Полный курс русской истории: в одной книге - Василий Ключевский

Во всяком случае, в XI веке.

Ну какого патриотизма вы желаете от князя, которому приходится менять город за городом? Его «патриотизм» может происходить разве что от количества дани. Много платят – отличный город. Мало дают – скорее бы очередь подошла. При таком подходе патриотизм князей и плач по Русской земле – не более чем измышления книжников более позднего времени. Только в книжном уме могли родиться эти стоны по родине, когда у князя, по сути, не было родины. А если он долго оставался в глухом углу, то есть, скажем так, на родине, и его не переводили «повыше», в город поцивилизованнее, то родину эту можно было только ругательски ругать самыми распоследними словами и ждать как счастья, когда удастся из нее сбежать! Опираясь на пояснения наследного порядка у Ключевского, скажу прямо: патриотизм и любовь к родине, какими они предстают в «Слове о полку Игореве», – это плод куда как более позднего сознания. Человеку XI–XII вв. это было совершенно непонятно, пожалуй – дико.

Вы готовы возвращаться на свою работу как на родину?

Вряд ли.

А для князя эта «родина» была не более чем работа, в самом лучшем случае – работа с высоким окладом, только и всего.

«Ярославичи в значительной мере оставались еще тем же, чем были их предки IX в., речными викингами, которых шедшие из степи опасности едва заставили пересесть с лодки на коня, – говорит Ключевский, – они еще не успели вполне отрешиться от старого варяжского взгляда на себя, видели в себе не столько владетелей и правителей Русской земли, сколько наемных, кормовых охранителей страны, обязанных „блюсти Русскую землю и иметь рать с погаными “. Корм был их политическим правом, оборона земли их политической обязанностью, служившей источником этого права, и этими двумя идеями, кажется, исчерпывалось все политическое сознание тогдашнего князя, будничное, ходячее сознание, не торжественное, какое заимствовалось из книг или внушалось духовенством».

Вот и задумайтесь, мог ли придворный сказитель и поэт сочинить для своего князя столь глупое и непонятное произведение, как «Слово», в том самом веке, когда понятие «отечество» не могло существовать? Боюсь, исполнив свой шедевр, сказитель кончил бы потерей головы: князья были горячи на руку, непонятного они не любили. Одна эта чисто психологическая деталь показывает, почему «Слово» – если не подделка восемнадцатого века, так подделка, скажем, века семнадцатого или хотя бы шестнадцатого! Ключевский идеализирует «Слово», и странно – трезвыми рассуждениями он вроде бы и отрицает сам факт патриотизма и понимания общности русских в эти века, и тут же опирается на «Слово» как на исторический источник и на этой основе говорит о том, что складывается – несмотря на лестницу наследия – общность между людьми, когда мы видим лишь разобщенность между многочисленными потомками Ярослава. Он указывает, что дружина князя из-за очередного порядка наследования сама выбирала, как ей действовать, когда князя переводили в другой город: если князь уходил в худший, то дружина оставалась и переходила к поступившему на его место новому князю, если в лучший город, то следовала за ним, надеясь на выгоду, то есть нередко за князем тянулись его дружинники числом до двух-трех тысяч человек. И это как бы хорошо, потому что возникали передвижения внутри Днепровского государства, и народ перемешивался. Но ведь что такое дружинник? Строчкой ниже Ключевский совершенно справедливо говорит:

«Служилый человек не привязывался крепко ни к месту службы, ни к лицу или семье князя, которому служил. Не привязанный крепко ни к какому князю, ни к какому княжеству, боярин привыкал сознавать себя слугою всего княжеского рода, „передним мужем“ всей Русской земли. У него не могли установиться ни прочные местные интересы в той или другой области, ни прочные династические связи с той или другой княжеской линией».

Но вывод он делает странный: вместе с другим высшим классом общества, духовенством, и, может быть, еще в большей степени, чем это сословие, многочисленный дружинный класс был подвижным носителем мысли о нераздельности Русской земли, о земском единстве.

Увы мне и ах!

Ни к чему не привязанный душой и ничего не любящий по сути «этот многочисленный дружинный класс» мог лишь выносить мысль, как лучше управлять вверенным ему населением, то есть каким способом быстрее и удобнее собрать налоги и покорить этот туземный люд власти его нынешнего князя, все равно какого князя. А что касается распрей между князьями, то страдать о них мог разве что далекий от жизни монах. Именно монахи вложили в уста своим героям-князьям и размышления о запрете враждовать друг с другом, и отказ поднять оружие на брата своего… В жизни было куда как проще. Единственное, что сдерживало буйных княжичей, так это соблюдение законности. Они и за оружие-то хватались, когда эта законность вдруг как-то нарушалась. А так… так честно переходили по приказу старшего из одного города в другой. Они знали, что им еще повезло. Ведь были еще и изгои. Эти вовсе были лишены всякого права.

Изгои не были виноваты в своей участи. Порядок наследования определялся переходом князей по старшинству и согласно очереди. Младшие получали самые незначительные, недоходные и удаленные от границ спокойные земли, старшие – самые опасные, трудные, зато и очень доходные города. И все бы хорошо. Но если по какой-то причине отец малолетнего княжича преждевременно умирал раньше деда, то вместе с ним из дальнейшего передвижения по землям выбывало и все его мужское потомство, то есть князь, конечно, не оставался в буквальном смысле нищим, ему давали по милости старших какой-то незначительный населенный пункт, но это было все, что ему положено. Очередь для него останавливалась. Такими князьями-изгоями были дети Ростислава Володарь и Василько, вынужденные отвоевать у Польши червенские города и основать Червенское княжество. Некоторые русские княжества из-за такого порядка наследования уже в XII веке стали постоянными владениями князей-изгоев, таковы Муромо-Рязанское, Турово-Пинское, Городенское и Полоцкое княжества. Эти земли исключались из порядка наследования. На них никто не претендовал. Но дети князей из таких княжеств уже не имели никакого права на дальнейшее передвижение.

Постепенно порядок наследования стал тормозом для самого существования Днепровской Руси, а не благом, как это представлялось при Ярославе. К концу XII века потомков Ярослава стало столько, что разобраться в очередности наследования и соблюдении правил стало невыносимо трудно. Племянники вдруг оказывались куда старше дядьев, из-за чего разгорались нешуточные конфликты при перемещениях по городам. Появились отважные и предприимчивые князья, которым было тошно следовать общему правилу, они мечтали владеть Киевом, а не ютиться на задворках, великолепно понимая, что достойны принять такое владение по праву личного превосходства. Недаром один из таких отважных и дерзких князей, внук Мономаха, Изяслав Мстиславич, настоящий русский рыцарь, как-то воскликнул в ярости: «Не место идет к голове, а голова к месту!» – одной этой фразой выразив все, что он думал о поступательном движении по лестнице. Да и крупные русские города тоже были часто недовольны князьями, которых обязаны были по порядку лестницы принимать у себя. Особые проблемы возникли с Новгородом. С ним они постоянно возникали и в дальнейшем. Город, считавший себя после Киева самым старшим, требовал к себе особенного отношения. И когда в Новгород присылали негодного князя, он отказывался такой подарок принимать. В Киеве тоже случались казусы, когда горожане вопреки всякому порядку лестницы самовольно гнали своего законного князя и брали другого, вовсе не законного, как, например, Всеслава, полоцкого князя-изгоя. Ярославичи заточили Всеслава в поруб, якобы за предательство и чародейство, киевляне не только извлекли того из тюрьмы, но и сделали великим князем, правда, ненадолго. Но городам было трудно бороться против княжеского права. Даже всесильный Новгород вынужден был смиряться и принимать ненавистного князя, хотя он-то гонял князей постоянно, и те вынуждены были с запросами Новгорода считаться. Когда новгородцы вместо сына Святополка против всяких правил взяли себе Мстислава, сына Мономаха, великий князь Святополк ничего не смог сделать: новгородцы приехали в Киев, забрали княжича и увезли его на княжение.

Княжеские съезды (XI–XII векл)

И хотя порядок наследования был сложным и более того – несправедливым, он продержался в государстве более полутора веков. За это время он превратился из необходимости в традицию, а традиции ломать очень непросто, хотя наступает время, когда они рушатся сами собой. Такое время пришло и для наследования по очередности и старшинству. В результате значение великого князя становилось все меньшим и меньшим, князья уже не столь рвались переходить по своей лестнице, а стремились удерживаться в имевшихся на данный момент городах, и только потому, что владение землей было общим для всего рода, они не имели права оставить земли за собой; города же еще меньше желали терять своих князей, но вынуждены были отдавать их и принимать назначенных. К концу XII века между князьями в силу всех перечисленных причин возникли такие отношения, которые ни братскими, ни родственными назвать никак не возможно. Первые признаки ненависти разделили потомков Ярослава – Мономашичей и Святославичей, автоматически эта вражда перешла и на их потомков: Изяславичей волынских, Ростиславичей смоленских, Юрьевичей суздальских с одной стороны и Давидовичей черниговских и Ольговичей новгород-северских с другой. Эта ненависть красной строкой проходит через все их взаимоотношения, точнее распри. Улаживать их приходилось на так называемых княжеских съездах. Как правило, если киевский князь не мог заставить своих «младших» князей прекратить усобицы, собирался съезд, где князья договаривались о мире и целовали крест, что не станут уничтожать друг друга. Правда, был замечательный повод не давать клятвы, для этого требовалось немного – просто не явиться на съезд: не давший клятвы, не участвовавший в съезде, не считался и клятвопреступником! Впрочем, даже участвовавшие в собрании князья иногда действовали в силу собственного разумения. Когда в 1100 году на съезде в Витичеве «…старшие двоюродные братья Святополк, Мономах, Давид и Олег (Святославичи), приговоривши наказать Давида Игоревича Волынского за ослепление Василька, постановили отнять и у этого последнего его Теребовльскую волость как у неспособного править ею. Но Ростиславичи Володарь и Василько не признали этого решения. Старшие князья хотели принудить их к тому силой; но самый видный из членов съезда Мономах, участвовавший в этом решении, отказался идти в поход, признав за Ростиславичами право ослушаться съезда на основании постановления прежнего съезда в Любече (1097), где за Васильком был утвержден Теребовль».