Новые записки санитара морга - Артемий Ульянов

Не спеша оглядевшись, заметил внушительные колонки, висящие по углам заведения под самым потолком. Они, вместе с неподвижным дискошаром и цветными фонарями цветомузыки, смотрели на зал забегаловки с высоты своего положения.

Странно, но в заведении было тихо, а ведь я ждал орущее радио, как это чаще всего бывает в таких местах. Лишь были слышны еле различимые звуки кухни да обрывки разговора двух посетителей, устроившихся за длинным столом для больших компаний, что стоял в дальнем углу пельменной.

«Так, здесь я останусь», — решил я, направляясь к простенькой барной стойке, прижатой к стене зала. За ней виднелись квадратные ячейки стеклянных полок, на которых расположились разномастные бутылки с разнообразным горячительным. На стойке лежало меню. В одном экземпляре, но одетое в строгую черную кожаную папку, напоминавшую тужурку чекиста. За баром никого не было, лишь виднелся проем двери, ведущий на кухню и прикрытый шумной бамбуковой занавеской. Но стоило мне только дотронуться до списка угощений, как бамбук зашевелился. Из рабочего помещения вынырнула крепко сбитая, невысокая девушка. При ней был яркий размашистый макияж и старательно уложенная лаком копна химически черных волос.

Внимательно оглядев меня, словно кандидата на вакантную должность в пельменной, она пару секунд помолчала. Спохватившись, приветливо улыбнулась. Так искренне, как обычно не улыбаются в общепите.

— Добрый день, — поздоровался я, услышав в ответ ее «здрасьте». И открыл меню. — Решил вот зайти к вам. Страсть как пельменей хочется.

— Пожалуйста-пожалуйста, все свежее, вкусное, — с готовностью отозвалась она, одобрительно кивнув.

— Супчику надо бы съесть, — вслух планировал я неожиданное застолье.

— Харчо, борщ, щи, лагман, лапша куриная, лапша грибная, — скороговоркой прокомментировала она мое намерение.

— А что порекомендуете? — спросил я ее совета, листая меню с цветными фотками блюд. Цены, обозначенные в нем, сперва показались подозрительно низкими. Привыкший к жадности столичных рестораторов, почувствовал себя случайно попавшим в какой-то льготный социальный рай.

— Это дело вкуса. Я же не знаю, что вы любите, — резонно заметила она. Но решив все же не оставлять нового гостя наедине с выбором, добавила: — Борщ любите?

— Борщ? Почему бы и нет, давайте. — послушно согласился я. — И вот еще. семгу возьму слабосоленую, с лимончиком, — ткнул пальцем в ламинированную страницу, тихонько сглотнув.

— Борщ, семга, — записывала она заказ. — А пельмешки?

— А, да, конечно, пельмешки! Яжв пельменной! Порцию вот этих, по старому русскому рецепту, — процитировал я меню. — Покупные?

— Да что вы, нет! Повара у нас здесь сами делают. Только лепить закончили, — немного обиженно сказала хозяйка. И вдруг, хитро глянув, поинтересовалась: — Пить что-нибудь будете?

— Пить? — риторически переспросил я ее, вздохнув. — Пить не надо бы, конечно. Ни к чему это. Но. буду.

— Сколько? — прямо спросила она, с трудом сдержав улыбку.

— Это, девушка, один из самых трудных русских вопросов, — сказал я, блуждая взглядом по разнообразию сорокоградусного зелья, стоящего у нее за спиной. — Перцовочки, наверное. Грамм этак. сто пятьдесят.

— Ну вот, а говорите — трудный вопрос. Сто пятьдесят перцовки — и никаких трудностей, — по-доброму усмехнулась она.

— Думаете, пройдут все трудности от ста пятидесяти? — шутя уточнил я.

— У каждого по-своему, — серьезно ответила хозяйка, снимая с полки бутылку, на дне которой покоилась парочка темно-красных стручков. — Кому и бутылки мало. Вы присаживайтесь пока, — кивнула барышня на почти пустой зал.

И я направился за небольшой уютный столик у окна, который приглянулся с самого начала, когда только вошел. Впрочем, правильнее будет сказать, что столик этот был под окном, ведь дело происходило в цокольном помещении.

Подоконник находился чуть выше моей макушки. А потому, чтобы полюбоваться окрестным видом, нужно было слегка задрать голову. Тогда за стеклом виднелась пасмурная московская осенняя жизнь, но только верхняя ее часть — деревья, тяжелое хмурое небо и окна дома напротив. Никаких машин, людей, луж и грязных жухлых листьев. Окно будто звало ввысь, подальше от суетной ежедневки, туда, где небо и деревья. Там от ста пятидесяти граммов перцовки проходят трудности. А если добавить еще — то и печали тоже.

Вскоре передо мною появился стакан томатного сока, графинчик и одинокая рюмка. Всем своим видом она говорила, что пить без компании как минимум стыдно. Вот в компании — другое дело. «Компанию где ж я возьму — то сейчас?» — мысленно посетовал я.

Закуски на столе еще не было. Оторвав взгляд от задранного окна, перевел глаза на пару пожилых мужчин, что-то бурно обсуждающих за пустеющей бутылкой водки. К куцей, еле заметной закуске они почти не притрагивались. Лишь один из них зачем-то регулярно трогал еду вилкой, при этом не глядя в тарелку. «А вот и компания моя, чтоб не стыдно было», — смекнул я, посмеявшись внутри. Украдкой присмотревшись, благо была прекрасная позиция для обзора, собутыльниками я остался доволен.

Один худощав, с сильно обвислым лицом и красным болезненным румянцем. Он чем-то похож на Золотухина и чем-то — на Табакова. На нем синяя фланелевая рубашка и черные спортивные штаны с двумя белыми полосками. Точнее, они должны быть белыми, но они серые, с желтыми разводами. Обут в разбитые кроссовки. Как выяснилось позже, его звали Гена. Генин приятель выглядел куда более представительно, в чем ему помогал пиджак, одетый на водолазку, и джинсы с ботинками. При этом лицо его было совершенно не примечательным, просто не за что глазом зацепиться. Он бы пригодился в разведке. Ведь разведчик должен быть как куриное яйцо, без примет и особенностей. Он был Серегой, Серым и еще Санычем. В зависимости от тональности беседы. Надо заметить, Саныч выглядел моложе Гены. Но Гена был куда активнее.

— Серый, ну ты сам посуди своей собственной головой, я тебя прошу, — слышался отрывок их беседы, которая зазвучала громче, пропорционально выпитому. — На хрена мне эта штуковина, если я применять толком не могу. Ближе пяти метров — ияв жопе, а он пострадавший. А у меня умышленное нанесение вреда — опа, дела!! — разводил руками Гена. Серега смотрел на него немного исподлобья, облокотившись на стол. — Он в больничке поваляется, может, условно получит, а я-то сяду! Не, я в такие игры не играю! Ешьте сами с волосами! — потешно негодовал он.

— Так и чего теперь, чтоб каждая падла. — начинал было Серый, но его собеседник тут же перехватывал инициативу, поспешно подавшись вперед через стол.

— Ни хрена подобного! — восклицал Гена, потряхивая указательным пальцем перед Серегой, который послушно расстался с начатой репликой и теперь снова исподлобья взирал на друга. Иногда ему удавалось вставить «ага» или «точно». — Есть решение. Очень простое и очень хорошо работает. И все легально, без документов и комиссий. Вот ты как думаешь, что это? — вдруг спросил Гена собутыльника и замолчал, ожидая ответа. Тот от неожиданности обомлел, откинулся, зашевелил губами, думая, что же сказать, и уже стал произносить первые звуки, как вступил Геннадий:

— Вот ты думаешь про нож, Серый, да? Так если нож правильный, он же статейный. Гарда, клинок, и все такое. Это ношение холодного оружия, дружище. А фруктовый тебе на хрена? Так вот, не нож это! — торжествующе сказал он. — И не шило там никакое. Это Серега, слушай меня внимательно. Топор!

— Че? — вскинул тот насупленные брови.

— Ну, не совсем уж топор огромный. Но топорик, и весьма немаленький, вот такой примерно, — показал он руками размер оружия. — Острый, как бритва, с обратным молотком. Хочешь — руби, хочешь — бей, — красота, братан!

— А как но. — снова не успел Саныч.

— Носить? Вообще отлично, на ремне, типа кобуры. Под куртку умещается. А если жара, ну тогда в портфельчик класть. Имеешь полное право! И ведь знаешь что самое главное? — вновь спросил Гена. Серега, уже не надеясь прозвучать, лишь вопросительно повернул захмелевшую голову, словно сообразительный пес. — Самое главное — топор. Топор, Саныч, это очень страшно. Подавляет волю, клянусь. Топор народной войны! Не пушка, не сабля, не вилы. Топор! Просто достал — считай, уже полдела сделал. Не полезут, ей-богу. Представляешь, такой хренью приложить? Не, штука верная. Купил и носи себе. А если менты вдруг — в поход иду, — весело-коротко заржал он. — Давай-ка по половиночке вмажем с тобой, — брался Геннадий за бутылку, ловко разливая водку. Бутылка была уже почти пуста. — Да и какие менты, Серый?! Тебя когда менты в последний раз тормозили? В шестьдесят третьем? Ну, вот то-то. Ну, за дружбу давай, за дружбу! — поднимал он тост, молниеносно отправляя в рот порцию дурмана.

Они выпивали, и он снова продолжал говорить, обильно жестикулируя и все больше и больше наваливаясь на стол. Друг его Серега изредка произносил какой-то обрывок фразы, и Геннадию хватало его, чтобы понять, о чем тот хочет сказать, и немедля пуститься дальше, отвечая и рассуждая.