Полуостров Сталинград (СИ) - Чернов Сергей

Жду. Завёлся быстрее, чем жду очереди на взлёт. Иду четвёртым, за своим ведущим. Сегодня нас десять пар, усиленная эскадрилья. Ещё восемь самолётов остаются, оголять свой фронт нельзя. Да, мы летим помогать соседям, южному фронту или как они там делятся?

Загрузились мы по полной. Чувствую, что самолёт немного с натугой идёт. Патроны к пулемётам, ясен пень, полные коробочки. Эрэсы в половинных блоках по четыре штуки на обе стороны. Есть ещё полные блоки на семь штук. Ракеты дело знакомое, а вот с бомбами дела мы ещё не имели. Короче говоря, загрузили нас, будто на войну отправляют, ха-ха-ха…

Летим обычным порядком, комэск наверху, — его осиротевший ведомый с нами, — мы внизу густой цыганскою толпой. Нас пригласили в гости на юг. Это замечательно, давно на море не был. С самого рождения.

Через сорок минут полёта.

— Чибис, а можно мне, а? — выворачиваю голову на дорогу в паре километров от нас, кажется, наших пленных ведут, колонна в сотни три-четыре.

— Сыч, мой чибисёнок рвётся подвиг совершить.

— Пусть совершает, — почти равнодушно отзывается комэск, — а мы посмотрим…

Колонна красноармейцев под жарким солнцем уныло бредёт по дороге. Пролетающая вдали группа самолётов, явно советских, вызывает оживление. Но загоревшаяся в глазах надежда тут же гаснет, уступая место ещё более глубокой тоске. Самолёты курс не меняют, им всё равно.

Противоположно, опаска в глазах дюжины конвоиров исчезает. Русским наплевать на своих, попавших в беду, камрадов.

Никто не замечает, что от строя самолётов отделяется один. Отделяется и уходит на снижение. Группа чаек уже далеко позади колонны. Оглядываться никто не видит смысла. Поэтому никто не замечает вынырнувшую из-за лесополосы крылатую машину.

Пулемётная очередь с неба, хлестнувшая по линии конвоиров справа от колонны, застигает всех врасплох. Выпучив глаза, красноармейцы долгую секунду таращаться на паникующих конвоиров, двое из которых корчатся в пыли. Один корчится, второй — наповал.

Кому пришла в голову отчаянная мысль, кто крикнул «Бей их!», дознаться позже не удалось. Вернее, таких оказалось не меньше десятка, только крикнул-то один. Это все слышали.

Лётчик-курсант Кондратьев.

Оглядываюсь. Вроде удачно прошёлся. Ещё раз? Нет необходимости. На месте конвоиров копошатся кучки красноармейцев. Четверо бывших пленных остались лежать на дороге. Вздыхаю, к сожалению это редкость, бой без потерь.

Пролетаю ещё раз над ними, покачиваю крыльями: давайте, братцы, я сделал всё, что мог, дальше сами. Набираю высоту, надо догонять своих. Как там у них дальше сложится, поглядим на обратном пути. Хотя вот сейчас появляется вопрос, который надо было задать утром после объявления приказа. На какое время нас посылают? На два дня, три, неделю?

23 августа, суббота, время 09:00.

К востоку от Одессы, Куяльницкий лиман.

Одессу отрезали от большой земли. Позавчера*. Сообщение осталось только по морю. Лиман — естественная преграда на пути к окружённому городу. Полосу земли от лимана до моря перекрывает линия обороны, которые румыны упорно пытаются прогрызть.

Бойцы в окопах мрачно наблюдают за приближением юнкерсов. Прежде чем расползтись по укрытиям успевают кое-что услышать. Обычно бомбардировщики встречали разнообразными и часто по-одесски вычурными проклятиями.

— Шоб вас вечно на Привозе обсчитывали.

— Мою Сарочку вам в тёщи.

— Ерша морского вам в выхлопное место…

И так далее. Сегодня бойцы хмыкают на стон, — о нет, не это, лучше пусть незваный татарин в гости! — Один боец с раскосыми глазами отзывается:

— Запросто, друг. Как отведут с передовой — кит к тебе.

(кит — идти по-татарски)

— В обмен на чудо, Селим, — мученически заводит глаза к небу недавно поставленный в строй одессит. — Сделай им ноги отсюда, Селим, и приходи в гости в любое время. Придуприждаю сразу. Татарину, да незваному, рад не буду, но приму, как родного.

Уже не с таким мрачным настроением бойцы рассасываются по окопным нишам. Каким-то неведомым путём бойцы Приморской группировки нащупали такой же способ защиты от бомбёжек и артобстрелов, какой практиковали на Западном фронте. Только там придумали генералы, а здесь — одесситы с Молдаванки. Прятаться лучше по отдельности, а не кучей, — здраво рассудили ополченцы и стали делать в окопах ниши. Самые умные — буквой «Г», так что даже угодивший прямо в окоп снаряд поблизости мог «нарушить мне контузию» и всё. Оглохнуть от близкого взрыва — приятного мало, рассуждали одесситы. Но накушаться осколков и разметаться телом на несколько десятков метров по округе — намного хуже.

Какое б настроение не было, оно проваливается ниже пола в подвале, когда на головы красноармейцев с выматывающим душу воем начинают сыпаться бомбы. На позициях вырастают кусты взрывов, после ударного воздействия укутывающие землю удушливым дымом и пылью.

Неожиданно кошмар бомбёжки, которыми румыны и немцы педантично изматывали советские позиции дважды в день, не прекращается, нет. Оркестр не сразу прекратит игру, если неожиданно уберут дирижёра. Не важно кто, киллер, инсульт или кирпич, упавший на голову. Но внимательное искушённое ухо сразу поймает момент, когда это произошло. И даже зрение не способно точнее определить миг, когда оркестр лишился своего вождя.

Вроде так же сыпятся бомбы, но некоторые почему-то в стороне. Изматывающая и смертельно опасная пытка вдруг резко обрывается с криком:

— Смотрите, братцы, смотрите!!!

У англосаксов есть устойчивый стереотип «Кавалерия из-за холма», обозначающий нежданную и мощную поддержку припёртым к стенке и готовящимся к славной смерти в бою героям. Чувства, которые обуяли красноармейцев сродни торжествующему восторгу парнишки, которого зажали в переулке несколько хулиганов, и вдруг после жестоких издевательств и побоев вылетает из-за угла ватага старших друзей. И вот он миг абсолютного счастья и победного триумфа. Дюжие друзья безжалостно избивают шайку хулиганов, выбивая из них кровавые сопли, ломая кости, гнусные рожи плюща об асфальт.

Всё-таки взрослые люди, потому умножьте эмоции на три или на пять, невзирая на более яркое восприятие подростков. Всё-таки их хотели убить, а не просто нос расквасить.

Кто-то из них переживёт эту жестокую войну. Хотя бы кто-то. И до конца жизни он сохранит эти воспоминания в числе самых впечатляющих и счастливых. До конца жизни на лице будет расцветать улыбка при одной мысли об этом дне.

Восемь, их было всего восемь юнкерсов, на которые наваливаются аж двадцать неизвестно откуда взявшихся чаек. Такое соотношение даже асам высшей пробы на мессерах показалось бы таким же «вкусным», как кол в глотку. Даже у них был только один шанс уцелеть — быстро удрать. Но «штуки» так сделать не могут, хотя пытаются изо всех сил, сбрасывая бомбы, где попало. Какие-то из воющих взрывоопасных предметов падают на своих.

Чайки весело и азартно гоняют «штуки» по широкому небесному полю. Те, чихая дымом и вынужденно одеваясь в огненную мантию, горестно и трагически падают, падают, падают. И быстро кончаются.

Лётчик-курсант Кондратьев

.

Эфир переполняет гомон. Меня переполняет ощущение абсолютного счастья. Ведущий, как опытный кинолог, натаскивающий молодых собак на дичь, дарит мне это чувство. Прижал юнкерс слева, тот метнулся прямо под мои стволы, и я вбил в него огненные пулемётные струи. Главное, что в кабину попал. Прибил, как муху.

— Мне, мне, мне!!! — Паша орёт по радио, изливая злость и досаду. — Мне не дали!

Комэску требуется добрая четверть минуты, чтобы прекратить вакханалию в эфире. И тут же ставит следующую задачу. Слава синим благословенным небесам, боевую. Мы же не только истребители, но и штурмовики. И бомбы у нас есть. Хоть маленькие и в небольшом количестве.

Утюжим вражеские позиции. Наши ведущие, наши наставники ворчат. Неточно кидаем. Так мы же в первый раз!

Приглаживаем румын ракетами. Товарищи приглаживают. Наша пара разносит в хлам миномётную батарею. Парни работают ещё по каким-то целям…