Хромая дама: Нерассказанная история женщины – тайного агента периода Второй мировой войны - Пернелл Соня

Благополучно добравшись до берега, Рейк отправился в Лион, чтобы помочь Зеффу с огромным объемом работы по радиопередаче для Вирджинии и ее сетей. Зефф отчаянно нуждался в перерыве, передавая сообщения по шесть часов подряд несколько дней в неделю. Ему нельзя было проводить в эфире более пяти минут за раз – и более двадцати минут в день в целом, – но иногда сообщения приходилось по крупицам пересылать повторно, потому что они искажались, и принимающие офицеры в Британии не могли расшифровать их даже после четырех с лишним тысяч попыток. Каждая лишняя минута, которую Зефф проводил за своим передатчиком, настукивая закодированные азбукой Морзе сообщения, экспоненциально увеличивала вероятность того, что его сигналы будут перехвачены, а их источник обнаружен противником. Каждая минута, в течение которой он ждал ответа с лежащей перед ним радиостанцией – массой проводов, циферблатов и штекеров, – увеличивала шансы быть пойманным с поличным.

Однако торопиться было нельзя. Даже когда одна из многих молодых женщин с наушниками, карандашами и листами бумаги на четырех приемных станциях по всей Британии улавливала быстрый, словно насекомое, стрекот его сигналов, после чего относила их к шифровальщикам для расшифровки и ждала, пока текст будет распознан и прочитан Бейкер-стрит, а затем будет закодирован ответ для его передачи обратно, – в лучшем случае радист ждал по меньшей мере семьдесят минут. Слабый сигнал или ошибки в азбуке Морзе только увеличивали продолжительность этого кропотливого процесса (а практически каждый оператор делал либо тире слишком короткими, либо точки чуть более длинными, чем нужно, – их «кулак», или стиль передачи, был индивидуальным, как отпечаток пальца). Казалось, что проходила вечность, пока он сидел, глядя на дорогу снаружи, высматривая подозрительные машины, с пистолетом кольт под рукой, с капсулой с ядом во рту, тревожно прислушиваясь к каждому звуку. Когда Зефф, наконец, заканчивал свой рабочий день, он спешил поскорее свернуть антенну и смотать провода, доставал крошечный кварцевый кристалл, который настраивал частоту, снимал наушники и прятал потрепанный кожаный чехол с радиопередатчиком так тщательно, как только мог. Аппаратура была громоздкой и весила сорок пять фунтов[153], что делало передвижения радиста заметными и потому небезопасными.

Поэтому Зефф неделями не выходил из своей комнаты, боясь, что его увидят или поймают. Перерывы между передачами он проводил, нервно расхаживая по комнате и ощущая, как в его животе трепещут бабочки, – состояние, известное врачам как соматическая тревога. Он знал, что немцы отслеживают каждый сигнал, посылаемый на частотах, не используемых их радистами. Каждый из его сигналов мог быть уловлен их панорамными приемниками, проявившись в виде точек на электронно-лучевых экранах в огромном зале в Париже. И тогда незамедлительно начнутся работы по локализации источника. Немцы быстро совершенствовали методы пеленгации и все быстрее и точнее обнаруживали местонахождение тайных радиостанций. Зефф и его товарищи-радисты знали, что чем больше они будут передавать, тем ближе противник будет к ним подбираться, систематически используя процесс триангуляции, который в конечном итоге может определить сигнал с точностью до двухсот метров. Нацисты были полны решимости смести постоянно плетущуюся в радиоэфире паутину сообщений, поддерживающих мечту об освобождении. За арестом, безусловно, последовала бы ужасная смерть, но из-за того, что действовало так мало радистов, работа постоянно накапливалась. Нервная депрессия была обычным явлением, и некоторые из операторов не выдерживали напряжения. Зефф явно был подвержен этому риску, и Вирджиния, разумеется, прекрасно знала об опасностях, связанных с отсутствием прямой связи с Лондоном.

Однако сам того не желая, Рейк невольно усугубил положение Вирджинии. Поначалу он был очень полезен и брал на себя некоторые передачи Зеффа в течение дня – по вечерам он пел в кабаре в клубе La Cicogne, чтобы обеспечить прикрытие. После того, как Вирджиния поселила его в своей квартире, где ему было «очень комфортно и где он был счастлив»[154], она перевезла его в благоухающий духами дом одной из filles de joie Жермен Герен. Хозяйка дома надоедала бесконечными предложениями бесплатно оказать свои услуги ее доблестному жильцу. Однако Рейк, что очень необычно для того времени, был «полуоткрытым» геем, и в конце концов убедил ее, что ни она, ни любая другая женщина не способны его «утешить».

И в очередной раз по небрежности произошел сбой в системе безопасности. Спутник Рейка, с которым они вместе прибыли на фелуке, рассказал о высадке своей тетке, которая оказалась ярой петэнисткой и тут же донесла в полицию на собственного племянника. В то время во многих семьях и даже супружеских парах происходил раскол между коллаборационистами и сопротивленцами. Однако благодаря паутине контактов Вирджинии и Жермен они быстро узнали, что племянник сломался во время допроса и что полиция уже выслеживает Рейка. Это были печальные новости. Вирджиния знала, что должна немедленно отдалиться от него; он слишком много знал о ее местонахождении, контактах и   операциях. Она уговаривала его бежать в Испанию и предприняла все необходимые меры, но Рейк, позже описываемый Бакмастером как самый «хладнокровно смелый» человек, которого он когда-либо встречал, ехать отказался. Намереваясь проявить себя в полевых условиях, а не возвращаться домой при первом же признаке опасности, он принял ее второе предложение – присоединиться к Кауберну в новой миссии в Париже после того, как другой радист наотрез отказался въезжать в оккупированную зону.

Сначала перед ним стояла задача пересечь демаркационную линию, простиравшуюся на двадцать пять миль вглубь страны от Андая на испанской границе до Тура на Луаре, а затем до швейцарской границы возле Женевы. Рейк пытался перейти границу в Монсо-ле-Мин, но на него донесли, и он был задержан немецкими солдатами, узнавшими Рейка по описанию, данному его арестованным коллегой. Он попробовал спустить компрометирующие бумаги в унитаз, а когда это не сработало, ему пришлось вычерпывать их «с молчаливыми молитвами»[155] и есть. Он прошел несколько допросов и был заключен в нацистскую тюрьму в Дижоне, прежде чем ему удалось бежать в вонючей мусорной корзине с помощью священника. Затем он направился в Париж, где какое-то время невероятно счастливо жил с немецким офицером-аристократом, которого он встретил в баре и который рисковал собственной жизнью, став любовником Рейка. Однако Рейк был не из тех, кто отвлекается надолго. Он был полон решимости вернуться к работе и знал, что для этого ему придется вернуться в Лион за новым радиоприемником и комплектом документов, удостоверяющих личность. Чтобы избежать новых проблем на демаркационной линии, он спрятался в блоке предохранителей электропоезда, в который забрался, воспользовавшись тем, что поезд замедлился на повороте. Но к тому времени, как Рейк добрался до места назначения, он едва мог ходить из-за острой дизентерии. Он был объявлен в розыск. За ним охотились французская полиция и гестапо по всей Франции. У них было его подробное описание, и они знали о его связях с Лионом. Если бы Вирджинию увидели рядом с ним, это обернулось бы крахом, и она прекрасно это осознавала. Однако Рейк знал только одного человека во Франции, кто точно не подвел бы, так что он направился к ее двери. Но теперь Управлению, если не самой Вирджинии, уже было ясно, что она серьезно скомпрометирована. Ее собственное время в поле, казалось, быстро подходило к концу[156].

Лето 1942 года в Лионе было столь же жарким, сколь холодна была зима. При всех его изысканных домах и красивых улочках санитария в городе оставляла желать лучшего, и большинство туалетов были «не более чем дырками в земле. А теплыми вечерами и душными ночами… целыми полчищами вылезали комары»[157]. На холме в старой части города, называемой Круа-Русс, было прохладнее, но в такую жару сотни ведущих туда неровных ступеней делали боль в ноге Вирджинии почти невыносимой. Прохладный воздух практически не проникал в темные, находящиеся в тени трабули, куда бежали бойцы Сопротивления, чтобы скрыться от гестапо. Не проникал он и в груды полуразрушенных старых домов, где радисты, истекая потом, часами сидели за своими клавиатурами.