Темпоград. Научно-фантастический роман - Георгий Гуревич

Гранатов щелкнул выключателем.

— Давайте думать, — повторил он, — давайте думать напряженно. Следующая встреча в 20 часов 29 минут 35 секунд по московскому времени. Через час.

Напоминаем: за час в Темпограде проходило пятнадцать суток.

12. ВСЕГО ОДИН ЧАС

Четыре минуты были в темпоградских сутках: минута ночная, утренняя, дневная, вечерняя…

Поскольку освещение было искусственным, день от ночи отделяла электростанция. Днем уличные лампы горели в полный накал, с половины вечерней минуты — вполнакала. В своей же комнате каждый распоряжался по собственному вкусу, включая дневные лампы в любое время. Но обычно темпоградцы соблюдали режим: ложились в постель, когда меркли уличные лампы. Именно это мигание света заметил Лев, глядя на Темпоград снаружи, с вокзала.

Сейчас и он ложился соснуть минутки на полторы, проснувшись, делал основательную трехсекундную зарядку, завтракал за три секунды, шел поработать минутку-полторы.

А в большом подмосковном мире в это время был майский вечер, на синем небе проклевывались первые звездочки, молодые соловьи пробовали неокрепшие голоса, прячась за кулисами, — в темных кронах, еще не решались выводить рулады на авансцене. И молодые парочки млели прислушиваясь; им казалось, что соловьи поют об их любви. Юноши гордо расправляли грудь, как будто это они сами организовали серенаду, а девушки благодарно вздыхали, прижимаясь к своим всемогущим спутникам.

«Рли-рли», «вить-вить», «чок-чок-чок». Вздохи. Долгий поцелуй.

А у Льва — сутки, сутки и еще сутки…

Утреннюю минуту, как полагается, он проводил на работе, при Клактле. К тоиту за разъяснениями и уточнениями с утра спешили представители всех групп спасения: эвакуаторы Баумгольца, подводники Катаямы, глобальники Ганцевича и Вильяновы, гранатовские беглецы в быстрое время. Клактл с охотой рассказывал подробности о своей милой планете: о растениях, животных, ландшафтах, жрецах, владыках и простолюдинах, обычаях, обрядах, храмах, дворцах и хижинах. Издалека все казалось прекрасным. Клактл старался описать как можно выразительнее, Лев силился перевести поточнее, но иногда слов не хватало. Не только ему не хватало, не было соответствующих слов в земных языках. «Хаиссауа», например, Выше говорилось уже об узорах из мокрых камешков. Высыхая, они, естественно, меняют цвет. И опытные мастера умеют так подбирать камни, чтобы мокрое изображало одно, а сухое — совсем другое. Иногда удается при высыхании создать иллюзию движения. Вот эта движущаяся, изменяющаяся мозаика и есть хаиссауа. В переносном смысле — высшее мастерство. Не надо путать с «хаиосаутл». Это уже слуга, наемник или раб, чья обязанность увлажнять хаиссауа в богатых домах. В переносном смысле — легкая работенка.

Или «шашшаш». Лев все порывался перевести как «шашни». Действительно, иногда это флирт, интимные излияния, но подводные. У тоитов с их земноводными лапами плаванье и нырянье первый, простейший вид спорта, как у нас бег на сто метров. Ныряльщика под водой видно плохо и совсем не слышно. И вот рабы, строители каналов и плотин, скрываясь от глаз надсмотрщиков, устраивали заговоры под водой. И выработали безмолвный язык прикосновений — к локтю, к плечу, одним пальцем, двумя, ладонью, щепоткой… Конспиративный язык рабов переняли проказливые мальчишки, а потом он распространился и на ухаживанье, стал вторым языком тоитов, получил грамматические правила, проник в искусство, сделался подводным танцем, во дворцах появились подводные сцены. Все это называется «шашшаш». Каким словом перевести?

Лев с интересом вникал в подобные тонкости, без устали повторял объяснения. Но всегда как тень за спиной стояло мрачное: «Все это обречено, доживает последние недели. Не позже, чем 18 июля вспыхнет слепящим светом небо, огненные языки прокатятся по городам и полям, слизнут дворцы с узорами хаиссауа и хаиссаутлов, лениво помахивающих мокрыми щетками, сварят заживо возмущенных рабов, юных озорников и влюбленные парочки, затеявшие шашшаш под водой. Все исчезнет, все станет прахом — хорошее и плохое. Спасать надо, спасать, торопиться! И Лев придирчиво допрашивал себя: все ли он делает, чтобы спасти Той и тоитов?

А Клактл думал о другом: кого спасать?

Пять раз (пять раз, не преувеличивая!) Лев пересказал ему дискуссию в Малом зале, прежде чем Клактл уловил суть. Но, уловив, воспринял по-своему: тонконогие — народ добрый, честный, но отнюдь не всесильный. Хотели бы помочь, но не могут, вот и тешат себя сказками вроде крыши над целым миром.

— Я вам подскажу, — сказал он Льву. — Вы в затруднении, потому что хотите спасти всех. Не надо всех. Чернь — это стадо, грязные ноги и мозолистые спины. Спасать надо мудрые головы. Даже не мудрые, наимудрейшие. Среди жрецов есть носители тайн, есть и носители факелов, чаш и священных сосудов. Носителей тайн не так много. Верховный жрец Гранатов сказал, что тысячу вы увезете. Я назову вам тысячу наимудрейших.

Высказавшись, Клактл горделиво уставился на Льва, ожидая, что его похвалят за сообразительность. Гениальное же решение. Здешние мудрецы ломают головы, как увезти двадцать тысяч раз по тысяче, распутывают узел, а он взмахнул мечом и разрубил: «Всех не надо. Спасайте одну тысячу. Я назову…»

Лев отвел глаза. Ему было совестно. Так бывает совестно взрослому, столкнувшемуся с жестоким ребенком. Вот подарила ему мать аквариум, рассказывает, как чистить, воду менять, кислородом освежать, как рыбок кормить. А он возьми и брякни: «Мама, изжарь мне этих рыбок. Они вкусные?»

В данном случае: «Изжарьте двадцать миллионов. Они невкусные: ноги грязные, спины мозолистые!»

— Хорошо ли, Клактл, бросить всех на произвол судьбы? У всех жены, дети, старики родители. По вашим понятиям, душа у каждого.

Нет, Клактл считал, что душа есть только у посвященных. У прочих не душа, а пар. У рабов и пара нет.

— Несправедливо же, Клактл. Посвященные хотят взять свои семьи: жен, детей и рабов заодно. Значит, не тысяча посвященных, а двести. Для остальных места нет. Споры, обиды, драки. Двести спасенных — так мало!

— Мало! И пусть будет жесткий порядок. Я напишу имена двухсот и первой тысячи, и второй. Сколько успеете, увезете. Но начинайте сразу.

Отныне, каждый день, покончив с ответами на вопросы о планете, Клактл усаживал Льва за стол и начинал вслух рассуждать, кого из посвященных надо спасать в самую первую очередь.

— Гезогза? Гезогзе ведомы тайны трав, он лечит глаза и уши, исцеляет рези в животе, избавляет от бесплодия. Запиши — Гезогза. Правда, он стар. Забывает молитвы, забывает и травы. Послушникам поручает лечить. И немощен, род не продлит, потомства не оставит. Зачеркни Гезогзу. Или нет: запиши, но одного — без семьи. Потомства не оставит, значит, жена ему не нужна. Гезогза, посвященный в тайны трав. Записал?