Наследник для чемпиона (СИ) - Тодорова Елена

— Тимур Муратович, с наступившим!

— Взаимно, — сухо отзываюсь и жду, когда собеседник перейдет к делу.

— Вас еще интересует профессиональный бокс?

— Да, конечно.

— Тогда давайте сразу к делу, — начинает говорить быстрее. И сразу же переходит на менее официальный стиль общения: — Я готов устроить тебе встречу с промоутером. Но ты должны быть в Чикаго завтра вечером. Перелет и прочие расходы я оплачу, — он продолжает говорить, а в моей голове проносятся десятки мыслей. Меня переполняют удивление, радость и сотня других неконтролируемых эмоций. Невероятно сильный душевный подъем охватывает все мое звериное существо, пока в сознание не прокрадывается понимание — Птичка останется здесь. — Готов, парень?

— Готов, — отбиваю без раздумий.

— Отлично, потому что у меня на тебя большие планы. Чемпиона из тебя сделаем.

На это заявление, в силу характера, рвется заверение, что из меня не нужно никого делать. Чемпиона и подавно. Я сам все сделаю. Дайте мне пропуск в мир большого бокса, и я уверен, что смогу. Пусть во мне горят амбиции, но у меня есть чем их подкрепить.

Молчу только, чтобы не начинать сотрудничество с каких-то споров. А когда звонок заканчивается, возвращаюсь к выбору, который, по сути, уже совершил. Полина мне очень нравится. Я давно мечтал о ней. Но это ведь просто женщина. Ставить ее на одну ступень с самореализацией несерьезно. Не по-мужски.

Я давно потерял мать. Не сказать, что у нас с ней были близкие отношения, но с отчимом — еще хуже. В этой жизни мне ничего даром не доставалось. Я всегда понимал, что бокс — моя единственная возможность вырваться из этого города и как-то выбиться в люди. Потому и пер всегда напролом. Ни у кого из наших не было такой мотивации. Возможно, кто-то обладал большим талантом и, в определенный момент, силой, весомее моей. Но тренер, спасибо ему, с первых дней научил: бокс — это дисциплина. Чемпионами становятся не просто лучшие, а те, кто в любом душевном и физическом состоянии соблюдают режим и систематически повышают нагрузку, а как следствие — каждый день и навыки.

Я шел к этому с восьми лет. Черт возьми, да я с того возраста в принципе мало что, кроме бокса, помню. Большую часть моей жизни занимал спорт. Мать вашу, это и есть моя жизнь. Безусловно, сейчас я должен проявить ту же стойкость, которая вела меня эти четырнадцать лет, на тренировки.

Мне только двадцать один, женщины еще будут. Много. Разных. Я не могу зацикливаться на Полине, как бы мне ни корежило душу. Это всего-навсего эмоции. Хреново, что вести прилетели после того, как я ее попробовал. Потому и ломает так — по свежему. Если сейчас ступлю, поддамся чувствам и откажусь, через месяц, если не раньше, пожалею.

Это, конечно, Птичка… Полина Птенцова… Одуряющее наваждение. Просто я слишком долго ее хотел, а она была недоступной. Птичка, несомненно, охуенная и чудесная, но вместе с тем… Она всего лишь женщина. А мужчину делает не женщина.

Собравшись с духом, иду обратно в квартиру Птенцовых.

Открывает Артур. В квартиру меня впускает, но не горит желанием приглашать дальше прихожей.

— Что-то срочное? — спрашивает он, раздраженно наморщив лоб. — Башка трещит. Спать хочу.

— Срочное, — произношу я и натыкаюсь взглядом на ту самую белую шапку с ярким помпоном. — Вербицкий звонил. Через пару часов улетаю.

Почему-то радоваться уже не получается. Да и Артур не спешит поздравлять. Еще больше хмурится, как будто удивлен, что дело дошло до билетов и всего прочего.

— Это уже точно? Куда летишь?

— В Чикаго, — ухмыляюсь, наконец.

До сегодняшнего дня все упоминания о Штатах были пустой болтовней и фантазией. Да и сейчас осознание только-только закрадывается. Потому и лыблюсь, будто дурачусь.

Птенцов мой юмор не поддерживает. Разворачивается и шагает на кухню. Я немного растерянно следом ступаю. Артур хватает с подоконника сигареты, рассеянно предлагает мне, потом, вспомнив, что я этой пагубной зависимостью никогда не страдал, выхватывает одну и отбрасывает пачку обратно. Быстро подкуривает, затягивается и вдруг смотрит на меня с какой-то необъяснимой неприязнью.

— Сказать честно, не понимаю, почему из всех выбрали тебя. На мой взгляд, ты ничем не выделяешься. Есть куда более перспективные ребята.

Услышав это, с первых секунд охреневаю. Даже сомневаюсь, что правильно распознал смысл сказанных слов.

— Это кто перспективнее? — не хочу ощетиниваться, но по правде, от такой неожиданной оплеухи шкуру сходу натягивает. — Ты, что ли?

— Да хоть бы и я! — выпаливает Птенцов после непродолжительного колебания. — Даже Николай Петрович всегда говорил, что у меня удар жестче.

Не в моих правилах что-то кому-то на словах доказывать и вспоминать, кто сколько тренировок проебал и втоптал бухла. А на эмоциях, тем более, не стоит этого делать.

— Понятно, — все, что я говорю на оглушающее заявление лучшего друга. Бывшего лучшего друга. — Полина дома?

— А тебе зачем? — удивляется Артур.

Как присматривать за ней, до дома провожать и довозить — это — пожалуйста. В прошлом году она с воспалением в больнице лежала, и то несколько раз меня командировал с передачками. А тут смотрит, выкатив глаза, будто она мне вообще никто.

— Попрощаться хочу. Раз тебя заело, может, хоть она за меня порадуется.

Кажется, эти слова пробивают толстую шкуру Артура. То ли стыдно ему становится, то ли совестно. На роже пятна расползаются, и взгляд отводит. Но и тут быстро обратно сопли наматывает.

— Спит она, — бросает так же недовольно. — Если ты не заметил, еще утро, все нормальные люди после новогодней ночи отдыхают.

— Я все равно зайду, — говорю и направляюсь в комнату Птички.

— Какого хрена…

Артур нагоняет меня практически у двери. Я стучусь и сразу же вхожу, он вваливается следом.

— Ты не видишь, она в кровати!

— Все нормально, — Полина резко садится и, стремительно краснея, натягивает поверх пижамы халат. А я будто удар под дых получаю, просто потому что смотрю на нее. — Что-то случилось? — теперь она бледнеет и, как мне кажется, начинает волноваться о том, что я выдам что-нибудь обличающее.

— Случилось. Я улетаю, — сообщаю, дождавшись, когда она поднимется с кровати. Не хочу думать о том, что было ночью. Воспоминания еще слишком яркие, и ощущения сходу рубят такие, будто все заново в реале проживаю. — Попрощаться зашел.

Говорю ей это, и сердце сжимается. Забываю о том, что Артур рядом стоит. С трудом делаю вдох, когда замечаю в глазах Птички слезы.

— Позвонили, да? В Америку? — уточняет она. Я ничего сказать не могу. Только киваю, а она продолжает тарахтеть: — Прямо сейчас улетаешь? Какая радость! Правда, я за тебя очень рада! Будем теперь по телевизору на тебя смотреть. Скажи, Артур? Круто же!

Друг, конечно, ее радости не разделяет. Бросает какую-то тупую отмазку о хреновом самочувствии и выходит.

Наконец, мы остаемся с Полиной одни.

Только я все еще не знаю, что должен ей сказать. И она замолкает. Так и стоим, замерев посреди комнаты. Не решаясь приблизиться, извлекаю из кармана конверт. Полчаса назад выудил всю свою заначку и, разделив ее напополам, одну часть решил оставить Полине. Она ведь зависит от Артура. Ей не помешает.

— Что это? — глядя на конверт, Птичка обхватывает себя руками.

Мне хочется подойти и сделать то же вместо нее — обнять ее. Только понимаю ведь, что если прикоснусь к ней, это пошатнет мою волю и размажет принятое решение. А этого я допустить не могу.

— Тут деньги. Я подумал, тебе они могут понадобиться. Ну, знаешь… Если возникнет проблема.

Полина краснеет. И тотчас заново становится белой, как полотно. У меня даже возникает опасение, что она свалится в обморок. Однако Птичка медленно вдыхает и вроде как берет себя в руки. Только взгляд от меня отводит.

— Ничего не надо. Оставь себе, — тихо говорит она. — Тебе… на новом месте… нужнее.

— Я обидел тебя? — спрашиваю, потому как меня почему-то сильно беспокоит то, что она прячет взгляд.