Странствие бездомных - Наталья Баранская

Всё жестче ощущали на себе русские искровцы давление Ленина, редакция руководила работой искровских групп все более определенно. В конце концов это вызвало протест. Искровские агенты и группы содействия собрали в конце декабря 1901 года в Киеве совещание, просили приехать представителей редакции, надеясь на приезд Ленина или Мартова. Но из Мюнхена прислали Инну Гермогеновну Смидович (Димку). Двое — Любовь Николаевна (от Харькова) и Н. Э. Бауман (от Москвы) на совещание не поспели — опоздало извещение. Принимал участие и Л. И. Гольдман (от Кишиневской типографии). Он вспоминает:

«Для разрешения возникших трений, а также для решения тактики искровцев внутри РСДРП было создано совещание искровской „головки“… Димка, отстаивавшая, согласно наказу, точку зрения редакции, потерпела полное поражение. Мы знали, что отсутствовавшие Л. Н. Радченко и Бауман еще раньше вполне солидаризировались с нами, что ту же позицию разделяли вообще все практики-искровцы в России, а потому и вынесли решительное постановление, которое в виде письма было послано в редакцию. Сущность постановления состояла в том, что мы, искровские профессионалы, приемля полностью идейное руководство „Искрой“ ее редакции, а также рекомендуемую ею тактику, находим невозможным и вредным для дела намерение редакции из-за границы руководить и направлять всю организационную деятельность искровцев в России… Это постановление было протестом против постоянных указаний редакции, кому куда ехать, что делать и даже — какую литературу куда и в каком количестве посылать, а также против всё учащавшихся посылок из-за границы товарищей с инструкциями, поручениями и заданиями, не согласованными с виднейшими практиками-искровцами в России».[7]

Я уже говорила, что через маму, ее рассказы и воспоминания у меня сложилось живое ощущение Ленина, хотя я его никогда не видела, разве что в кинохрониках. Естественно, что я школьницей расспрашивала о Ленине своих родителей, особенно в год его смерти, когда столько о нем говорилось. Мама рассказывала о псковских встречах; отец ничего не рассказывал, отослав к маме, которая «лучше и больше знает», и вообще закрыл тему, ошеломив меня таким высказыванием о вожде: «Он был довольно ловкий и прыткий господин». От этих слов я просто онемела — такое сказать о Ленине! Для меня, в годы юности, Ленин был товарищем моей матери в революционном движении, таким же бескорыстным, не думающим о себе, как и она. Он никогда не был моим кумиром, но я уважала его как старого знакомого, не так много о нем зная и, признаться, совсем о нем не думая. Можно понять, что испытывала я, узнавая в последние годы о Ленине так много страшного и отвратительного. «Старый знакомый» семьи оказался злодеем и убийцей. Что могла знать о нем мама, мне трудно представить. Она знала, безусловно, больше, чем могла знать я в молодости, но гораздо меньше, чем я знаю теперь, — она умерла в 1960 году.

Фотокарточка Ленина тоже была в мамином альбоме вместе с другими ее товарищами — молодые эсдеки любили фотографироваться.

Снимок сделан в начале 1890-х годов вскоре после приезда в Питер (он много раз репродуцировался и хорошо известен). Вглядимся в это молодое лицо: высокий куполообразный лоб, увеличенный ранней лысиной, — «ума палата». Отметим также выпуклые скулы и легкую косину в разрезе глаз — не говорят ли они о присутствии азиатской, восточной крови, может, в далеких предках, о некоем «чингисхановском» наследии? Жестокость восточных народов известна. Выражение лица угрюмо-недовольное — твердо сжатый рот, сердитый взгляд. Естественно ли это выражение перед фотообъективом или это стремление показать свою значительность, серьезность — свойственная молодости попытка «сыграть» свой образ, представить себя таким, «каким я должен быть»?

Возможно, чувство превосходства, исключительности зародилось в Ульянове в 90-х годах, когда он разгрыз твердый орешек, не дававшийся другим, — «Капитал» Маркса.

Когда члены «Союза борьбы» поделили между собой промышленные районы Петербурга для живых связей с рабочими, Ульянова к этой работе не привлекали. «У. — вне районов!» — так выразил свое недоумение брат мамы, старый большевик, профессор Н. Н. Баранский в пометке на 275-й странице «Записок социал-демократа» — принадлежавшей ему книге. В «межрайонную группу», состоящую из пятерых «стариков», Ленин входил, но в отличие от остальных, в том числе и от Мартова, района своего не имел. У всех были непосредственные связи с рабочими, у Ленина — не было. Может быть, он и не стремился их иметь.

Ленин по складу ума и характера не нуждался в непосредственных живых впечатлениях и наблюдениях. Вдали от России он вполне довольствовался сведениями уже обобщенными, сухими фактами, цифрами, одним словом — готовым «концентратом». Был он человеком абстрактного мышления, умозрительного восприятия действительности, склонным схематизировать.

Таким образом, получается, что знакомство Ленина с русским народом началось с рассказов товарищей, связанных с рабочими в Петербурге, продолжилось за рубежом по корреспонденциям из России, а закончилось на революционных митингах Петрограда, на встречах с «ходоками». Кроме того, о народе, о его отношении к Октябрю Ленин узнавал по сводкам ВЧК о рабочих и крестьянских восстаниях 1917–1920 годов.

Ленин не любил Родины, был равнодушен к России. Он прожил за границей семнадцать лет, деятельно обеспечивая будущий «рай» для русского народа, не представляя реальной жизни этого народа, не понимая его. Он не знал, не любил русской культуры, русской литературы («Толстой как зеркало русской революции»!), не задумывался над тем, что у народа есть свой характер, национальные корни, устои, обычаи, исконная вера. Ленин цинично отвергал всё, что составляет душу русского народа, ломал и коверкал живую плоть нации.

Даже в воспоминаниях Крупской, верного товарища и любящей жены, можно найти убедительные примеры умозрительных построений Ульянова к подготовке революции в России. Надежда Константиновна пишет, что он, озабоченный организацией вооруженного восстания в 1905 году, ходил в библиотеку изучать труды немецких военных по ведению войсковых операций. Удивительно, как пропускали это редакторы, от издания к изданию вылизывающие и подчищающие воспоминания о вожде.

Один эпизод из жизни Ленина, описанный Крупской, бдительная цензура убрала вовремя, и он сохранился только в самых первых изданиях. Очень важный для понимания Ленина эпизод.

Было это весной, в Шушенском. Разлился Енисей, и широкий быстрый разлив захватил врасплох лесных зверей. На маленьком островке суши спасались в тесноте зайцы. Ленин — он был с кем-то вдвоем — подплыл к островку на лодке и стал бить зайцев прикладом. Наколотив сколько хотелось и нагрузив лодку, вернулся довольный домой.