Журнал «Вокруг Света» №10 за 1989 год - Вокруг Света

— Попрошу вас, мистер Мартинс, назвать цель своего визита. Меня ждет пациент.

— Мы оба были друзьями Гарри Лайма.

— Я был его медицинским консультантом,— поправил доктор Винклер, с непреклонным видом стоя меж двух распятий.

— Гарри пригласил меня сюда для помощи в каком-то деле. В каком — совершенно не представляю. О его смерти я узнал только здесь. »

— Весьма прискорбно,— сказал Винклер.

— Само собой, при данных обстоятельствах мне интересны любые подробности. Дознание завершилось до моего приезда.

— То, что я могу сказать, вам уже известно. Его сбила машина. Когда я прибыл на место происшествия, он был уже мертв.

— Оставался ли он в сознании?

— Насколько мне известно, очень непродолжительное время, пока его вносили в дом.

— Он сильно мучился?

— Затрудняюсь ответить.

— Вы твердо уверены, что это несчастный случай? Протянув руку, Винклер поправил одно из распятий.

— Меня там не было. В своем заключении я ограничиваюсь указанием причины смерти. Надеюсь, вы удовлетворены?

У любителя есть еще одно преимущество перед профессионалом: он может быть несдержанным. Может позволить себе излишнюю откровенность и строить нелепые догадки. Мартинс сказал:

— Полиция намекает, что Гарри оказался замешан в крупной махинации. Мне кажется, он мог быть убит или даже покончить с собой.

— Подобные суждения вне моей компетенции,— ответил Винклер.

— Знаете вы человека по фамилии Кулер?

— Кажется, нет.

— Он был на месте происшествия^

— Тогда, разумеется, я его видел. Он носит парик?

— Это Курц.

Винклер оказался не только самым опрятным врачом, какого видел Мартинс,, но и самым осторожным. Сдержанность его утверждений не позволяла усомниться в их искренности. Казалось, диагностируя заболевание скарлатиной, Винклер ограничился бы констатацией, что видна сыпь, а температура тела такая-то. На дознании он не мог бы запутаться.

— Долго вы были врачом Гарри? — Лайм предпочитал людей опрометчивых, способных совершать ошибки, и Мартинса удивляло, что свой выбор он остановил на Винк-лере.

— Около года.

— Спасибо, что приняли меня.

Доктор Винклер поклонился. При этом послышался хруст, словно рубашка его была целлулоидной.

— Не смею больше отрывать вас от пациентов. Поворачиваясь, Мартинс оказался лицом еще к одному распятию, руки распятого были над головой, вытянутое в духе Эль Греко лицо выражало страдание.

— Странное распятие,— заметил он.

— Янсенистское,— пояснил Винклер и тут же закрыл рот, словно сболтнул лишнее.

— Никогда не слышал этого слова. Почему руки у него над головой?

Доктор Винклер неохотно ответил:

— Потому что, на взгляд янсенистов, он принял смерть только ради избранных.

7

Как я теперь понимаю, просматривая свои досье, записи разговоров, показания разных людей, Ролло Мартинс тогда еще мог благополучно покинуть Вену. Он проявлял нездоровое любопытство, но эта его «болезнь» контролировалась на всех этапах, и никто ничего не выдал. Пальцы Мартинса пока не коснулись трещины в гладкой стене обмана. Когда Мартинс вышел от доктора Винклера, ему ничего не угрожало. Он мог отправиться в отель Захера и заснуть с чистой совестью. Мог бы даже без всяких осложнений нанести визит Кулеру. Никто не был серьезно встревожен. К своему несчастью,— у него будет время горько сожалеть об этом — Мартинс решил съездить туда, где жил Гарри. Ему вздумалось поговорить с маленьким раздраженным человеком, который сказал или дал понять, что был свидетелем того несчастного случая. На темной холодной улице у Мартинса возникла мысль отправиться прямо к Кулеру, завершить свою картину тех зловещих птиц, что сидели у тела Гарри, однако Ролло, будучи Ролло, решил подбросить монету, и ему выпал другой маршрут, что повлекло за собой смерть двух людей.

Может, тот маленький человек по фамилии Кох выпил лишку, может, хорошо провел день в конторе, но на сей раз, когда Мартинс позвонил в дверь, он оказался дружелюбным и разговорчивым. К тому же он только что пообедал, и на усах его виднелись крошки.

— А, я вас помню. Вы друг герра Лайма.

Кох пригласил Мартинса в квартиру и представил располневшей супруге, которая, видать по всему, боготворила своего мужа.

— Ах, в старое время я угостила бы вас кофе, но теперь...

Мартинс протянул им раскрытый портсигар, и атмосфера стала намного сердечнее.

— Вчера я был несколько резковат,— сказал Кох.— У меня слегка разыгралась мигрень. Жена куда-то ушла, поэтому дверь пришлось открывать самому.

— Вы сказали, что видели, как произошел тот несчастный случай?

Кох переглянулся с женой.

— Дознание окончено, Ильза. Опасаться нечего. Я знаю, что говорю. Этот джентльмен — друг. Да, я видел, а вернее, слышал... Но никто, кроме вас, об этом не знает. Раздался визг тормозов, я подошел к окну и успел только увидеть, как тело вносили в дом.

— А показаний вы не давали?

— В такие дела лучше не вмешиваться. Отлучаться со службы мне нельзя: у нас не хватает сотрудников... И, собственно говоря, я не видел...

— Но вчера вы рассказывали, как все произошло.

— Так описывалось в газетах.

— Мучился он сильно?

— Герр Лайм был мертв. Я смотрел вот из этого окна и видел его лицо. Мне с первого взгляда всегда ясно, мертв человек или нет. Это в определенном смысле моя работа. Я служу управляющим в морге.

— Но другие говорят, что он скончался не сразу.

— Видимо, они не так знакомы со смертью, как я.

— Правда, когда прибыл врач, он был мертв. Я разговаривал с врачом.

— Герр Лайм скончался мгновенно. Можете поверить знающему человеку.

— Я думаю, герр Кох, вам следовало бы дать показания.

— Нужно помнить и о себе, герр Мартинс. Давать показаний не стал еще кое-кто.

— То есть как?

— Вашего друга вносили в дом трое.

— Я знаю — двое друзей и водитель.

— Водитель оставался в машине. Он был сам не свой, бедняга.

— Трое...— Казалось, что, водя пальцами по голой стене, Мартинс обнаружил пусть даже не трещину, но, по крайней мере, шероховатость, не сглаженную заботливыми строителями.— Вы можете описать их?

Но Кох не привык приглядываться к живым. Взгляд его привлек лишь человек в парике, остальные были просто обычные люди, не рослые, не низкие, не толстые, не тощие. Видел он их с большой высоты, склоненными над своей ношей: они не смотрели вверх, а он быстро отвернулся и закрыл окно, сразу поняв, что не стоит попадаться на глаза.

— Собственно говоря, герр Мартинс, показывать мне было нечего.

Нечего, думал Мартинс, нечего! Он уже не сомневался, что совершено убийство. Иначе зачем же скрывать время смерти? Два единственных друга Гарри в Вене хотели успокоить его денежными подачками и билетом на самолет. А третий? Кто он?

— Вы видели, как выходил герр Лайм?

— Нет.

— Слышали вскрик?

— Только визг тормозов, герр Мартинс.

Мартинс подумал, что ничем, кроме слов герра Коха не подтверждается, что Гарри был убит именно в тот миг. Медицинское свидетельство имелось, но время смерти в нем указывалось с точностью до получаса, и доверия оно внушало не больше, чем слова доктора Винклера: опрятного, сдержанного человека, хрустящего рубашкой среди распятий.

— Герр Мартинс, мне только что пришло в голову — вы остаетесь в Вене?

— Да.

— Если вам нужно пристанище, то договоритесь с властями и занимайте квартиру герра Лайма. Это реквизированная собственность.

— Ключи у кого?

— У меня.

Кох повел Мартинса в квартиру, принадлежавшую Лайму. В темном маленьком коридоре все еще пахло дымом турецких сигарет, которые всегда курил Гарри. Казалось странным, что этот запах держится в складках штор так долго после того, как сам человек стал мертвечиной, прахом, пищей для червей.

Гостиная выглядела нежилой. Мартинсу показалось, что даже слишком нежилой. Стулья стояли у стен, на столе, за которым Гарри, очевидно, писал, не было ни пыли, ни бумаг. Паркет блестел как зеркало. Кох отворил одну из дверей и показал спальню: кровать была аккуратно застелена свежим бельем. В ванной не было хотя бы даже использованного лезвия, говорящего о том, что несколько дней назад эту квартиру занимал живой человек.

— Видите,— сказал Кох,— квартира вполне подготовлена для нового жильца. Ильза все убрала.

Да, квартира была убрана на совесть. После умершего должен оставаться какой-то мусор. Человек не может внезапно отправиться в самое долгое из путешествий, не оставив неоплаченного счета, неотправленного письма или фотографии девушки.

— Здесь не валялось никаких бумаг?

— Герр Лайм всегда был очень аккуратен. Бумаги лежали в корзине и в портфеле, но их унес его друг.