Ледяная пустыня - Майте Карранса

— Действительно, Карла. Это наше с Метрикселлой дело. И тебя оно не касается.

— Но ведь…

— Ты хотела идти на собрание. Так иди! Нам с Метрикселлой нужно поговорить с глазу на глаз.

Наконец мы с Метрикселлой остались одни.

Стиснув зубы, она все еще сжимала в руках дверную ручку. Я же, не выпуская из правой руки атама, стояла в оборонительной позе, стараясь не поддаваться страху и угрызениям совести. Как только входная дверь за Карлой захлопнулась, Метрикселла словно с цепи сорвалась.

Она начала швырять в меня все, что попадало ей под руку, срывать с окон занавески, выворачивать на пол ящики стола, сбрасывать с полок книги и вырывать из них страницы. Я попыталась удержать ее, но Метрикселла оказалась так сильна, что играючи отшвырнула меня к стене, откуда мне оставалось лишь беспомощно смотреть на плоды ее бурной ненависти ко мне.

До известной степени я понимала Метрикселлу и сочувствовала ей, но не позволяла себе размякнуть, все время думая о том, как долго эта фурия прикидывалась слабенькой и беспомощной.

— Гуннар мой! — наконец прошипела Метрикселла, с трудом переводя дух.

— Гуннар любит только меня, и ты прекрасно это знаешь! — решительно заявила я, сделав шаг вперед.

Не в состоянии вынести правду, Метрикселла вырвала у себя из головы клок волос и прохрипела:

— Будь ты проклята! Я вас проклинаю! Тебя и Гуннара!

Прежде я не знала, что глубокое горе может проявляться в такой необузданной ярости. Но все равно было слишком поздно. Я приняла решение. Кроме того, пока Метрикселла была в таком состоянии, разговаривать с ней было бесполезно. Она была не в состоянии думать и прислушиваться к чьим бы то ни было советам.

При этом я понимала, что останься я здесь, то очень скоро начну ей сочувствовать и все вернется на круги своя. Поэтому, взяв сумку, я направилась к двери, но Метрикселла преградила мне путь.

— Пропусти меня, — попросила я.

— Ты никуда не пойдешь.

— Пойду. Желаешь ты этого или нет.

— Ты что, меня зарежешь? — спросила Метрикселла, кивнув на зажатый у меня в руке атам.

И тогда я совершила поступок, в котором до сих пор раскаиваюсь. Нелепым театральным жестом я протянула Метрикселле свой священный нож, которого не должен был касаться никто, кроме меня.

Наверное, вручая свою жизни или смерть омниоре, так я пыталась освободиться от уз, которыми меня опутывал клан. Разумеется, было очень глупо испытывать судьбу подобным образом.

— Можешь меня убить, но от этого Гуннар снова тебя не полюбит, — заявила я.

Безумно вращая глазами, Метрикселла схватила мой атам за позолоченную рукоять и замахнулась. Но, заглянув ей в глаза, я прочла там страх, неуверенность и сомнения. Метрикселла отчаянно боролась сама с собой. Она дрожала как осиновый лист, тряслась и стучала зубами, но мне ей было не помочь.

Наконец Метрикселла разрыдалась, опустила руку с атамом и пропустила меня.

Я выскочила из квартиры, не оглядываясь, не извиняясь и не оправдываясь.

В моей голове царил полный сумбур. За короткое время я узнала множество невероятных вещей. Моя жизнь напоминала фарс, меня обманывали все, — мать, подруги. Даже я сама обманывала себя.

Уже на улице я кое о чем догадалась. Я считала Метрикселлу несчастной, наивной обманутой девушкой, но вряд ли это было правдой. Скорее всего, она давно обо всем знала. Но с каких пор?

Внезапно у меня как пелена спала с глаз. Я вспомнила свой разговор с Метрикселлой, состоявшийся сразу после того, как мы с Гуннаром познакомились и полюбили друг друга. Значит, Метрикселла знала все с самого начала и просто играла — со мной, моими чувствами и угрызениями совести! К тому же она поступила нечестно, объявив себя беременной, чтобы расстроить наши с Гуннаром отношения.

А я-то переживала за нее, не зная, что передо мной омниора, нарушившая запрет на использование своих способностей в личных целях и околдовавшая Гуннара через его рубашку. Отчего я была так слепа?!

Теперь мне требовалось лишь подтверждение своих подозрений.

С замиранием сердца я позвонила в дверь. Ее открыл Гуннар, но я не сразу его узнала, так он был на себя непохож. Мой викинг был худ, небрит, со спутанными волосами. Однако стоило ему меня увидеть, как его глаза засияли. Похоже, Гуннар уже немного освободился от пут Метрикселлы, которые я разорвала, уничтожив магического тряпочного человечка.

— Скажи мне, пожалуйста, только одно! — стала умолять его я. — Метрикселла знала, что ты полюбил меня?

— Я признался ей в этом сразу после нашей встречи.

— Она не беременна! — воскликнула я. — Она нам врала!

Для Гуннара это было откровением. Несколько мгновений он, похоже, не мог решить, кому верить — мне или Метрикселле, но быстро все обдумал и решил поверить мне.

Не колеблясь больше ни секунды, он погладил меня по щеке и прижал к своей груди с таким выражением лица, словно сбылось его самое заветное желание. Гуннар принялся целовать меня — сначала нежно, потом — жадно и страстно. Теперь мы могли с чистой совестью позволить себе то, в чем так долго отказывали.

Мы не отвечали на звонки в дверь, не поднимали телефонную трубку, не обращали внимания на разразившуюся на улице грозу, на грохот грома и сверкание молний. Той ночью весь остальной мир перестал для нас существовать.

Я осталась у Гуннара. Сколько я пробыла у него — два дня, три? Мы не считали их, не смотрели на часы, забыли о времени года. Нам было все равно — светит ли на улице солнце или сверкают звезды, льет ли дождь или грохочет гроза. Мы думали только друг о друге и нашей любви.

Гуннар убаюкивал меня песнями на своем языке и рассказывал чудесные предания о своем далеком острове с его ледниками и вулканами. Его голос был таким мелодичным и звучным, что я закрывала глаза и уносилась в мир укутанных вечными туманами бездонных фьордов, в которых таились драконы и тролли, и мысленно купалась в теплых водах бивших из-под земли гейзеров, согревавших своим паром обледенелые равнины. Постепенно я прониклась симпатией к суровой природе, по которой Гуннар так сильно скучал.

— Я чувствую себя воином в Вальхалле,[41] каждую ночь гибнущим в любовном сражении и воскресающим по утрам при звуках твоего голоса, моя валькирия.[42]

— В какой такой Вальхалле?

— В раю, куда попадают павшие в бою герои. А ты — валькирия, прекрасная дочь Одина, и будешь любить меня вечно.

— Но ведь ты сам — Один.

— Хорошо, тогда ты будешь моим конем.

— Восьминогим Слейпниром? Вот уж дудки!