Плач кукушонка - Вольдемар Грилелави

Отец, которого мучил червь сомнений всю ночь, осталось ли чего из запасов, утром с первыми лучами глянул в комнату, где дремали крепким сном мать и сын. Долго глазел удивленным взором на явление техногенной катастрофы, пока не увидел под столом сумку еще с большим количеством вина. Это бальзамом растеклось по организму, и он опять ушел в спальню досыпать.

Всю неделю Влад, как и обещал, просидел дома. Утром с книгой, проводя родителей на работу, а вечером допоздна у телевизора и стола с родителями. Все больные темы обговорены, будущее обрисовано. В выходные они вместе ходили в кино, в театр, на какой-то заезжий концерт. Билеты на юг в Адлер он приобрел еще в Ушарале, так что, время отъезда в санаторий было известно еще в начале отпуска. В аэропорт родители его не провожали, распрощались утром перед работой. Отец рвался в провожатые, грозился отгулом, но Влад, сославшись на маленький багаж, состоящий из небольшого чемоданчика, больше схожего с дипломатом, отговорил отца от лишних хлопот. В чемоданчик Влад бросил запасное белье, пару рубах, шорты, плавки. А остальное пригрозился купить в черноморских магазинчиках. Да и много ли вещей необходимо холостяку. Побольше денег. Документы и деньги Влад сложил в барсетку, которая постоянно болталась на руке. А чтобы обезопасить весь финансовый капитал, он разложил несколько крупных купюр по карманам брюк и рубашки. Легкую куртку снял уже в самолете при подлете к Адлеру. Но юг почему-то встретил легким дождиком с прохладой, поэтому пришлось набросить ветровку на плечи.

Сразу же при выходе с аэропорта он был окружен транспортным сервисом с различными предложениями.

— За 25,- назвал сумму кавказец в кепке, размером чуть меньше Ушаральского вертодрома.

Влад хотел согласиться, да, видать, передержал дыхание, и эту паузу кавказец принял за торг.

— Хорошо, 20.

— Согласен, — кивнул Влад поспешно, дабы тот не передумал, так как знатоки предупредили, что 25 минимальная цена. Ну а 20, так совсем хорошо.

Пока шли к машине, таксист еще троих прихватил: двух бабок и дедка. Они пытались усиленно сбить цену, но скидки больше не входили в планы водителя, поэтому старики ворчали, но шли. Стало быть, цена и так была мизерной благодаря Владу.

— Чтобы лучше понять горы, надо с ветерком прокатиться, — задорно предложил таксист, приглашая к скоростному полету по ущельям.

Бабки с дедом пытались возражать, а Влад махнул рукой:

— В горах работаю, так что не испугать, не удивить.

Окрыленный мужской поддержкой, таксист с места рванул за сто и уже не слушал стоны и причитания молящихся старушек. Первые несколько километров не внушали опасений, и Влад, поддерживая беседу, с интересом рассматривал южные красоты. Но, когда, то слева, то справа стали появляться, ужасающие своей крутизной, ущелья, у Влада скверно засосало под ложечкой. Хотелось домой к маме. Сославшись на усталость, он прикрыл глаза, попытался задремать. И вдруг с ужасом осознал, что почва под колесами кончилась, и машина под общий ужас и дикий вопль парила в ущелье над пропастью.

22

"Здравствуйте милые бабушка и дедушка. Я вам рассказывала про друга Альберта, который пропал на все лето. Он снова появился к школе и вот опять уже навсегда исчез. И страшное не то, что он исчез, а как и с какими мыслями. Мне ведь казалось, что я ему интересна, он нуждается во мне так же, как и я в нем, хотя сама понимаю, что навыдумывала белиберды всякой. Хотелось мечту воплотить в реальность. Когда мы вместе плакали над его горем, я мечтала услышать от него его тоску от разлуки со мной, но все получилось банально просто. Их родители развелись. Мама Альберта устала от пьянок и гулянок, и за ними приехала бабушка. А Альберт любит отца и не хочет от него уезжать. И плакал от разлуки с папой, а я ему без надобности. Там, где живет бабушка, у него полно друзей. Он рассказывал про мальчишек, с которыми провел все лето на рыбалке и в лесу. Даже девчонки знакомые, они вместе играли. А я здесь была просто, как от скуки. У него мало друзей, вот он и общался со мной. Еще ему нравилось заботиться обо мне. Все это здорово было, но расстался он со мной без особого огорчения. Его не в чем обвинять. Это моя трагедия. У всех мальчишек и девчонок полно друзей, и если куда- то исчезает один из всех, они, возможно, безболезненно воспримут эту потерю. А у меня кроме Альберта во всем мире ни одной живой души. И эта душа не просто покинула меня, а сделала это легко. И если бы еще и отец с ним уезжал, то Альберту незачем было бы даже со мной прощаться. Мне от этого стало настолько грустно, что даже желание жить пропало. И я задумала покинуть этот злой беспощадный ко мне мир. И покинуть задумала не одна. Мне страшно захотелось убить всех виновных в моих страданиях, а такими я считала родителей и дом, который перестал быть защитником. Он не греет, он не спасает, он злой. Когда я засыпала, то твердо была уверена, что задумка удалась. Даже трудно вообразить, что я так быстро уснула в этот решающий для меня момент. Видно полунищенское существование насовсем отняло инстинкт самосохранения. Очень хотелось умереть во сне. Поэтому моё просыпание под шум во дворе явилось для меня шоком. Я не могла просто поверить, что и на этот раз смерть обманула меня. Но, когда я увидела скорую помощь и носилки с двумя телами, меня обуял страх за содеянное. Нет, меня никто не обвинял, я слышала шум и крики во дворе. Говорили, что они сами себя загубили, мол, курили в постели и задохнулись в дыму. Оказалось, что одеяло подымило, покоптило и погасло, а соседи увидели дым из окна и вызвали скорую. А дымящиеся тряпки без пожарных просто выбросили во двор и залили водой. Но немного погодя услышала радостную весть. Они живы. Не сам факт их жизни обрадовал меня. Я убить их хотела вместе с собой, а жить с чувством вины за гибель даже очень плохих людей для меня самой просто убийственно. Наверное, если бы они умерли, я бы без раздумий повторила попытку. А поскольку вся троица жива, то будем жить дальше. Не знаю, как, но попробую, может получиться. И, пока они лежали в больнице, я искала бутылки по своим знакомым местам вдоль Тентека и в его окрестностях. С трудом, но после долгих поисков хоть одну, да нахожу. А это два сытых дня. Не очень сытых, но и не совсем голодных. Милые мои, я совсем не знаю, как дальше жить. Ведь чтобы стать взрослой, это надо еще прожить минимум восемь лет. Но даже представить невозможно, как это много. Это еще восемь лет, как этот прошедший год, за который я превратилась в уродливую, хромую, грязнулю и вонючку. Это не мои слова. Их я слышу вслед. Меня в последнее время даже обижать перестали, брезгуют. А еще впереди столько много дней и ночей, зим и весен. Одно успокаивает, что, скорее всего я столько не проживу. Сомневаюсь даже, что сумею пережить даже эту зиму. Конечно, я пытаюсь выкраивать кусочки хлебушка и подсушивать их. Но так редко получается что-то выкроить. В те дни, когда работает тетя Вера, то она угощает испорченными булками. Хотя я давно заметила, что она их сама портит. Жалеет меня, только от ее жалости мне еще тоскливей от сознания собственной ущербности. Даже в тюрьме у бандитов есть срок, питание, какая-то забота. Я в книге читала, что у них даже свидания с родными людьми. Редко, но бывают. А какой у меня срок? Год, пять, десять? И все мои любимые исчезли, а те, кого по законы жизни я должна любить, ненавидят меня за само существование, за жизнь. Я им мешаю своей жизнью продать наш дом и напиться много-много вина. Зачем им еще больше? Ведь они его имеют и так каждый день вдоволь? Чтобы пить еще и по ночам? Но ведь вино бесконечно тоже нельзя пить, от него дурнеют и теряют сознание. Значит, больше, чем твой организм принимает, пить не получится. Оно же не войдет. И я абсолютно не виновата и не мешаю им. Но они все равно хотят моей смерти и каждый вечер об этом только и говорят. Уже пробовала не слушать, но ведь хочется, чтобы выжить, знать их планы. Но планов у них нет. После того случая с трактором, когда спас меня дядя Миша, они ничего конкретного не говорят. Просто мечтают, что я сама когда-нибудь загнусь. Объясните, милые, зачем им моя смерть? Она не принесет им выгоды. А еще у меня небольшая отдушина и радость в серой жизни — алабай. Он иногда подкармливает меня, а точнее, позволяет с его кастрюли зачерпнуть пару пригоршней каши. Тетя Женя варит ему вкусную кашу. Там даже косточки бывают. Вот только выносит ему под вечер, когда все дома, еще немного светло, и покидать чердак рискованно. Алабай часто съедает, даже редко хоть кусочек оставит. Но иногда они закрутятся по хозяйству и поздно выносят. И я тут как тут. А алабай всегда ждет, пока я перекушу, не мешает мне, хотя я ведь вижу — хочется ему, прям слюной захлебывается. Единственная любящая душа. Я часто забираюсь в будку к нему поговорить. Он любит слушать, кивает, соглашаясь со мной. Только летом жарко у него, вот к зиме буду часто навещать".