Где-то на краю света - Татьяна Устинова

Чувствуя, как безвозвратно уходит время, Олег заехал еще на улицу Отке, к Тане.

Таня сидела у себя на кухне, а вокруг был разгром, будто Мамай прошел. На плите что-то кипело, плескало через край кастрюли бурой пеной, окна все запотели. Олег протиснулся и снял кастрюлю.

– Поставьте куда-нибудь, – сказала Таня, сняла очки и вытерла глаза. – Вон хоть на подоконник. Ну, вот куда она могла подеваться, а?! Ну, куда?! Поссорились мы, накричала она на меня, что ж я, не понимаю?.. Одна, в чужом городе, и мы все тут ей чужие! И домой ей хочется, непривычно, одиноко! Все в Москву названивала, с телефоном в обнимку спала! Я у нее в тот раз, когда она у меня ночевала, телефон вытащила тихонько, рядышком положила. И главное, в чем была ушла! Это в пургу-то! Может, по радио объявить, а?

Преображенцев кивнул.

Страх колол его изнутри, как китовый ус. В старину эскимосы так охотились на умку – белого медведя. Раскладывали приманку, замороженную рыбью требуху, а внутри скатанный в кольцо китовый ус. Медведь поедал требуху, ус оттаивал, распрямлялся и протыкал зверю желудок. Зверь медленно и тяжело погибал от внутреннего кровотечения. Охотник добивал его раньше, чем начиналась агония, чтоб не слишком уж мучился.

Хотя он все равно мучился долго.

По улице Отке Олег съехал вниз, к реке Казачке, взобрался на мост почти ощупью – здесь всегда мело сильнее. Колледж светил сквозь пургу желтыми, как будто живыми, огнями. Олег взял правее и остановил машину. Тут стояли гаражи, принадлежавшие когда-то Чукотторгу, потом Чукотснабу, а потом неизвестно кому, а ниже, на самой речке, нагромождения сараев, бытовок, навесов, покрытых ржавым железом или авиационным алюминием, им можно поживиться на брошенных военных базах. В сараях держали лодки, снасти, всякое охотничье и тундровое барахло, которое не умещалось в квартирах.

Ни лодки, ни барахло Олега не интересовали, и он, сильно наклоняя голову, потому что ветер бил прямо в лицо, пошел к гаражам. Там держали вездеходы, «газики» и трактора, тоже принадлежавшие Чукотторгу, Чукотснабу и еще неизвестно кому.

Еще вездеходы есть у военных и на ТЭЦ, и туда тоже придется съездить.

Высоченные, темные, посеченные пургой и дождями двери, заложенные поперечными перекладинами, казалось, никогда не открывались. Олег толкнул одну створку, другую, они даже не шелохнулись. Но в гаражах кто-то точно был: мутный свет сочился из слюдяного окошка, находившегося высоко, под самой крышей.

Створка заскрипела, когда Олег навалился на нее всем весом.

– Есть кто живой?

Где-то в сумраке громадного, тускло освещенного помещения загрохотало, как будто железяку уронили на пол, потом равномерно заширкало, и никто не отозвался.

Олег пошел на звук.

– Здрасте на всякий случай!

Мужик в треухе, толстой телогрейке и ватных штанах точил что-то на электрическом точиле, искры летели в разные стороны, тусклый свет мигал. Олег подошел и стал рядом. Мужик оторвал от точила лезвие диковинного топора на длинной ручке, попробовал ногтем, подумал немного и выключил станок. Диск перестал крутиться.

– Здорово и тебе, – сказал мужик, еще раз попробовал ногтем топор, ушел за верстаки и загремел оттуда. Здесь сильно пахло железом и машинным перегаром.

Вездеходы – все три – горбились в полумраке, и казалось невероятным, чтоб их когда-то сдвигали с места. Олег подошел к ближайшему, ковырнул гусеницу, присел и посмотрел под днище.

– Покататься хочешь?

Олег, не отвечая, взялся рукой за скобу и вскочил на подножку. Спрыгнул и перешел ко второму. Этот был пошире и пониже – норвежский или шведский, Преображенцев всегда путал, – тупорылый и упористый, как носорог. Норвежские или шведские вездеходы добывал губернатор Роман Андреевич, они были надежней, проходимей, жрали меньше солярки и лучше обогревались. Роман Андреевич добыл их штук десять – три оставил в Анадыре, а остальные раздал в поселки.

Радио «Пурга» даже делало об этих вездеходах специальный репортаж.

Обойдя последнего носорога, Преображенцев неизвестно зачем похлопал его по зеленому бугристому от заклепок боку и спросил у мужика с топором, как жизнь.

– А твоя?

– Моя не очень, – признался Олег.

– А моя ничего, – сообщил мужик. – Ты чего хотел-то? Узнать, когда на них в тундру ходили?

Преображенцев кивнул и накинул капюшон. Он уже все узнал. На том, который самый первый, ходили давно, должно быть, в августе. А на норвежских носорогах, может, с неделю назад и недалеко. До сопки Святого Михаила, не дальше.

– А ты кто? Проверка?

– Нет, я сам по себе. Человек у нас пропал, я думал, может, кто в тундру пошел и его прихватил.

– Как пропал?! Местный?

– Да то-то и оно, что московский.

– Кто это из московских по собственной воле в тундру пойдет?!

По собственной воле не пойдет, подумал Олег. А если по чужой? Да еще… по злой?..

– Слушай, – сказал мужик, подумав, и аккуратно прислонил к гусенице свой топор, – ты бы к метеорологам съездил на станцию. Я вчера домой шел, так их вездеход возле гастронома обретался. Который на Полярной! Я еще подумал, чего это они, за водкой, что ли, на вездеходе приехали?! У них вроде и «газон» на ходу, и джип начальника ихнего! Он на прошлой неделе пригонял, мы ему полную прочистку мозгов осуществили! А начальник поначалу совсем тухлый был, говорит, чего вы можете, когда бензонасос все равно с Аляски везти придется! А чего? Мы ничего! Шланг от «шестерочки» нашей родимой приладили, вот тебе и бензонасос, и ездит начальник-то! Может, они на вездеходе в тундру бегали? Зонды свои запускали? Хотя в пургу…

– Спасибо, – сказал Олег. – Съезжу.

Он пошел к выходу, и мужик негромко спросил за спиной, не нужна ли помощь.

– У меня техника вся на ходу, – добавил он, когда Олег оглянулся. – И я тут всякий день.

– Если что, зайду.

Мужик кивнул и вскинул на плечо свой топор.

Метеорологическая станция находилась довольно далеко, за городом, на холме, и Лиля никак не могла там оказаться, но мало ли как вышло…

Позвонила Алена Долинская и даже не тарахтела. Сказала напряженным голосом, что обзванивает всех подряд по всем знакомым номерам. Пока ничего нового нет, никто москвичку не видел, куда она девалась, не знает.

Роман тоже позвонил, и тоже без толку.

У метеорологов никого не было. Все двери открыты – кто это на Севере двери запирает! – а людей нет. Вездеход стоял на площадке, с подветренной стороны под гусеницы намело снегу. Олег обошел его и посмотрел – на нем действительно ходили, и совсем недавно. Мужик из гаражей сказал – зонды, но кто и зачем станет запускать метеорологические зонды в пургу?

Времени до эфира почти не оставалось – только доехать, – и Олег двинул в сторону радиостанции.

Это трудно объяснить, но утром он почему-то верил, что найдет Лилю, устроит ей выволочку, а потом обольет презрением – как всякий, имевший чукотские корни, Олег Преображенцев отлично умел выражать презрение рыхлым, вялым, плохо приспособленным, но очень самоуверенным «белым людям», ничего не понимающим в жизни на Севере и в жизни вообще. И ему хотелось ее спасти – удало, молодечески, как там еще, – чтобы она плакала, и раскаивалась, и признавала его превосходство, и шагу не могла без него ступить!

Он не нашел ее, и сейчас день свалится в ночь, в непроглядную темень, и с каждой минутой надежды найти ее становилось все меньше и меньше. Завтра надежды не останется никакой. Возвращение на радиостанцию означало поражение и скорее всего – Лилину смерть.

Скорее всего, она уже ушла к Верхним людям. Или отправляется к ним прямо сейчас, а он ее не нашел и остановить не может.

Он знал, что Духи время от времени требуют жертв, но иногда с ними можно договориться, попросить, объяснить, и его чукотская бабушка Туар непременно попробовала бы с ними договориться, но Олег не умел.

Лиле Молчановой приснился сон.

Как будто они с Кириллом полетели в отпуск. И вот аэропорт, толпа, шум, переливы в динамиках, а она потерялась. Cтоит в толпе совершенно одна и не видит Кирилла, который должен быть где-то поблизости. А его нет! Потом она начинает бегать по аэропорту среди чужих людей, расспрашивать их, а они все почему-то молчат и отворачиваются, а долго бегать она не может, ей нужно непременно успеть на самолет, и в этом все дело. Она кое-как забирается в салон – во сне к самолету была приставлена вместо трапа шаткая лесенка, по которой ей пришлось лезть, – и оказывается, что Кирилл уже внутри. Она с облегчением, огромным и радостным, как в детстве, начинает тормошить и обнимать его, а он сидит неподвижно, и она все никак не может повернуть к себе его лицо. А это страшно важно – посмотреть ему в лицо. Она берет его за руку, тянет к себе, умоляет, кричит, и он поворачивается к ней, и оказывается, что это не Кирилл. То есть Кирилл, но все же не он. У него пустые белые глаза, ледяные, жесткие руки. И он берет Лилю, как берут куклу, тащит по проходу, открывает дверь самолета и выбрасывает наружу, в холод, пустоту и высоту.