Мольберт в саду Джоконды - Антон Валерьевич Леонтьев

Хозяин этого замка чудес, усмехнувшись, взмахнул своей неизменной тростью и, поцеловав мне руку, ответил:

– О, это говорят все те немногие, кто оказывается здесь. Знаете, я не люблю принимать у себя гостей. Никогда не знаешь, чем закончится их визит!

Огромный рубин у него на пальце таинственно сверкнул, и я, гоня дурные мысли, сказала:

– Думаете, вы имеете представление, как завершится мой визит, месье, не так ли? Иначе бы не пригласили к себе именно меня, а не моего босса!

Мои слова прервал звонок мобильного – это была мелодия из «Звездных войн». Извинившись, Шахрияр вытащил из кармана длинного, расшитого золотом лилового домашнего камзола новейший мобильный, принял звонок и произнес:

– Я же просил меня не беспокоить… Да, приглашение пришло, я в курсе, что заседание в три ночи. Но у меня гости. Так что не приду. Да и не хочу после инцидента на прошлом заседании там появляться. А ты иди, и доложишь мне потом обо всем в подробностях. Хорошо, поговорим позднее, после заседания ЛЛ.

Причем произнес он все это – кроме последней фразы – не на французском, а на языке своей родины, фарси. Кажется, я уже упоминала, что знаю и фарси, хотя не очень хорошо. Но моих знаний хватило, чтобы понять, о чем был разговор.

Речь шла о предстоящем заседании ЛЛ. Неужели имелась в виду Лига Леонардо?

Но если так, то это не выдумка из дешевых романов, не запущенный с чьей-то легкой руки слух, а реальная организация, и, похоже, тайная.

Члены которой назначили встречу в три часа ночи.

– Прошу прощения, мадемуазель Мона, – произнес хозяин дома, пряча мобильный в карман пышного камзола. – Больше нас никто не потревожит. Кстати, отключите и свой!

Пришлось подчиниться. Улыбнувшись Шахрияру, я сказала:

– Я все равно ничего не поняла! Мы будем разговаривать в холле или вы проводите меня внутрь вашего потрясающего дома?

Месье жестом указал налево, и мы вступили в роскошно обставленный салон. Миновав анфиладу комнат, мы оказались перед стальными дверями лифта. Шахрияр, поднеся к небольшой металлической табличке руку с рубиновым перстнем, произнес:

– Реагирует на микрочип, вмонтированный в мою фамильную реликвию времен великих сельджуков. Знаете, я люблю старину, однако помимо этого преклоняюсь перед техническим прогрессом. Только после вас!

Он указал на кабину лифта, двери которой услужливо распахнулись перед нами. Я зашла туда, думая о том, что будет, если Шахрияр, сделав мне ручкой, сам в кабину не последует, двери захлопнутся, и лифт унесется невесть куда.

В ад?

Да, он походил если и не на самого князя тьмы, так на одного из его ближайших помощников, этот безумно богатый щеголь, обитавший в замке Синей Бороды.

Точнее, иссиня-черной и явно крашеной.

Лифт унес нас куда-то вниз, и мы оказались в ярко освещенном, декорированном опять же в стиле рококо коридоре – будто оставались в салоне замка наверху, хотя на самом деле располагались под замком.

В святая святых месье Шахрияра.

Ну, или с учетом его инфернальной внешности и наверняка личности – в чертовских чертогах.

* * *

– Прошу вас положить мобильный вот сюда, – произнес он, указывая на старинный треножник, стоявший в углу коридора. Проследив, как я это делаю, месье накрыл чан крышкой и сказал:

– Так-то лучше! Не надо никаких фотографий, геолокаций и записанных разговоров. Только после вас!

Он снова пропустил меня вперед, я прошла по коридору, и мы остановились перед изящными высоченными дверями, которые месье снова открыл при помощи своего перстня, и мы вступили в огромный круглый зал, служивший одновременно библиотекой на двух уровнях и выставочным залом.

Мое внимание привлекли стенды с различными экспонатами, явно из коллекции Шахрияра. На какое-то время я забылась, рассматривая диковинные рукописные миниатюры, а когда подняла глаза, то увидела, что месье, забравшись на приставную лестницу, снимает с полки, расположенной метрах в четырех от пола, какой-то солидный фолиант.

– Вот, посмотрите, что у меня еще есть! Думаю, на вас это произведет впечатление.

Я же, чувствуя, что у меня внезапно закружилась голова, уже знала, что он спешит показать мне – один из вариантов первопечатной, конца пятнадцатого века, Библии Иоганна Гутенберга.

Тот самый, оригинал которой четыре года назад приобрел мой босс и который три года назад был заменен на искусную подделку и продан коллекционеру-библиофилу из Австралии.

– Раритет, не так ли? – спускаясь ко мне с поистине дьявольской улыбкой, заявил месье. – Мне посчастливилось приобрести ее после смерти владельца из Сиднея у его наследников, минуя аукцион.

Голова у меня закружилась еще сильнее.

– Впрочем, мадемуазель, этот раритет никак не мог оказаться на аукционе, и знаете, почему? Потому что он уже был куплен на одном из них четыре года назад вашим боссом, месье Воротыйло, и до сих пор является украшением его коллекции!

Мне сделалось дурно, а Шахрияр, откладывая Библию в сторону, произнес:

– На вас лица нет, мадемуазель Мона. Ах, какой же я плохой хозяин. Ну да, все дело в том, что я так редко принимаю у себя гостей, в особенности таких очаровательных, как вы. Увы, напитков я здесь, в своем подземном хранилище, не храню: здесь поддерживается постоянный уровень влажности, столь необходимый экспонатам моей коллекции. Но могу предложить иранскую халву! Отведаете?

Я отказалась, потому что в горле у меня пересохло и халва, которую я и так не особенно люблю, наверняка бы застряла у меня в горле. Я могла ею подавиться, как всего несколько часов назад мой босс, и меня пришлось бы реанимировать на месте.

Не думаю, что месье Шахрияр с этим справился бы и что у него имеется под рукой дефибриллятор.

Хотя кто знает.

– Точно не хотите? – произнес с явным огорчением хозяин дома, протягивая мне огромное золоченое (или, не исключено, золотое) блюдо, на котором стройными рядами лежали кусочки разных видов халвы. – Мне поставляют от лучшего производителя халвы во всем Иране! Знаете, я покинул мою родину много десятилетий назад, говорю по-французски лучше, чем на фарси, живу в Сен-Клу, однако не могу прожить без настоящей иранской халвы.

И он с явно большим аппетитом проглотил один за другим два кусочка.

– Кстати, почему родители назвали вас Моной? – спросил он, вдруг решив свернуть со скользкой темы поддельных предметов искусства на светскую беседу.

Я пояснила:

– Мое полное имя – Симона. Мои родители – отец латыш, мама поволжская немка – встретились на Рижском взморье и познакомились под крайне популярную тогда песню Владимира Кузьмина, одного советского исполнителя, «Симона, девушка моей мечты…». Ну, а год спустя в Риге появилась на свет я.