога Всемогущего[281].

4. Дорога цивилизаций

Евразийская степь

И кажется мне она прекрасной порослью на могилах.

Как далек восток от запада.

Здесь вы чувствуете ветер. Холод, когда он дует с гор Центральной Азии, принося в степь сорокаградусный мороз. Как жалит пыль, проникая вам в глаза, волосы и поры, когда он вихрем несет ее по степи. Как ветер обжигает лицо, потемневшее от летнего загара, чувствуете его демонические капризы в весенних дождях. Иссушенные осенью, зимой степи покрываются слоем снега, таким тонким, что скот выкапывает из-под него траву копытами. Обычно степная топография лишена выдающихся особенностей, рельеф кажется плоским и однообразным, но некоторые его части полны сюрпризов. В 1856 году русский географ Петр Семенов решился пересечь степь или «погибнуть в этой попытке». Детство он провел в черноземной русской степи и потому не был готов к тому, что встретил восточнее: «куполообразные порфирные холмы» и хребты Киргизии, разбросанные лесистые участки «лесостепи»[283]. Это разнообразие — преимущественно разнообразие крайностей, но, подобно всякой капризнице, степь скрывает суровость под маской очарования, даже безмятежность. Когда в 1962 году Йорген Биш пересекал степи Монголии, он останавливался у дорожных насыпей и груд камней, отмечавших дорогу, по которой столетиями проходили всадники, и восхищался тем, как ветер колышет траву, и та под его порывами и яростным солнцем из серой становится серебристой. Он миновал акры разнообразных цветущих растений, росших на почве, которую никогда не обрабатывал человек: чистых ярких эдельвейсов, алых смолевок, желтых льнянок, крапивы «и целого моря подмаренника настоящего»[284]. Аналогичное впечатление от степи получил путешественник, оказавшийся двести лет назад на Дону:

Земля казалась покрытой богатейшими и самыми прекрасными на земле цветами… Даже в жаркий день прохладный ветерок разносил множество цветочных запахов, и воздух благоухал. В небе пел жаворонок, и тысячи пестрокрылых насекомых летали или сидели на цветках… Горлицы, доверчивые, как ручные голуби, садились на наш экипаж[285].

Легко восхищаться красотой степи из экипажа или машины. Но тем, кто смотрит на нее изнутри, в менее защищенной обстановке, степь всегда казалась источником разрушений — колыбелью чудовищ, убежищем неразумных людей с песьими головами, родиной гуннов. Согласно легенде, именно здесь Александр Македонский оставил Гога и Магога связанными за медными вратами. Но незапертые врата между Великой Китайской стеной и Карпатами оставляли достаточно простора, чтобы кочевники могли перегонять стада, вести войны и создавать временные империи. Слишком впечатлительные или предубежденные путешественники и сегодня могут ощутить здесь угрозу «затаенной жестокости»[286].

Возможно, благодаря требовательному окружению и сопряженному с постоянной борьбой образу жизни этот регион стал родиной ранних (и производящих сильное впечатление) технических новшеств. В середине пятого тысячелетия до н. э. в поселении Средний Стог, в среднем течении Днепра, где река течет на восток, всадники оставили груды мусора, полного конских костей. Это были первые известные люди, кому удалось одомашнить лошадь. Из могил третьего тысячелетия до н. э., задолго до подобных же в Западной Европе, извлечены крытые фургоны на больших колесах из цельной древесины, запрягавшиеся быками. Эти фургоны замурованы, словно для загробной жизни, в подземных помещениях, выложенных камнем, с крышей, на которую насыпалась широкая груда камней. В это время в мире было мало обществ, достаточно богатых, чтобы погребать объекты такого размера, сложности и ценности. Этот центральный степной район может быть родиной перевозки грузов на животных на всем пространстве от Атлантики до Китайского моря. Древнейший экипаж, который можно назвать колесницей, датируется началом второго тысячелетия до н. э. и найден на Южном Урале[287]. Кибитки, которые находят в степных погребениях первого тысячелетия до н. э., полны изделиями искусных кузнецов, работавших и по железу, и по драгоценным металлам. Сезонные перегоны скота или даже просто кочевой образ жизни дают свободное время для технических изобретений и проявлений творческого духа, которые часто изумляют оседлых соседей, но обычно и представляют угрозу. Здесь же, в степях, изобрели и стремена — тайное оружие, позволявшее кавалерии кочевников наводить ужас на оседлых соседей население, пока столетия спустя те не овладели этой технологией. Тем временем по краям степи в оазисах и у подножий гор возникала городская жизнь[288].