Тариф на любовь - Ольга Сакредова

Юлик открыл рот, чтобы наградить Ивана очередным эпитетом, но смолчал, прищурившись, поглядел на соперника.

— Нашел очередную клиентку? — вдруг догадался он. — Брось. Ей не по средствам платить за твои удовольствия.

Лицо Ивана потемнело, на щеках упруго выступили желваки.

— А вот это тебя точно не касается, Юлик! Даже заикаться не смей!

Со сжатыми кулаками он шагнул вперед. Юлиан попятился.

— Ладно, сдаюсь. — Он шмыгнул носом, вытирая рукой кровь с него и заодно удостоверяясь в его прежней форме.

— Значит, договорились, — подвел итог Ваня и повернулся, чтобы уйти.

— Настя, говоришь? — сказал Юлик, словно сам себе. Иван обернулся и вопросительно посмотрел на него. — Ася не позволяет своим друзьям называть себя Настей. — Выдержав паузу, он с выразительным подтекстом закончил: — И наоборот.

Уголки рассеченных губ Ивана брезгливо опустились.

— Мразь!

И, проклиная себя за то, что позволил Юлику оставить последнее слово за собой, Иван пошел к дому. Он и сам обратил внимание, что все вокруг называют девушку Асей, но… Что в имени тебе твоем? Какая разница, как будет звучать уменьшительное имя? Суть от этого не меняется. Все же неясные сомнения не покидали Ивана. Настя, или Ася, казалась иногда давней знакомой, как будто они виделись раньше. Но Ваня точно знал, что их дороги не пересекались. Он успокаивал себя тем, что бывают люди, от которых сразу, при первой встрече веет теплом и уютом. Возле них забываются суетные заботы, с ними отдыхаешь душой и незаметно набираешь новые силы и внутренний подъем. Один Бог знает, как это нужно теперь Ивану.

Ася открыла дверь на настойчивый звонок, усердно молясь, чтобы не вернулся Юлиан. На пороге стоял Иван. Руки в крови, губа разбита, рубашка наполовину вылезла из брюк и неряшливо обвисла.

— Господи! — На миг Ася забыла о своих бедах.

— Раз уж я оказался на этом этаже, можно войти?

Она отошла в сторону и приглашающе махнула рукой.

— Что случилось? Где это тебя так угораздило?

— За угол зацепился, — сердито ответил Иван и бросил такой же взгляд на Асю.

Она распахнула дверь в ванную и вдруг замерла.

— У угла есть имя?

— Догадливая, — ухмыльнулся Ваня и, скривившись, потрогал трещину на губе.

— Смой сначала грязь с рук, — проговорила Ася. — Сейчас дам полотенце.

Злость, накопившаяся за время длительного молчания с Юликом, с новой силой накатила на Асю, а волнение из-за разбитого лица Ивана лишь добавило досады. Асю уже не заботила необходимость быть вежливой. Нечего приходить без приглашения, а пришел — терпи настроение хозяйки, каким бы оно ни было. Если нет — никто не задерживает.

Однако Ася обнаружила, что не хочет отпускать Ивана, что рада его приходу. Хоть с кем-то можно отвлечься от гнетущих мыслей. Но было… было что-то еще, что она старательно отбрасывала, и потому злилась еще больше:

— Эти несносные мальчишки вырастают в совершенно несносных мужчин!

— Что ты бормочешь?

Иван стоял на пороге комнаты и потирал мокрые руки. С подбородка капала вода, две хрустальные бусинки запутались на концах темных бровей.

— Я не бормочу! — рассердилась Ася пуще прежнего. Она не заметила, что ругалась вслух. — Я рассуждаю. Держи полотенце.

— Полезное занятие.

Ваня улыбнулся в полотенце. Боевитость Насти подняла его настроение. Она напомнила ему мать, когда та распекала хлебнувшего лишку отца. Это тоже было частью уюта и заботы.

— Спасибо. — Он протянул влажное полотенце.

— Руки пореже распускал бы, — проворчала она себе под нос, — тогда бы и благодарить не надо было.

Ася выдвинула ящик в тумбе под трюмо, и на Ивана пахнуло невообразимым букетом косметических ароматов.

— И ты всем этим пользуешься? — недоверчиво спросил он, рассматривая множество бутылочек и баночек с красочными наклейками.

Ася одарила его уничтожающим взглядом:

— Следующим будет вопрос о возрасте?

— Ой, ну что ты, Настенька! — тихо рассмеялся Иван. — Кстати, сколько тебе лет?

Злость мгновенно испарилась. Ася прервала поиски, опустила голову, отчаянно борясь со смехом. Выразительно кашлянув, она продолжала что-то искать. Наконец закрыла тумбу и встала.

— Это тетрациклиновая мазь, — сказала она, протягивая маленький тюбик. — Смажь ссадины, а я поставлю чай. Кормить не буду.

— Может, ты смажешь, Настя? — осторожно попросил Иван.

Ему нестерпимо хотелось приблизить Настю к себе и насладиться ее заботой и вниманием. — Я не знаю, сколько нужно, и рука занемела от боли.

Ася завороженно смотрела на движение его губ и вспоминала, какие они бывают — то нежно-мягкие, то требовательно-жесткие и каждый раз необычайно чувственные. У нее закололо в подушечках пальцев от желания прикоснуться к его губам, обвести классически изогнутый контур и отвести руку, чтобы то же проделать своими губами, потом языком, потом…

Ваня наблюдал за Настей. По тому, как постепенно темнела зелень ее глаз, превращаясь в непроходимые чащи, как порозовели ее скулы, напоминая первые робкие лучи утренней зари, как наполнялись припухшие губы соком желания, — по множеству явных и скрытых признаков Ваня читал ее мысли и не мог совладать с собственным желанием. Он приоткрыл губы — хотел что-то сказать или позвать. Их взгляды встретились, биотоки забились в унисон, дыхание прервалось…

Наступила тишина безвременья. Мир замер в ожидании взрыва, трепетно гадая, будет ли это благословение Божие или Господня кара.

Скорее последнее, осадила себя Ася. Она резко мотнула головой, сбрасывая наваждение.

— Сам… — Голос осекся, и это разозлило ее вконец. Она в сердцах швырнула тюбик на трюмо и закричала: — Сам дрался — сам и раны залечивай!

— Ладно. — Иван пожал плечами и снова окликнул уходящую девушку: — Ася. — Она остановилась в дверях, боясь поднять глаза. — Можно я посмотрю в твое зеркало?

Нет, ему точно отбили мозги. Или какую-то одну, но очень важную часть.

— Нельзя! — рявкнула она и поспешила скрыться на кухне, чтобы он не заметил ее глупейшей улыбки. Впрочем, она сама под стать Ивану. Шестилетняя Катя и то не сморозила бы такую чушь. И совершенно она не под стать этому… жиголо, попыталась осадить себя Ася. Нет, жиголо — платные танцоры, а эти как называются? А! Какая разница, все равно слово неприличное.

Ася поймала себя на мысли, что с беззаботным легкомыслием думает о том, что в течение пяти лет было для нее пределом гневного возмущения и укоренившегося стыда. Мало того, ей очень нравилось кричать на Ваню, злиться. Она забывала о сдержанности и минимальной этике. И еще ей нравилась его реакция — этакий робкий теленок, пойманный за провинности. Со всем соглашается, сам боится слово поперек молвить.