На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Сорок семь морских единиц, одиннадцать тысяч личного состава! Небогатов со своей 3-й эскадрой сдался без боя. Русский военный флот перестал существовать.

Вафаньгоу, Ляоян, Мукден, Цусима. Что же представляет собой самодержавие, которое довело нас до такого позора?

… Июньские дни в Одессе. Тринадцатого числа у завода Гена митинг. Власти, верные своему правилу, расстреляли митинг. К вечеру баррикады, восстание рабочих и солдат, И наконец броненосец «Князь Потемкин Таврический»! Он был в Тендеровском заливе, а вечером 14-го прибыл в Одесский порт. Броненосец «Потемкин», одна из важнейших единиц царского флота, поднял красный флаг! У Нового мола в палатке матросы положили труп Вакулипчука, убитого старшим офицером. На следующий день похороны. Три тысячи народу провожают убитого!

У Логунова в чемоданчике под постелью письма от Тани. Таня подробно извещает брата обо всем и присылает материалы. Вот воззвание команды восставшего броненосца «Ко всему цивилизованному миру»: «Нет, мы не убийцы, не палачи своего народа, — говорят потемкинцы, — а защитники его, и наш девиз: смерть или свобода для всего русского народа».

Вот листовка «Ко всем запасным»: «Отказывайтесь от присяги царю и присягайте на верность народу!» Листовка предупреждает: 17 июня правительство объявило мобилизацию… для войны с Японией? Нет, война с Японией к этому времени фактически закончилась, правительство объявило мобилизацию для войны со своим народом! «Подымайтесь, солдаты!»

В Москве в июле готовилось восстание 21-й Восточно-Сибирской горной батареи, но сорвалось из-за предательства малодушного солдата. Батарею вывели из Москвы. А когда командир 19-й батареи рекомендовал своим солдатам прекратить всякие сношения с 21-й, которая опозорила себя, слушая врагов царя, в ответ раздался оглушительный свист, и командир должен был прекратить свою речь…

Летом стачки в Петербурге, Варшаве, Риге, Баку, Лодзи и особенно в Москве. Московский пролетариат по своему боевому духу выходит на первое место. Heт дня, чтобы в Москве не бастовало хотя бы одно предприятие: Мытищинский вагоностроительный завод, Люборецкий тормозный Томаса Прудэ, фабрика Жако, завод Гана… Солдаты для подавления беспорядков направляются в Тулу, Орехово-Зуево, Иваново-Вознесенск, на крупные станции железных дорог… Посты на заводах, на фабриках, на вокзалах…

Армия! Все будет решать армия! Армия должна перейти на сторону народа!

Об этом говорит Неведомский, посещая Логунова.

Капитан получил золотое оружие. Это он во время мукденского боя не отступил, по примеру других батарей, а занял в деревне Сяо Кишен-пу позиции, принял командование над дивизионом и помог выйти из кольца двум нашим корпусам.

Говорили об условиях мирного договора. Несмотря на то что оба офицера хотели в этой войне поражения империи Николая II, один пункт мирного договора оскорблял их: отдали Южный Сахалин — русскую землю! И кто отдал? Царь, вначале заявивший: «Ни пяди русской земли!» Отдал бездарно, сдуру, когда японцы под давлением Рузвельта уже согласились отказаться от Южного Сахалина. Русскую землю не царь собирал, русские люди собирали, осваивали, поливали потом и кровью. А он взял и отдал!

— Понимаешь, Федор Иванович, сознание народа неразрывно связано с землей, на которой он живет, с территорией, которая исторически сложилась как его родина. Понимаешь, я любую часть России чувствую как часть себя. Я не могу допустить, что Южный Сахалин уже не Россия. Понимаешь, не могу! Утешаюсь только тем, что так чувствуют все мои соотечественники… за исключением мерзавцев… Слыхал? Напуганные возмущением народа, иные наши патриоты предлагали царю заключить мир во что бы то ни стало, и ежели японцы потребуют Владивосток, то отдать им и Владивосток. Можешь себе представить?! А сейчас все правые газеты кричат, что Витте изменник, что он нарочно заключил мир, чтобы помешать победе, на пороге которой мы якобы стояли. В «Новом времени» каждый день фельетон Меньшикова. Меньшиков иначе как граф Полусахалинский и не величает Витте. А иеромонах Илиодор, так тот настрочил в одной газетке передовицу — требует, чтобы Витте, как изменника, повесили всенародно, на площади. Забыли уже, негодяи, что трепетали перед революцией и сами требовали мира.

— Ты, я вижу, в газетах осведомлен.

— Федор Иванович, делать нечего, лежу и читаю. Как ты думаешь, могли бы мы победить?

Капитан усмехнулся.

— Видишь ли, если бы наши генералы были настоящими полководцами… Разве Линевич не должен был, как только начались мирные переговоры, наступать? Ведь это была бы лучшая помощь Витте. Однако Линевич не предпринял наступления. Говорят, он запросил Николая, наступать или нет, а тот ответил: это дело главнокомандующего. Тогда Линевич скис. По-моему, Коля, правда заключается в том, что Россия могла и в то же время не могла победить. Могла потому, что она сильна; не могла потому, что народ не хотел ни этой войны, ни победы в этой войне царя. И даже царь под конец думал уже не о победе над японцами, а торопился заключить мир, чтобы пойти открытой войной против своего народа.

— Да, теперь столкнемся лицом к лицу, — проговорил Логунов.

Оба задумались.

В последнюю встречу офицеры долго сидели у окна. Был вечер. Электрические фонари на улицах горели вперемешку с керосиновыми. Далеко, в гарнизонном собрании, играл оркестр.

Неведомский рассказывал, что Ленин в феврале и марте в женевском клубе большевиков организовал дискуссию по вопросу о партийной работе в войсках; рассказывал капитан о Третьем съезде партии, о работе большевиков Закавказья под руководством Кобы, о лозунге вооруженного восстания.

— Что же нужно делать прежде всего, Федор Иванович?

— Сплотить передовую часть царского войска, создать в ней крепкую революционную организацию и сделать так, чтобы она перешла на сторону народа.

— В Питер страшно хочу, — сказал Логунов, — Я, Федя, выписываюсь на днях.

Но только в начале октября Логунов в последний раз прошелся по палатам госпиталя и вышел вместе с Ниной на улицу.

Из открытых окон госпиталей высовывались раненые, переговариваясь с прохожими, чаще всего солдатами. Китайцы-мальчишки продавали газеты и журналы.

Логунов и Нина медленно шли по городу, вдыхая ясный, сухой осенний воздух.

Вот домик в саду, напоминающий дачу.

Узкая дорожка среди высоких, сейчас цветущих «золотых шаров».

В домике, с виду тихом, Логунов застал много людей. В столовой, на стульях, у стола и на диване, сидело человек десять — судя по форме, служащих Китайской Восточной железной дороги, телеграфа и просто цивильных, в пиджаках и галстуках.

На приход Логунова не обратили внимания.

Говорили о харбинской злобе дня: о нежелании местных военных властей демобилизовать запасных.

— Ну и пусть, — горячился высокий телеграфный чиновник, — пусть не отпускают: своими безобразиями они создадут среди солдат такое возбуждение, что лучшего и не придумать! Страна и народ находятся сейчас в таком состоянии, что любая мера властей предержащих идет на пользу революции.

— Позвольте, — воскликнул путеец, — я не согласен с вами! Мы не можем относиться с таким индифферентизмом к безобразиям! Люди рвутся домой, дома у них черт знает что делается…

Вошел Горшенин, увидел Логунова и Нину, позвал за собой.

— Здесь все свои, — сказал Горшенин, открывая дверь в небольшую комнату.

Грифцов, Неведомский, Хвостов!

— Прибыл в ваше распоряжение, — тихо отрапортовал Логунов.

— Усадить раненого в кресло! — Грифцов освободил кресло от книг, — Вот сюда, Николай Александрович!

— Но я уже здоров.

— Без разговоров! Сестра Нефедова, воздействуйте на него… И вот надо помнить, товарищи, слова Энгельса: «Восстание в такой же мере искусство, как и война». Если революция не станет массовой и не захватит самого войска, тогда, товарищи, не может быть и речи о серьезной борьбе. На съезде партии Миха Цхакая сказал: солдаты многих полков на Кавказе «заразились революционной бациллой». Офицеры зачастую отказываются командовать отрядами при подавлении стачек. За последние месяцы страна прошла огромный путь. Кратко его хотелось бы охарактеризовать так: от спячки к стачке, от стачки к вооруженному восстанию. Товарищи, забастовал весь московский железнодорожный узел! Мы накануне всеобщей железнодорожной забастовки!

В Чите забастовали телеграфисты Забайкальской железной дороги, к ним примкнули железнодорожники, правительственная почта, телеграф. Рабочие организованными колоннами направились к складам оружия. Солдаты охраны решили не мешать рабочим. Отличное развитие событий! Вдруг появляется подполковник Шпилевский, кричит, угрожает, командует. Солдаты растерялись, подчинились ему, оцепили склады и в стычке с рабочими Шпилевский застрелил слесаря Кисельникова.