Александр Солженицын - Людмила Сараскина

Но в том и был эффект книги, что её не только сметали с прилавков (ежедневно в одной Москве продавалось до трёх тысяч экземпляров, и издательство без устали допечатывало тираж), но и взахлёб, жадно читали — с ощущением, что вступают в зону запретного, в область неназываемого и недозволенного. Солженицын нарушил табу неупоминаемости — и уже тем навлёк на себя тяжёлые подозрения. Либеральные критики и здесь, и там были убеждены: какие бы исторические факты писатель ни собрал, какие бы мысли ни высказал, сам факт появления этой книги, да ещё с эпитетом «раскалённая», лишь нагнетает антисемитизм. «Зачем столько лет собирать юдофобский мусор, высыпать его на бумагу, вымешивать помои антисемитской лжи?» — сердито спрашивала израильская газета «Новости недели», считавшая к тому же, что жизнь писателя в изгнании — «тоскливый и, видимо, вынужденный спуск в грязь, где приходится ползать на брюхе». Меж тем кто-то вновь распространял слухи, что Солженицын — еврей; в «специальных» изданиях иначе чем «пейсатель Солженицер» его не называли.

И всё же болезненный, воспалённый вопрос в ходе многочисленных дискуссий был переведён в регистр культуры, а запретной теме был придан потенциал спокойного, даже академического рассмотрения. «Отдушиной» назвала книгу «Литературная газета»: после Солженицына о евреях и русских можно говорить, не корчась и не ломаясь. Обществу нужно освобождаться от вековых табу, которые мешают честному обсуждению жизненно важного для России вопроса. «Блюстители неприкосновенности этого вопроса, — резонно отмечал В. Третьяков, — странным образом являются смелыми дискутантами по всем остальным проблемам, в том числе и любым иным национальным. И, естественно, самыми активными поборниками свободы слова и печати». «Книга эта — сильнейшее терапевтическое средство. И любой человек, который желает строить свою жизнь не от исторического испуга, исторической наивности, который не желает за беды своей судьбы перекладывать ответственность на другого, еврея ли или русского, а желает доискаться до правды, он найдёт в этой книге удивительную возможность решить для себя эту серьёзнейшую проблему русской истории», — утверждал А. Зубов.

«Как читают эту книгу? – спрашивала М. Чудакова. — С непрекращающимся раздражением или чувством благодарности? Я — с благодарностью. С уважением к огромному труду; к обузданию в самом тексте темперамента и пристрастий (в чувствах же своих мы не вольны), искреннему стремлению к объективности и равновесности. Если дан масштаб и камертон — дальше можно исследовать, уточнять, продолжая путь по минному полю. Мы полагаем, что по нему прошёл первый сапёр решительно и отважно». Благожелательные рецензенты отмечали сдержанность и взвешенность подхода Солженицына, неуязвимую корректность, цивилизованный тон, благородство помыслов.

«Читаю книгу Солженицына про Россию и еврейство. Это — Эверест творчества Солженицына. И понятно, что восхождение на эту сложнейшую и опасную тему позволил он себе предпринять в позднем возрасте, когда человек выходит в мудрость, в статус старца-аксакала, кто может объективнейше рассудить этот исторический спор-тяжбу. А в мире нет человека и мыслителя, кто бы обладал таким богатейшим опытом жизни и размышлений, кругозором такого диапазона, как Солженицын. Ему и карты в руки, но и — долг и призвание почувствовал: помочь всем сторонам разобраться в этой проблеме, как говорят, sine ira et studio (без гнева и пристрастия). Хотя нет, дышит тут страсть, любовь к кровоточащей и обесчещенной ныне России, и она питает творческим огнём немолодые уже силы… Книгу Солженицына читаешь, как смотришь античную трагедию», — говорил Г. Гачев на обсуждении в «Русском Зарубежье». И на той же дискуссии В. Толстых отметил: книга не случайно, а вполне сознательно и очень точно озаглавлена — «Двести лет вместе». «Ни один антисемит и ни один юдофил её бы так не назвал».

Очень скоро альтернативная критика подтвердила, что наречие «вместе» в описании русско-еврейской истории её совершенно не устраивает. Название было сочтено лицемерным: ни в коем случае не вместе, а врозь, порознь, друг против друга, раздельно, в лучшем случае — рядом; сюжет книги — история нелюбви; её концепция — «двести лет ненависти в ответ на любовь и бескорыстие». Совокупная хула на книгу, размещённая во многих десятках статей, разборов, рецензий, памфлетов, «круглых столов» — называла двухтомный труд компиляцией с неясной и путаной концепцией, пародией на научный труд, творческой неудачей. Автора упрекали в субъективности, некорректном подборе фактов, в тенденциозном отборе событий и источников, уязвимом справочном аппарате (ссылки на энциклопедии, без учёта работ последних лет, цитаты из вторых рук), вялом стиле, рыхлой композиции. Образ еврейства отталкивающий… Предвзятость подавила намерение правдивого освещения прошлого… Цитатник для антисемита… Давно ходившие слухи об антисемитизме Солженицына, которым так не хотелось верить, получили убедительное авторское подтверждение… Автор как будто не знает о существовании другого мира, где нет ни эллина, ни иудея… Ещё глубже загнал клин между русским и еврейским народами… Написал поклёп на евреев, выдавая его за историю… Идеологическое обоснование будущей борьбы с космополитизмом… Адепт советского расизма… Угадал потребности власти…

Теперь представляется почти невероятным, что в «заклёвывающей» полемике защитить Солженицына рискнула сторона, от которой ждать понимания можно было, кажется, в самую последнюю очередь. Но именно она, эта сторона, доказала, что автор услышан, а рука, протянутая для рукопожатия, не отторгнута. «Мы должны быть ему благодарны за то, что он взял на себя труд попытаться распутать тот мёртвый узел, который завязался вокруг этого вопроса в русском национальном сознании… Мы не получаем объективного представления о своём народе ни из собственных наблюдений, ни из антисемитской ругани. Внимательный взгляд писателя даёт нам ту оценку, которую мы не услышим от приятелей и не захотим услышать от недругов», — значилось в редакционном предисловии к «круглому столу», опубликованному в израильском журнале «22» (№ 129). Участники обсуждения признали факт — Солженицын хочет истины, а не сведения счётов. Писатель прав, полагая, что каждому народу предстоит поквитаться с самим собой за устоявшиеся в нём пороки и слабости. Опыт прочтения книги авторы журнала сформулировали в духе Солженицына: повиниться перед Богом и друг перед другом и выйти на иную нравственную орбиту; отпустить друг другу взаимные вины, а не увековечивать их в метафизической плоскости.