Мастер-снайпер - Стивен Хантер

Но он опять начал испытывать волнение и беспокойство. Нельзя же сидеть без приглашения в чужой квартире. Может быть, стоит выйти наружу и подождать у двери? Вот дилемма-то! Ему очень не хотелось сделать что-нибудь не так. Он повернулся, чтобы выйти, но от его внезапного движения в неподвижном воздухе возник ветерок, и лист бумаги, как по волшебству, слетел со стола и зигзагами театрально опустился на пол. Фольмерхаузен поспешил подобрать его и положить на место.

В комнате было неприятно жарко. У Реппа в печи полыхал огонь, и воздух был наполнен запахом русских папирос. Взгляд Фольмерхаузена упал на криво отпечатанную наверху листа надпись: GEHEIME KOMMANDOSACHE[17]. Заголовок, набранный в разрядку для выделения, гласил: «НИБЕЛУНГИ», а ниже был подзаголовок: «Ситуация по последним данным разведки на 27 апреля 1945 года».

Фольмерхаузен прочитал первую строчку. Язык рапорта был военным, сухим, довольно сложным для понимания и нарочито официальным. Фольмерхаузен с трудом понимал, что именно там написано.

Он совершенно растерялся. Монашки? Монастырь? Он ничего не мог разобрать. Сердце у него так сильно стучало, что невозможно было сосредоточиться. Черт, как здесь жарко! У него на лбу выступил пот. Он знал, что должен немедленно положить рапорт на место, но не мог этого сделать. Он прочитал все, до последнего абзаца.

Фольмерхаузен почувствовал, как в животе у него разрастается боль. «И я являюсь участником всего этого? Каким образом? Почему?»

— Находите это интересным? — спросил Репп. Фольмерхаузен обернулся. Он даже не удивился.

— Вы просто не можете. Мы не воюем с…

— Мы воюем с нашими врагами, — оборвал его Репп, — где бы мы их ни нашли. И в каком бы виде они ни были. Восток должен был выработать в вас стойкость к подобным вещам.

Фольмерхаузену хотелось плакать. Он боялся, что его сейчас вытошнит.

— И вы смогли бы заставить себя сделать это?

— Почту за честь, — ответил Репп.

Он стоял в грязной солдатской куртке, с непокрытой головой.

— Вы не можете этого сделать, — возразил Фольмерхаузен.

Ему казалось, что это очень весомый аргумент.

Репп вытащил «Вальтер» Р-38 и выстрелил ему чуть ниже левого глаза. Пуля с силой отбросила голову инженера назад. Большая часть лица превратилась в кашу. Фольмерхаузен упал на стол и вместе с ним рухнул на пол.

Репп убрал пистолет в наплечную кобуру под курткой. Даже не взглянув на тело, он подобрал с пола рапорт, который выскользнул из пальцев Фольмерхаузена в момент смерти, и подошел к маленькой печке. Открыл заслонку, бросил туда рапорт и наблюдал, как его охватывает пламя.

Затем он услышал автоматные выстрелы: Шеффер и его люди расстреливали сотрудников Фольмерхаузена.

Через несколько секунд Репп подумал, что Шеффер довольно плохо справляется со своей работой. Надо будет с ним поговорить.

Пальба все не прекращалась. Пуля разбило одно из окон Реппа. Стрельба велась с дюжины различных точек по периметру территории. Реппу показалось, что он заметил трассирующие пути.

Он бросился на пол, так как в эту секунду понял, что пришли американцы.

14

Сначала Роджер вел жесткую игру, требуя, чтобы его уговаривали, но через пять минут Литс уже готов был уговорить его с помощью кулака, и Роджер быстро сменил тактику. Теперь это был спектакль, в котором Роджер выступал звездой, режиссером, продюсером, Орсоном Уэллсом[18], новым гением американской разведки.

— Давай выкладывай, парень, — сказал Аутвейт.

— Ладно, ладно.

Роджер самодовольно улыбнулся, а потом стер улыбку с лица, и осталась лишь легкая ухмылка, словно молочные усы у ребенка.

— Все очень просто. В двух словах. Вы сейчас все волосы себе выдернете. — Ухмылка расползлась по его приятному молодому лицу. — Самолеты.

— Ну…

— Да-да, — заторопился он. — Мы все время пытались проследить маршрут этого человека и вычислить, откуда он мог прийти, но это нам ничего не дало. Вспомните: он сказал, что думает, будто слышат гул самолета. А может быть, грузовиков или мотоциклов. Но может быть, все же самолета И тогда… — Он эффектно замолчал, придав своему лицу умное, серьезное, значительное выражение. — Тут на неделе я преподал хороший урок одному парню из авиации, полковнику из истребительной группы, немного растряс его на деньги. Между делом я у него спросил, не сталкивался ли кто-нибудь из его ребят с какими-нибудь странными ночными действиями — много света в самом центре дикого леса — где-нибудь в марте, ну, может быть, в конце февраля, и не отмечено ли это случайно в отчете?

Литс был поражен простотой и изяществом его догадки.

— Это просто великолепно, Роджер, — сказал он, в то же время подумав, что его самого следовало бы расстрелять, поскольку он не додумался до этого.

От похвалы Роджер расплылся в улыбке.

— И вот результат, — сказал он, протягивая фотостатическую копию документа, озаглавленного «Послеполетный отчет, боевые вылеты истребителей, тактическая группа истребителей 1033d 8-й воздушной армии, Шалуаз-сюр-Марн»

Литс вгрызся в прозаический отчет пилота о своих приключениях. Два штурмовика-истребителя направлялись на бомбежку сортировочной станции в Мюнхене и оказались над освещенным местом, которое на карте было обозначено как дикий лес. Там суетились немецкие солдаты. Они успели сделать по одному заходу, после чего свет погас.

— Мы можем вычислить это место?

— Вот эти цифры — приблизительное местонахождение пилотов, — пояснил Роджер.

— Тридцать две минуты к юго-востоку от исходного пункта Саарбрюккен, направление по компасу сто восемьдесят шесть градусов.

— Можно раздобыть фотографии?

— Ну, сэр, я не специалист, но…

— Я могу в течение часа получить в королевском воздушном флоте «спитфайр» с фотооборудованием, — заявил Тони.

— Роджер, сбегай в научно-технический отдел и забери сделанный ими макет пункта номер одиннадцать.

— Заметано, — пообещал Роджер.

— Господи, — сказал Литс — Если это…

— Большое «если», дружище.

— Да, но если, если мы установим, что это именно он, мы можем… — Литс замолк на середине фразы.

— Разумеется, — согласился Тони. — Но для начала надо получить «спит». А ты иди повидайся с евреем. Он, конечно, в этом деле тоже играет важную роль. В определенный момент он нам понадобится. Он нам очень нужен.

— Ладно, я встречусь с ним.

— Тогда я пошел, — сказал Тони.

— Эй, — удивился Роджер, звездный час которого прошел так быстро, — о чем это вы?

Литс, похоже, даже не услышал его. У него был какой-то странный возбужденный вид, и он бормотал себе под нос что-то нечленораздельное. Он тер пересохшие от волнения губы, и в какую-то секунду у Роджера сложилось впечатление, что капитан на грани умопомешательства: безумно что-то бормочет сам себе и полон какими-то своими видениями и пророчествами.

— Сэр, — чуть громче повторил Роджер, — что будем делать дальше?

— Ну, — ответил Литс, — думаю, нам надо прикрыть эту лавочку. Пошлем туда наших людей.

«Людей», — подумал Роджер, у которого тоже внезапно пересохло во рту. Он с трудом удержался, чтобы не спросить: «И меня тоже?»

Женщины-нееврейки относились к нему как к какому-то ужасному маленькому оборванцу, вонючему инородцу, которому они помогали из великой жалости. В ответ они ждали от него любви, а когда он не давал ее, приходили в ярость. Они негодовали из-за того, что он лежит в отдельной палате, в то время как там внизу их собственные ребята, раненные в доблестном сражении, лежат и гниют в больших общих палатах. А ведь он даже не был ранен! К тому же он выдвигал всякие варварские требования, например убрать из палаты распятье; но самое противное было то, что в нем была заинтересована какая-то очень важная персона.

Шмуль снова лежал один. Голова у него гудела от боли. На потолке переплетались светящиеся контуры. Шмуль весь покрылся потом. Он закрывал глаза и видел на горизонте дымовые трубы, из которых вырывалось пламя и человеческий пепел, оранжевое пылающее зарево. Но когда он открывал глаза, то перед ним представала такая же неутешительная реальность: английская больничная палата, в которую его перевели, пустая зеленая комната, безжалостная, пропахшая дезинфекцией. По ночам здесь слышались крики. Он знал, что за ним все время наблюдают. И эта больница символизировала весь западный мир, в который он прибежал, — а куда еще ему было деваться? В каком другом направлении бежать бедному еврею? Но во многих отношениях это место было таким же ужасным, как и то, из которого он убежал. Там, по крайней мере, были другие евреи, чувство общности. А здесь никому не было до него дела, никто не хотел его даже слушать. Неевреям он нужен был для чего-то неизвестного; он сомневался, стоит ли доверять им.