Кровавый век - Мирослав Попович

Но россияне, отдав первенство Ельцину, избрали не правую либеральную демократию. Повернув к идее первоочередной Перестройки («обустройства») России и позволив украинцам и другим «националам» пойти на все четыре стороны, большинство российского электората выразило чувство ущемленной национальной гордости. Голосование парламента России в поддержку Беловежского соглашения было в первую очередь голосованием против Горбачева и его Перестройки. Парламент России оказался в своем большинстве правонационалистическим и консервативно-коммунистическим, что не всегда вообще было можно различить. И эта национал-патриотическая ориентация привела к кризису 1993 г., когда Россия по-настоящему оказалась на грани гражданской войны, и когда только готовность Ельцина нарушить конституционные нормы, пойти как угодно далеко в конфликте с парламентом и пролить кровь отвернула опасность диктатуры националистических и компартийных «горилл».

В 1991 г., когда реальные рычаги власти еще были в руках компартийных консерваторов, они не смогли проявить такую решительность, как Ельцин и его либералы два года спустя. Почему?

В реакции андроповских фундаменталистов – руководителей партии, которая начала Перестройку, на повороты политики Горбачева мы видим именно ту оценку на «подлинность» или «неподлинность», которая лежала в основе политической интуиции масс. Можно думать, что первым это почувствовал самый преданный член команды Андропова, его давний помощник Крючков, на профессиональную ограниченность которого Горбачев так рассчитывал. Это произошло, очевидно, в 1990 г., когда он представил Горбачеву подготовленную КГБ справку на Яковлева. В справке говорилось, что Яковлев стал американским шпионом во время дипломатической работы в Канаде. Горбачев на справку, естественно, не отреагировал, но КГБ не остановился, в результате Яковлев в декабре 1990 г. был исключен из КПСС Комиссией партийного контроля. В конечном итоге, исключение силы не обрело, но в отношении Крючкова и других руководящих чекистов к Горбачеву перелом произошел, нужно думать, именно тогда. Крючков признавал позже, что КГБ Горбачева «проворонил». Ощущение открытия и разоблачения в Горбачеве «врага народа» осенило Крючкова, нужно думать, тогда же, в 1990 г. Именно КГБ начал подготовку заговора под видом разработки мероприятий по введению чрезвычайного положения в СССР, мероприятий, которые власть всегда должна иметь подготовленными на всякий случай. И только 17 августа 1991 г. на совещании на тайной даче КГБ в Москве был сделан решающий шаг.

В. А. Крючков

После провала путча его организаторы много писали о том, что никакого заговора они не готовили и никаких репрессий и расстрелов не предусматривали. Правда, премьер Валентин Павлов в первый день переворота пришел на заседание Кабинета Министров заметно «под мухой» и гаркнул не то шутя, не то серьезно: «Ну что, мужики, будем сажать или будем расстреливать?»[841] Сомнения премьера развеялись просто – на почве личных переживаний и избыточного употребления коньяка у него возник гипертонический криз, и он оказался в больнице. А генерал Варенников из Киева писал членам ГКЧП: «Идеалистические рассуждения о «демократии» и о «Законности действий» могут привести все к краху с вытекающими тяжелыми последствиями для каждого члена ГКЧП и лиц, активно их поддерживающих».[842] Руководители ГКЧП не осмелились на решительные репрессивные действия, к которым призывал их генерал, и позорно провалили путч.

Генерал Варенников

О мероприятиях, которые могли и должны были осуществить заговорщики, лучше всего говорят не намерения, о которых они пытались не проговориться, а оценки реальной ситуации в стране и действий будущих жертв переворота – как скрытого социал-демократа Горбачева, так и демонстративного либерала Ельцина. Ярче всего эти оценки даны в обращении, известном как «Слово к народу», которое позже назвали «идейной платформой ГКЧП». Писал «Слово» Александр Проханов, на то время – главный редактор черносотенной газеты «День», органа Союза писателей РСФСР, доверенное лицо генерала Макашова на президентских выборах в России. Подписали «Слово», кроме самого Проханова, председатель движения «Союз» Юрий Блохин, писатели Юрий Бондарев, Валентин Распутин, скульптор Вячеслав Клыков, певица Людмила Зыкина, журналист правонационалистического толка Эдуард Володин, генералы-«афганцы» Борис Громов и Валентин Варенников, один из руководителей Коммунистической партии России Геннадий Зюганов, знаменитый председатель колхоза и потом – председатель Крестьянского союза Василий Стародубцев и президент Ассоциации государственных предприятий и объединений (ВПК) Александр Тизяков – оба позже члены ГКЧП. Характерно, что идеология коммунистического реванша теперь приобрела российские великодержавно-националистические черты и создавалась во внепартийных, околополитических кругах озлобленных псевдоинтеллигентов и горилл-военных.

Александр Проханов

Достаточно привести цитату из «Слова»: «Что с нами сделалось, братья? Почему лукавые и велеречивые правители, умные и хитрые отступники, жадные и богатые стяжатели, издеваясь над нами, глумясь над нашими верованиями, пользуясь нашей наивностью, захватили власть, растаскивают богатства, отнимают у народа дома, заводы и земли, режут на части страну, ссорят нас и морочат, отлучают от прошлого, отстраняют от будущего – обрекают на жалкое прозябание в рабстве и подчинении у всесильных соседей? Как случилось, что мы на своих оглушающих митингах, в своем раздражении и нетерпении, истосковавшись по переменам, желая для страны процветания, допустили к власти не любящих эту страну, раболепствующих перед заморскими покровителями, там, за морем, ищущих совета и благословения?

Какие меры следует принять против лукавых, жадных отступников, которые так страшно продали родину, ее честный, но наивный, как дети, народ своим заморским хозяевам?»

Сухим языком закона пятьдесят три года до того подобные обвинения были сформулированы таким образом:

«По заданию разведок враждебных Союзу ССР иностранных государств обвиняемые по настоящему делу организовали заговорщическую группу… поставившую своей целью свержение существующего в СССР социалистического общественного и государственного строя, восстановление в СССР капитализма и власти буржуазии, расчленение СССР и отторжение от него Украины, Белоруссии, Среднеазиатских республик, Грузии, Армении, Азербайджана и Приморья».[843]

И, в соответствии с этими оценками, Великий Инквизитор выкрикивал на судебном спектакле: «Народ наш и все честные люди всего мира ждут вашего справедливого приговора. Пусть же ваш приговор прогремит по всей нашей великой стране, как набат, зовущий к новым подвигам и к новым победам! Пусть прогремит ваш приговор, как освежающая и всеочищающая гроза справедливого советского наказания! Вся страна, от малого до старого, ждет и требует одного: изменников и шпионов, продававших врагу нашу семью, расстрелять, как поганых псов!»

О, великий зодчий могучего советского государства с ее дружбой народов и социалистическим реализмом! Спасибо тебе, великий Сталин, за тот страх, которым напоил ты своих подданных так, что и через полвека они помнили его, слышали голоса оттуда, будто тот апокалипсис был вчера, и никто не осмеливался первым взять топор! Полилась бы кровь реками, если бы не трезвое осознание того, что такие кошмары никогда не кончаются, пока последний из добровольных палачей не будет закопан где-то на промерзлых болотах, как сдохший пес, чтобы никто ничего не узнал об освежающей и всеочищающей грозе справедливого советского наказания. Будут ли последствия для каждого члена ГКЧП и лиц, активно их поддерживающих, такими уж тяжелыми, – это еще неизвестно, и, как оказалось, все для обитателей «Матросской тишины» обошлось легким испугом и гонорарами за мемуары. Но если бы они осмелились на жесткие меры по выкорчевыванию заморской заразы, в конечном итоге все бы утонули в кровавой грязи. Парализовал ГКЧП и лиц, которые активно его поддерживали, тот же страх, который не дал в 1957 г. «антипартийной группе» сбросить Хрущева: страх перед маревом 1937 года.

И Россия предприняла в конечном итоге тот решающий шаг к демократии, который от нее ожидало человечество.

Вместо эпилога

В истории нет ни прологов, ни эпилогов. Она не делится на разделы, каждый со своими вступлением и итогами. История не знает перерывов, чтобы задуматься и сделать выводы из прожитого. На этапы и эпохи ее делим мы. Если все течение событий считать своеобразным текстом, то его с большими трудностями можно разделить на осмысленные части, похожие хотя бы на термины, если не на разделы. Только каждый из нас отдельно в решающие часы подводит какие-то итоги и может писать для себя самого эпилог после пролистанных страниц жизни. А эпилогом жизни каждого из нас будет жизнь наших потомков. Не мы его пишем, и непонятно, имеет ли этот эпилог окончание и вообще осмыслены ли его очертания. Он тянется куда-то в неопределенную даль, теряющуюся в океане чужих и непредсказуемых действий.