Сладость губ твоих нежных - Илья Масодов

Это сияние красоты — лишь улыбка на губах огромной космической смерти, играющей в чёрном небе ночи мёрзлой луной, как белым шаром, она начинает морозить нас, она хочет, чтобы мы почернели и треснули, как деревянные куклы, чтобы кровь брызнула из нас на чистый снег, она не понимает, что нам не нужно дышать, что мы уже практически мертвы, она же не знает, дурочка, что в секретной лаборатории имени Карла и Фридриха, только не тех, которых вы не читали, несколько лет назад разработали антифризную вакцину, благодаря которой советская молодёжь с песнями строила в тайге города, прокладывала железные дороги в вечной мерзлоте, благодаря которой отважные папанинцы выжили на недосягаемых льдинах, там, куда ни один белый медведь не мог дойти, и благодаря которой позже, в начале сороковых, выстояли и победили наши бойцы фашистского гада в мёрзлых окопах под Москвой и Сталинградом, выстояли и победили, прогнали этих околевших козлов до середины Европы, ведь им в кашу добавляли специальный состав, а зимы-то были страшные, рукой не пошевелить, что же вы думаете, об этом Партия не подумала? А она, глупая снегурочка, морозит и морозит, пока снег не становится под ногами сперва твёрдым, как мрамор, а потом хрупким, как битое стекло. Ветер падает на нас с небес, ветер и смертный дождь, холодные капли сгустившегося воздуха, но ей не справится с нами так, не сковать морозом одиночества наши пылающие сердца, потому что нет для нас ничего теперь на свете, кроме жажды увидеть лужу её крови, и её саму в этой луже, распавшееся детское лицо, прилипшие к снегу волосы, о какой слабости может идти речь, когда мы напали на след, никто ещё не спасся от нас, никто, никогда.

Василий видит лес впереди, и стрела отклоняется от прежнего направления — она близко, она там, за деревьями. Мы снова ложимся в снег и ползём вперёд, Василий говорит, что она остаётся на месте, не движется, затаилась или уже умерла. Мы охватываем её полукольцом, деревья всё ближе, никуда ей теперь не деться, она теперь наша, живая или мёртвая. Мы встаём на окраине зимней рощи, нацелившись винтовками в стволы, Яков выходит вперёд, он всегда в таких случаях идёт первым, потому что знает больше способов убить, чем все мы вместе взятые, он идёт, безжалостно проламывая сапогами наст, мороз уже совсем ослаб, у снегурочки нет больше сил, мы озираемся назад, мало ли что, хотя стрела показывает: больше никого тут нет, на километры в округе, никто уже не может ей помочь, кто бы не поднял её из могилы, он уже оставил её, слышишь ты меня, ты снова проиграл, проклятая сволочь.

Яков делает движение головой, он увидел её. Вот она, сидит, прислонившись спиной к стволу, в расстёгнутом ватнике, руки бессильно раскинуты по сторонам, ноги поджаты. Она смотрит на нас, она ещё живёт, если это называется жизнью, возле неё на снегу разбрызгана кровь, куда же ты попала, Варвара, наверное, в ногу, Яков подходит к ней, всё ближе, ближе, он убьёт её ножом, она беззащитна теперь, сейчас он возьмёт её за волосы и ударит ножом в горло, раз, другой, она не будет сопротивляться, Василий берёт её лицо на прицел, Варвара разворачивается в сторону и назад, я тоже целюсь девочке в лицо, хотя Василий с такого расстояния не может промахнуться, ближе, ещё ближе, и тут я вскрикиваю, я узнал её, это не она, это же не она, это Олёна Медвянская, и сразу, как только я вскрикнул, снегурочка прыгает на Якова, сверху, ногами, она прыгает ему на шею, бьёт его коленями и рвёт рукой по лицу. Всё происходит так быстро, что никто не успевает среагировать, я стреляю, целясь выше, чтобы не попасть в Якова, Василий отпрыгивает в сторону, чтобы найти лучший угол обстрела, Яков валится в снег, всем своим грузным, могучим телом, валится у ног Олёны Медвянской, с винтовкой и ножом, кувырком летит снегурочка с него за дерево, в сугроб, Василий стреляет, не целясь, я бросаюсь вперёд, та, вторая, Олёна, поднимается мне наперерез от ствола, и я наотмашь бью её прикладом в зубы, несчастную Алёнушку, я ломаю ей зубы, она падает, я стреляю ей в грудь, раз, перевожу затвор, и ещё раз. Пули пропарывают её, для неё это смерть, огромная, вечная, она, маленькая, и жила-то совсем немного, я поднимаю голову, сбоку гремит выстрел, это Варвара, а я не вижу, куда теперь стрелять, кругом чёрные стволы деревьев, Василий быстро уходит, утяче переваливаясь, мелькая за стволами, на северо-запад, куда ушла снегурочка.

— Стой, Варвара! — ору я что есть силы. — Назад!

Я не вижу даже, где она, я переворачиваю железное тело упавшего навзничь Якова, он хрипит, лицо его разорвано наискось, из вздувшейся полосы течёт темнеющая кровь. Пока я отсасываю и выхаркиваю её в снег, приходит Варвара. Она плачет, не в голос, как сельские бабы, а без воя, лишь всхлипывая, и плача, она опускается возле Якова на снег и тоже начинает отсасывать кровь, командир вздрагивает и хрипит, роя руками снег, ледяными своими когтями снегурочка разорвала ему глаз, а самое главное — яд, Яков отравлен, он теперь умрёт.

— Мы должны были помнить, сука, — всхлипывает Варвара, — что она может сдвоить. Проклятая сука, она убьёт нас, всех, убьёт нас, сука.

Мы разводим возле Якова костёр и растираем ему лицо снегом. Яков дышит хрипло и неровно, голоса моего не слышит. Варвара собирает снег с кровью снегурочки и бросает его в костёр, как она, наверное, маленькая, стискивает челюсти вдалеке, как ей больно, крошке, раненую ножку рвёт адский огонь. Подожди, зайчик, поволокут ещё тебя черти по скользкой от крови земле, быстро-быстро, за ноги, за руки, за волосы, разденут и голую окунут в кипяток, окунут и вынут, окунут и вынут, кожу будут срывать, как туалетную бумагу, ты не верь, зайчик, что чертей не бывает, ты ещё покричишь, когда они тебя в крови твоей мучить начнут, ты знаешь, что они с тобой делать начнут, знаешь, и ты боишься этого, я же знаю, что очень боишься.

К ночи Яков приходит в сознание. Он хочет говорить, но горло и язык не слушаются его, он только тужится и хрипит, тяжело закрывает глаза, лицо его кривится от муки, пульс совсем слабый, наконец он снова теряет сознание и лежит пластом, потом вдруг, в третьем часу ночи, у полупогасшего костра вскидывается и ревёт, вместе с рёвом вырываются слова, он рвёт у себя на груди одежду, словно она мешает ему говорить.

— Вперёд… — ревёт Яков, осатанело таращась на догорающий костёр. — Догнать, падло… Приказываю… Василий… Ты что, Василий… Вперёд, братцы… Там, впереди… Нельзя допустить… Ты, слушай, твою мать… Илья, родной, — хватает он меня своей железной рукой за ворот, притягивает к себе, горячее дыхание опаляет мне лицо, — Она же знаешь… Куда идёт… Там, твою мать… Нельзя допустить… Сдвоила, твою мать… Как худо… Больно! — вдруг дико рычит он, оскаливая зубы, — Больно, Илья!.. Убей меня! Это приказ… Ты понял приказ, мать твою!.. Под трибунал пошлю! Если не… Под трибунал… Варя… Добей, родная… Нельзя вам ждать… Там… Объект номер один…

— Объект номер один! — странным, чужим голосом повторяет Варвара. — Здесь объект номер один! Господи!

— Быстрее!… — хрипит Яков, — Илья, пристрели, именем революции, не бросай, Илья… Там, на северо-запад… Объект номер один… Я сразу понял… Не имел права… Думал, справимся… Больно, Илья! Варька, стреляй!.. Стреляй, родная, добей!… — он отталкивает меня, так сильно, что я падаю в снег. Варвара возится с пистолетом. Яков замечает его в руках Варвары и перестаёт хрипеть, только набирает пригоршню снега и суёт себе в рот. Глаза его смыкаются.

— Птицы поют… Слышишь, брат?..

Варвара поднимает пистолет и стреляет ему в лицо. Яков валится набок, выплёскивая из пробитой головы немного крови, я встаю и забрасываю снегом костёр. Вместе мы оттаскиваем тело Якова в сугроб. Варвара всё время пытается вытереть слёзы, закусив посиневшую без крови губу. Она не может по-настоящему заплакать.

Мы идём всю оставшуюся ночь, даже не думая об осторожности. Утром мы находим Василия, там, где закончился его путь, лежащего в провалившемся насте, как в саркофаге, весь снег вокруг него запятнан остывшей кровью, горло разорвано, и ты, Василий, и ты её не взял, любого зверя мог ты взять, один на один, вцепившись мёртвой хваткой в горло, днями и ночами не сходя с кровавого следа, никто не мог уйти от тебя, и она не ушла, она повернула и убила тебя, тебя, врождённого охотника, различавшего снег на запах, возраст дерева на слух, никогда не узнаем мы теперь, как ты умер, как она обманула тебя, мы закапываем тебя в снег и клянёмся, что принесём в это место её почки, ты всегда ел почки сырыми, Василий, жди нас тут, мы скоро вернёмся, жди нас, друг.

Час за часом мы догоняем снегурочку, она движется всё медленнее, её сжигает адский огонь, новый день выдаётся пасмурным, и это её последний день. Я уже давно не вижу её, не знаю, о чём она думает, что видит перед собой, настолько глубоко ушла она во мрак своей нежити, куда нет доступа даже мне, несчастная Катя, девочка с длинной мягкой косой, неужели это ты?