Покоритель орнамента (сборник) - Максим Гуреев

А он не стал прятаться тогда, а так и остался сидеть на земле перед домом рядом с убитой женой.

Под утро обстрел закончился, и затишье, длившееся не более десяти – пятнадцати минут, показалось вечностью. Потом пошли танки.

Он услышал, как предрассветная мгла наполняется ревом включенных двигателей.

Он увидел всадников Апокалипсиса, которых никогда не видел раньше.

Она выключает свет.

Теперь узоров ковра и не разглядеть вовсе – лишь редкие отблески автомобильных фар с улицы выхватывают отдельные детали орнамента.

Вот они:

Листья папоротника и алоэ. Навершия посохов. Бунчуки. Павлиньи хвосты. Зрячие ладони. Верблюды вниз головой. Арабская вязь. Оранжевые цветы. Плетенные из бересты восьмиконечные кресты. Рыбы вверх плавниками. Горящие свечи. Кубки для вина.

Красное виноградное вино.

Он задрожал всем телом и стал кричать на танки что было мочи. Из его рта вылетала слюна, из глаз катились слезы. Ему даже казалось, что некоторые из всадников Апокалипсиса обращали на него внимание, но ничего, кроме безразличной усмешки, он, столь ничтожный, столь жалкий, перепачканный глиной и пороховой гарью, в драных обносках, у них не вызывал.

Всадники недоумевали: «Он что? Вызывает нас на поединок, на бой ли, жалкий смерд?»

Она включает телевизор и смотрит в него.

Там передают новости. Ее внимание почему-то привлекает сюжет о безногом инвалиде, который на сделанной из трехколесного велосипеда коляске доехал от Мурманска, где живет, до Медвежьегорска. На вопрос корреспондента, зачем он это сделал, инвалид ответил, что посвятил этот пробег своему деду – врачу-психиатру Серафиму Филипповичу Молодцову, который пропал без вести в медвежьегорских лагерях в 37-м году.

Кстати, я тоже довольно часто вспоминаю своего деда Бенедикта Самойловича Полонского. Особенно тому споспешествует черно-белая фотография, сделанная моим отцом в 1979 году и хранимая мной в электронном виде.

На этой фотографии я изображен держащим в руках журнал «Америка».

Дело в том, что дед был подписан на этот самый журнал, что по тем временам было делом в высшей степени экстраординарным. Так вот, именно тот самый номер «Америки», который я держу в руках на фотографии, и был мне подарен дедом во время моей болезни ветряной оспой.

Другое дело, как могло получиться, что, уже будучи восьмиклассником, я подцепил эту болезнь, которой, как правило, болеют в детсадовском возрасте.

Хотя признаюсь, в то время я постоянно грыз ногти, и, следовательно, инфекция имела дополнительные возможности проникнуть в мой организм и поразить его. Так оно, видимо, и произошло.

Боже мой, с каким отвращением я взирал на свои, мной же изуродованные, в смысле обкусанные, ногти, сокрушался, всем своим существом ощущал, что где-то тут, в этих, столь напоминающих сланцевые разломы сооружениях таится болезнь.

Зачем-то, совершенно непонятно зачем, поливал руки попеременно горячей и холодной водой, надеясь таким образом смыть микробов в дудящий канализационными выхлопами сток рукомойника на предмет их утопления там.

Да-да, тех самых микробов, которых на плакатах, висящих в детской поликлинике, почему-то всегда изображали с выпученными глазами, как будто бы они испытывали недостаток в йоде и страдали от базедовой болезни.

Таращились-таращились на спеленутого марлей врача, разглядывали свое отражение в его столь напоминающих экран телевизора очках в пластмассовой оправе или в круглом зеркале, прикрепленном на его же голове при помощи резинового ремешка.

Она выключает телевизор и открывает холодильник. Совершенно непонятно почему, но на глаза ей попадается именно склянка бриллиантовой зелени, раствора для наружного применения.

Он нарисовал у себя на груди зеленкой крест и попросил одного из всадников Апокалипсиса убить его, выстрелить именно в этот, похожий на пороховую татуировку, крест.

Он был полностью уверен, что крест защитит его от пули.

Один из всадников выставил вперед указательный палец так, как это делают дети, когда играют в войнушку, и сказал: «Пуф!»

Я рассматриваю подаренный мне дедом журнал «Америка», на обложке которого изображен астронавт, делающий первые шаги на Луне. Особенно меня поражает его скафандр, в нем, как в широкоугольной линзе, одновременно отражаются черное бездонное небо, лунный грунт, американский флаг, пристроченный к рукаву, и даже обернутые специальной фольгой ботинки астронавта. Если не видеть всей фотографии целиком, то можно предположить, что он завернут в эту специальную фольгу с ног до головы.

Вполне возможно…

Когда я болел ветряной оспой, то был весь, буквально с ног до головы, вымазан зеленкой.

Она закрывает холодильник.

Он отходит от могильной ограды, присаживается на выкрашенный зеленой краской деревянный ящик из-под реактивных снарядов залпового огня, закуривает.

Молчит.

Все! Рассказывать больше не о чем.

«Пуф!» – и жизнь остановилась.

Оборвалась.

Точнее сказать, потеряла всяческий смысл, превратилась в одно, бесконечной длины воспоминание, в горькое, смертельно обидное осознание того, что ничего нельзя вернуть, – иначе говоря, повернуть вспять. Понимание этого является очень важным, смыслообразующим, полностью подрывающим основы сиюминутного, суетного бытования глубинным.

На глубинных минах подорвалось немало транспортных конвоев, шедших по Норвежскому и Баренцеву морям в Мурманск.

Мое лицо отражается в покрытой черным лаком рогатой глубинной мине, что выставлена на гранитном постаменте перед входом в Евпаторийский краеведческий музей.

Еще здесь стоят тяжелые корабельные орудия, гигантских размеров якоря, а на специальных, для той надобности сооруженных лафетах разложены торпеды разного калибра, разных систем и ходовых характеристик.

Сказав «Пуф!», всадник смеется, подносит указательный палец к губам, уже сложенным фистулой, и дует на него. Так всегда делают герои американских вестернов, как бы остужая разгоряченный продолжительной стрельбой ствол своего револьвера.

Во что облачены всадники Апокалипсиса?

Всадники Апокалипсиса облачены в кольчуги, кожаные, доходящие до локтей краги с металлическими шипами, высокие войлочные сапоги и обшитые собольим мехом треухи.

Она выходит на московскую улицу, и в лицо ей ударяет свежий морозный воздух конца декабря. Впрочем, такая погода в наших краях с некоторых пор является редкостью. Все более преобладает осенняя сырость вперемешку с густым и вязким, как пищевая вата, туманом, что выползает из низин, подворотен ли, крадется, веет-веет.

Вынесенный на фасад дома лифт живописно уплывает в мерцающую в отблесках наледей темноту ночи.

И где-то там, в горних сферах, в небесах, лифт исчезает.

Он уверен, что его жена и годовалый ребенок сейчас уже находятся на небесах, потому что именно на небеса отправляются все праведники, принявшие мученическую смерть. А еще, что с этим надо просто смириться и верить в бессмертие души назло «последнему врагу».

Но что есть «последний враг»?

«Последним врагом» Ориген Александрийский называет смерть, а коль скоро ее не будет, то не будет и никакой печали, не будет ничего враждебного там, где нет врага.

Потом лифт, сколь бы мы его ни наделяли сверхъестественными способностями, конечно, спускается с небес на землю, на первый этаж, другое дело, что довольно часто западают кнопки второго и пятого этажей.

На улице в лицо ей ударяет ледяной ветер.

К ночи, как известно, мороз всегда усиливается.

Отблески фонарей выхватывают из темноты бесформенные куски льда с вмерзшим в них нехитрым дворницким инструментарием.

Поймать машину сейчас дело весьма и весьма непростое.

В детстве меня очень сильно укачивало в машине. Теперь-то я понимаю, сколько хлопот я доставлял своим родителям, да, впрочем, и не только им, этой особенностью своего организма. Порой мне даже казалось, что он, мой организм, живет какой-то своей отдельной жизнью, и вот именно в тот момент, когда происходило трагическое несовпадение внутреннего и внешнего его бытования, между ними приключалась война.

Он давно привык к войне.

Он сидит на ступеньках переделанного под бытовку автобуса «Икарус» и ждет ее, ведь эта тишина остается таковой лишь до поры, до первой автоматной очереди, до первого разрыва фугаса, заложенного на причудливом изгибе горной дороги, до первого минометного обстрела.

Вообще-то в бытовке, читай: в автобусе, к жизни все приспособлено весьма сносно.

Тут есть газовая плита на одном баллоне, рукомойник, сооруженный из пластиковой канистры, печка-перекалка и даже телевизор. Конечно, с электричеством тут бывают перебои, да и телевизионная антенна больше напоминает вырванный взрывом из земли кусок искореженной арматуры, но федеральные каналы ловить все-таки можно.