Крест и полумесяц - Руслан Ряфатевич Агишев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
-//-//-
Старинное селение Ночх-Кела располагалось на правом берегу Шаро-Аргуна в бассейне притока Келойахк, берущего начало с хребта Хиндолайм. В его центре тянулись к небу стройные стены сторожевых башен, соединенных массивной стеной с узкими бойницами. Совсем рядом теснились, прилепившись друг к другу, десятки неприветливых домов, часть которых врезались в скалы. Между ними змеились крутые дороги, на которых едва протиснется арба.
Веками здесь ничего не менялось. Казалось, что само время остановилось в стенах низкорослых каменных кибиток и узких извилистых тропок, глубоких горных пещерах. Деды сельчан, их деды и их деды жили в строгом соответствии с древнейшими традициями и обычаями, в которых с легкостью узнавалось влияние монгольских, половецких племен, прослеживались древнеперсидские и даже праарийские следы. Убеленные сединами аксакалы даже с гордостью рассказывал о том, что все они, живущие здесь, являются потомками самого сирийского шахиншаха Сайд-Али-аш-Шами. Мол, кровь этого великого воителя древности, прозванного Горным львом, течет и в их мужчин жилах, делая их храбрыми и сильными, как хищный зверь. Их женщины и девы, подобно мифическим амазонкам, не уступают своей храбростью мужчинами и всегда готовы взять в руки оружие, чтобы защитить свою семью и дом.
Эти и многие другие мысли роились сейчас в голове невысокого крепкого мужчины в черном шерстяном плаще, из-под которого выглядывал потрепанный османский халат и шаровары. Покрытое южным загаром лицо незнакомца выражало глубокую задумчивость.
— Дом… Сподобил все-таки Всевышний еще раз увидеть родные места, — он бросал жадные взгляды по сторонам, останавливаясь глазами то на приметной белой скале, то на толстой раскидистой акации. — Как же давно я здесь не был… Эх…
Вача по прозвищу Волк давно уже не был на родине. Больше двух десятков лет назад он, тогда еще молодой парнишка с бурлящей в жилах кровью, ушел в поход «за зипунами». С отрядом таких же, как и он, дерзких, бесшабашных врывались в селения османов на побережье, брали на абордаж купеческие суденышки, грабили караваны. Насытившись грабежами, они шли в крупные города, где с шумом спускали кровавые деньги. Только все, когда-то заканчивается: растаял отряд, сгинули товарищи-разбойники, не осталось за душой монет. Все возвращалось на круги своя. Возвращался домой и Вача, правда, постаревший, израненный. Из всего имущества у него и остались лишь рваный халат, английское ружье и дамасская шашка.
— Вот, Волк, ты и вернулся домой, — тяжело вздохнул горец. Глубокие морщины прорезали лоб. Лицо исказила гримаса. — Дом… — душили противоречивые чувства, комом вставшие в горле.
Уже показались макушки старинных башен, одна из которых принадлежала его роду. Еще босоногим мальчишкой он излазил ее вдоль и поперек, представляя себя храбрым защитником селения из далекого прошлого. Кривая палка в его руках превращалась в дальнобойное ружье, а далекие валуны — в головы наступающих врагов. Скоро дорога вильнет, и Вача увидит первые кибитки родного селения.
В этот момент в горах что-то загрохотало. Гулкие раскаты начали гулять между скалами, то забираясь в глубокие ущелья, то взбираясь на высокие горные пики. Вача тут же бросился к обочине дороги и привалился к огромному валуну. В его руках само собой оказалось ружье, которым он сейчас и выцеливал врага.
— Откуда здесь пушки? Ведь стреляли… — шептал горец сквозь зубы, дергаясь по сторонам. — Неужели кяфиры добрались и сюда? А это еще кто…
Услышав цоканье копыт, Вача приготовился стрелять.
Из-за поворота показалась худая, одни ребра, кляча, запряженная в небольшую арбу. В повозке горкой лежал черные, сверкавшие на солнце куски каменного угля, здесь прозывавшегося горючем камнем.
Только взгляд горца привлекло не это. Позади арбы шло… О, мой Бог! Прямо за повозкой брело существо, лишь внешне напоминавшее человека. Его лицо, ладони, вся одежда были иссини черного цвета. Во время своих странствий Вача, конечно, видел мавров и привык к ним, но здесь было нечто совершенно иное.
— Иблис… — с ужасом клацнул зубами горец, пытаясь удержать ружье дрожащими руками. — Это иблис.
Дернул за курок, и воздух сотряс выстрел. Не дожидаясь пока рассеется пороховое облако, он бросился в атаку с выхваченной шашкой в руке. Сейчас адское создание отведает священной дамасской стали.
— Биссмилляхи Рахмани Рахим[1]… — заорал он во все горло, размахивая клинком.
Не успев сделать и трех шагов, Вача налетел на сильный удар в лицо. Хрясть! Со всей силы ему влупили какой-то дубиной, отчего у горца выбило дух и бросило на спину.
Вача, обливаясь кровью, пытался вскочить на ноги, но у него ничего не получилось.
— Что же за дерьмо такое? Опять стреляют. Каждый день одно и то же, каждый божие день, — к своему удивлению Вача услышал человеческий голос, правда, очень рассерженный. Но откуда у иблиса человеческий голос⁈ Это же адское создание! — Знают же, что здесь теперь шахта, уголь возят. Что за олухи⁈ Никакой я не иблис! — черное лицо со сверкающими белками глаз вплотную приблизилось к горцу. — Я шахтер! Слышишь, ишак и сын ишака⁈ А черный, потому что там мыться негде. Вот, вот, смотри! Человек я!
До Вачи, наконец, стало доходить, что никого иблиса не было и в помине. Человек, которого он принял за существо из ада, был с головы и до ног осыпан угольной пылью, которая была буквально везде: в морщинах лица, в волосах, въелась в губы и складки одежды.
— Все, хватит! Свяжу тебе, дурака, и сдам туда, куда надо, — зло бормотал человек, быстро связывая руки и ноги Вачи сыромятными ремнями. После с хеканьем закинул неподвижное тело на гору угля, и хлестнул конягу плеткой. — Давай, родимая, пошли. Нам еще две повозки привезти нужно до вечера, а то норму не выполним.
Обалдевший от происходящего Вача лишь молча на все это смотрел. Голова в этот момент разрывалась не только от боли, но и от многочисленных вопросов: зачем этому человеку столько горючего камня?, кто такие «шахтеры»?, почему стреляют пушки?.
— Вон и милиция скачет… Слово-то какое чудное — «милиция». Откуда только имам их берет. Всевышний, наверное, нашептывает. Вона сколько всего нового придумал, — черный горец разговаривал сам с собой, время от времени подгоняя лошаденку. — Взять хотя бы горячую воду в мяктябе. Никогда такого не видел. Дергаешь за железку, а из трубы течет горячая вода. А купальня⁈ Нигде такой большой купальни нет, а у нас есть! Слышишь, абрек? — погонщик, наконец,соизволил обратиться к своему Ваче. — Видел где-нибудь купальни? Молчишь. В нашей купальне есть большое озеро с горячей водой. Бассейн называется. Есть особая пещера, где можно хлестать себя метелками. Наш имам говорит, что от такого хлестанья у человека прибавляется здоровье.
Вача продолжал молчать. А что ему еще оставалось делать? Нечего было сказать. Да, и жизнь его приучила лишний раз рот не открывать. Себе дороже могло выйти. Сейчас нужно молчать и смотреть во всей глаза. Собственно, именно это он и делал в настоящий момент.
А посмотреть, честно говоря, была на что. Над самым крайним домом поднималась высокая каменная башенка, из которой тянулся черный-черный дым. Такие же клубы дыма поднимались над домом в другом конце селения. Вача встревоженно задергался. Неужели пожар? Только никакого волнения, беготни людей, криков не было и в помине.
С другой стороны возвышалось нечто, что показалось Ваче совсем уж невероятным. Между парой каменный домиков какой-то полупрозрачный шалаш, от которого отражались лучи солнца. Вача, разглядывая эту странную постройку, изогнулся аж до хруста в спине, что не осталось незамеченным со стороны погонщика.
— Что вскинулся? Увидел нашу стекляшку? В глаза, наверное, сверкает? Такое, говорят, только в городе у Белого царя есть и больше ни у кого, — засмеялся шахтер. — Это те-п-ли-ца… — по слогам он выговорил незнакомое слово. — О-тап-ли-ва… Тьфу! Тепло там, как в горячем источнике. Сынишка мой там истопником обретается, — с гордостью говорил он. — А сверкает стекло! Слышал про стекло? Откуда. Ха-ха-ха, — засмеялся горец, махнув на пленника рукой. — Это как камень, но через него все видно. Кое-кто даже говорит, что это окаменевшие слезы грешников.
У Вачи сам собой рот открылся. Слишком уж о невероятных вещах ему рассказывали. Он опытный
