Тайна - Зухра Сидикова

- Мне кажется - это касается нас обоих.

- Нет, ты ошибаешься - это касается тебя одного. А мне а-а-абсолютно наплевать! – Володька закинул ногу на ногу, стал покачиваться на стуле. - Я просто хотел Полинке помочь. Но она, как всегда, выбрала тебя. А мне, ты прав, надоело после тебя объедки собирать. У меня теперь новая жизнь и новая женщина, которая никак не связывает меня с прошлым, она - мое настоящее и мое будущее. Скоро у меня свадьба, и знаешь, я тебя на свадьбу не приглашаю… Не хочу, чтобы ты был в моей жизни… Лучше ты меня или хуже, друг ты мне или враг – теперь мне все равно. Жаль Полинку… не знаю, зачем ей понадобился пистолет? - он тяжело вздыхает. - Но теперь мне все равно. Думаю, меня это не коснется. Может быть, тебе придется с этим разбираться, а может быть, мы и не увидим ее больше… Так что, ты иди, я приберусь здесь и тоже пойду. Ключи соседке оставлю. Иди…

*  *  *

Куда теперь ехать? Куда идти?

Он остановил машину посреди шоссе. Вышел. Сел на корточки, обхватив голову руками.

Вдоль дороги тянулась редкая полоса деревьев, сейчас в темноте она казалась ему зловещей в своей бесконечности, черной пеленой леса - огромного, молчащего, угрожающего. Свет редких машин, проезжающих мимо, выхватывал темные силуэты деревьев, и тени выбегали вперед, вытягивали ветви, и, танцуя и вихляя кривыми телами, неслись по дороге и исчезали где-то в самом конце шоссе.

Он вынимает телефон, набирает номер, слышит ее голос.

- Я уезжаю, - говорит она, - я уже на вокзале…

Он мчится через весь город, больше всего боясь опоздать, больше не увидеть ее лица, ее глаз.

Только-только занималось утро. Поезд готовился к отправке, и перрон уже опустел. Он еще издали увидел ее невысокую тонкую фигурку. Она улыбалась и смотрела ему прямо в сердце своими большими внимательными глазами.

Он взял ее руки в свои:

- Не уезжайте, Лера, прошу вас.

- У вас что-нибудь случилось? – спрашивает она и снова улыбается. - Вы сегодня какой-то странный. Не такой как всегда.

- Я не хочу, чтобы вы уезжали… - говорит он, чувствуя, как тяжело ему расставаться с ней. - Куда вы?

- К морю, - говорит она, – хочу пожить у моря… и может быть мне удаться забыть вас… не мешать вам…

Он смотрел на ее развевающиеся на ветру волосы и представлял себе море, тихо пенящееся под ногами, теплый золотисто-желтый песок, чаек, парящих над волнами, тишину осеннего остывающего побережья.

- Не уезжайте, - снова просит он. - Останьтесь.

- Не могу, - говорит она и гладит его ладошкой по лицу, - мне нужно ехать. Я уже сняла домик. Чудесный домик у самого моря.

Он задерживает ее руку, целует нежное запястье.

- Поедемте со мной, - шепчет она, - Максим, поедем со мной… ненадолго… на несколько дней…

Он смотрит на нее. Она словно легкий ветер, словно тихий праздник среди утомительных тяжелых дней…

Может быть, это и есть выход из его безнадежного запутанного существования – уехать, уехать с этой девушкой от всех проблем, от всех загадок, необъяснимых смертей, от страха, от прошлого.

Она уже в вагоне. Прижала лицо к стеклу, отчего смешно сплющился носик, шепчет что-то. Поезд гудит, вздрагивает тяжело, медленно трогается. Он вскакивает на подножку… и она обнимает его, улыбается радостно, заглядывая ему в глаза. Он прижимает ее к себе, вдыхая легкий солнечный запах ее волос. Поезд набирает скорость, колеса стучат весело и гулко. За окном мелькают деревья, вытягиваясь в одну темную жирную линию. Он вздыхает полной грудью. Все плохое осталось позади. Впереди только радость… любовь и… море… бесконечное… тихое… синее море…

Глава четырнадцатая

Через несколько часов они шли по берегу, взявшись за руки, по влажному теплому песку. Смеялись, запрокидывая лица к голубому с проталинами облаков небу.

Долго сидели у моря, почти у самой воды, смотрели на это бесконечное, бескрайнее, завораживающее чудо. Тихая прозрачно-зеленая волна ласкала их босые ноги. Лера положила свою голову ему на плечо, и он иногда целовал ее в нагретую солнцем макушку, и тогда она поворачивала к нему милое улыбающееся лицо, и он улыбался ей в ответ и легко касался губами теплых, чуть солоноватых от морского воздуха, губ.

Когда солнце уже скрылось за горизонтом, сливающимся с морем, они пришли в небольшой приморский поселок, раскинувшийся совсем недалеко от берега, к маленькому глинобитному домику с выбеленными мелом стенами, с голубыми резными ставенками, с террасой, увитой виноградом. Вошли во дворик, заросший цветами и травой.

Лера открыла дверь, и они оказались в темной прохладе небольших с низкими потолками комнат.

Распахнули ставни, зажгли свет, решили немного прибраться и поужинать, поставили чайник. И все это так отличалось от того, что окружало его последние годы… Белые занавески на окнах, грубо сколоченный дощатый стол под пестрой скатертью, и Лера в ситцевом халатике. Так трогательно, так по-домашнему уютно. У него отпустило сердце, словно кто-то невидимый разжал кулак.

Пили чай, разговаривали, смотрели друг другу в глаза. Незаметно за белыми занавесками наступила ночь, тихая и долгая.

*  *  *

Эти дни, наполненные солнцем, воздухом и морем, стали самыми счастливыми в его жизни.

Они часами бродили по берегу, загребая босыми ногами золотистый песок, подбирали и рассматривали раковины и камни, купались в прохладном, уже по-осеннему начинающем остывать море. Больше молчали, чем говорили. Разговоры были очень осторожными, они как будто бережно прикасались друг к другу, боясь обидеть, испортить неосмотрительным словом то легкое, доверительное, что складывалось между ними.

Как-то у нее зазвонил сотовый, она нахмурилась, и вдруг вырыла в песке небольшую ямку, положила в нее телефон и засыпала его песком.

- Он мне больше не нужен, – просто сказала она.

И тогда он тоже достал свой сотовый, который был выключен все это время, и тоже закопал его в песок.

- Мне тоже не нужен.

Они улыбнулись друг другу, и ушли, взявшись за руки, ни разу не обернувшись, и не увидев, как нахлынувшая волна скрыла под собой два маленьких могильных холмика. Больше они не приходили на это место.

Она все время рисовала – море, деревья, белые домики, рыночных торговок, детей, игравших на берегу. И его… Долго усаживала, касаясь легкими руками, а, когда рисовала, задумывалась вдруг с тихой улыбкой, застывала с карандашом в руке, смотрела, не отрывая глаз от его лица.

Они много времени проводили в доме, возились в саду, копая грядки под клубнику и высаживая цветы, словно им предстояло прожить здесь много лет. Он учил ее готовить, смеясь и подшучивая над ее неловкостью. Ходили на рынок, шумный, кричащий красками плодовитой щедрой южной осени. Максим долго приценивался, азартно торговался, хохотал и заигрывал с торговками, подмигивая при этом Лере, и ощущал при этом такую неистовую щекочущую изнутри радость, что начинала кружиться голова.

Вообще он много смеялся в эти дни, а она наоборот казалась тихой, молчаливой, только смотрела на него, и он чувствовал в ней какую-то грусть.

Он боялся обидеть ее и старался не спешить, не торопил тот последний миг, который должен был связать их надолго, - он чувствовал это, - может быть, навсегда.

Но эта ночь наступила… и с ними случилось то, что должно было случиться. То, чего он боялся, о чем не хотел думать, и все-таки думал беспрестанно, желая этого и мучаясь от этого желания.

Они пришли с моря, весь вечер она была молчаливой, печальной. Он спросил, что с ней, о чем она грустит. Она вдруг обняла его и заплакала, уткнувшись в его плечо. Он успокаивал ее, вытирал слезы, пытался шутить. Она отвернулась, отошла к окну. Ему стало жаль ее. Она выглядела такой хрупкой, юной, совсем одинокой.

Он подошел, повернул ее к себе, обнял. Она подняла к нему лицо, и совсем близко он увидел ее губы - нежные, розовые, припухшие от плача. Он поцеловал ее.

Она была такой нежной, такой податливой, такой покорной.

Он не мог больше сдерживать себя и больше не хотел быть только снисходительным покровителем.

Ему нужна была ее нежность, ее покорность. Ему нужна была она вся, вся без остатка. Он был ее первым мужчиной, и осознание этого наполнило его гордостью и нежностью, нежностью, которой он не испытывал ни к кому и никогда.

Она уснула на его плече. Он долго смотрел на ее тонкое лицо, на губы, грустно сомкнутые, на длинные чуть дрожащие ресницы. Осторожно откинул волосы с теплого лба, прикоснулся губами.

Хотелось курить, но он боялся потревожить ее.

Залаяла соседская собака. Он осторожно освободил руку, приподнялся на локте, откинул занавеску. Ему показалось, что за окном стоит кто-то. Он быстро встал. Лера заворочалась, что-то сказала во сне, - он не расслышал, - и снова уснула. Он оделся и вышел из комнаты. Открыл заскрипевшую дверь, вышел на террасу. И снова как будто темная фигура у калитки.