Мужчины не ее жизни - Джон Ирвинг

Впрочем, эта подружка-спутница ничуть не напугала Теда. В ней он видел как минимум интригующий вызов; если уж ее присутствие означало, что ему сегодня придется спать одному, потенциальное соблазнение хорошенькой молодой женшины от этого становилось ничуть не менее заманчивым. Как говорила Эдди Марион, Теда больше возбуждал не столько сам секс, сколько его предвкушение; казалось, что ему нравится не делать это, а ждать этого.

— Привет, — сумела наконец ответить ему молодая девушка.

Ее грушевидная подружка не смогла удержаться. К смущению хорошенькой девушки, уродина сказала:

— Она в первом семестре писала о вас курсовую!

— Замолчи, Эффи! — сказала хорошенькая девушка.

«Значит, она учится в колледже», — заключил Тед Коул; он подумал, что девушка, вероятно, в восторге от «Двери в полу».

— И как называлась ваша курсовая? — спросил Тед.

— «Анализ атавистических символов страха в "Двери в полу"», — сказала хорошенькая девушка, совершенно окоченев от ужаса. — Ну типа как мальчик, который не уверен, что хочет рождаться, или мать, которая не уверена, что хочет его рожать. Это все племенные вещи. У примитивных племен есть такие страхи. И мифы и сказки примитивных племен полны таких образов, как волшебные двери, исчезающие дети, взрослые, которые пугаются так, что седеют за одну ночь. И в мифах и сказках есть много животных, которые могут неожиданно менять свои размеры, как змеи, — змеи это тоже очень племенные сущности, конечно же…

— Конечно же, — согласился Тед. — И большая это была работа?

— Двенадцать страниц, — сообщила ему хорошенькая женщина, — не считая примечаний и библиографии.

Не считая иллюстраций — только рукопись, напечатанная с двойным пробелом, — «Дверь в полу» имела объем всего полторы страницы; тем не менее ее напечатали так, будто это была целая книга, и студентам позволяли писать по ней курсовые работы. «Ну и смех!» — думал Тед.

Ему нравились губы девушки — рот у нее был округлый и маленький. И груди у нее были полненькие — чуть ли не пышные. Пройдет несколько лет, и ей придется бороться с лишним весом, но сегодня ее пухленькие формы были привлекательны, и у нее все еще оставалась талия. Теду нравилось оценивать женщин по типу фигуры; Тед считал, что по фигурам большинства может предсказать, как они будут выглядеть в будущем. Эта, например, родит одного ребенка и потеряет талию; еще ей грозила опасность нарастить могучие бедра, но пока что ее склонность к полноте только намечалась.

«К тридцати годам она станет, как ее подружка, — похожей на грушу», — подумал Тед, вслух же сказал:

— Как вас зовут?

— Глори, — ответила хорошенькая. — А это Эффи.

«Вот подожди, я тебе покажу кое-что атавистическое, Глори, — думал Тед. — Разве в примитивных племенах сорокалетние мужи не совокуплялись с восемнадцатилетними девушками? Я тебе покажу кое-что племенное».

Вслух он сказал:

— Машины, девушки, у вас, видимо, нет. Хотите верьте, хотите нет, но мне не на чем добраться до дома.

Хотите верьте, хотите нет, но миссис Вон, потеряв Теда, непонятно почему направила свой немалый гнев на отважного, но беззащитного садовника. Она припарковала «линкольн» (передком к выезду и не глуша двигатель) в начале подъезда, так что черный нос удлиненного капота и сверкающая серебром решетка радиатора высовывались на Джин-лейн. Замерев у рулевого колеса, где она провела около получаса (пока в «линкольне» не кончился бензин), миссис Вон ждала появления черно-белого «шеви» 57-го года, полагая, что тот свернет на Джин-лейн либо с Вайанданч-лейн, либо с Южной Мейн-стрит. Она думала, что Тед должен быть где-то поблизости, поскольку заодно с Тедом полагала, что любовник Марион — этот «хорошенький мальчик», как думала о нем миссис Вон, — по-прежнему водит машину Теда. Поэтому миссис Вон нашла по приемнику какую-то музыку и ждала.

В черном «линкольне» гремела музыка, и из-за оглушающей громкости и вывернутых до предела басов, от которых вибрировали динамики, миссис почти не заметила, что бензин в «линкольне» кончился. Если бы машина в этот момент не задрожала всем корпусом, то миссис Вон, возможно, так и ждала бы у рулевого колеса, пока ее сына не привезут домой с дневного теннисного урока.

Еще важнее было то, что кончившийся в «линкольне» бензин, возможно, спас садовника миссис Вон от жестокой смерти. Бедняга, из под которого была вышиблена лестница, все это время висел на кусте безжалостной бирючины, где ядовитый газ выхлопа поначалу вызвал у него тошноту, а потом чуть не убил. Он полуспал, но осознавал, что наполовину мертв, когда двигатель заглох и свежий ветерок вернул его к жизни.

В ходе его предыдущих попыток слезть с вершины живой изгороди правая его нога намертво застряла в сплетшихся ветках бирючины. Пытаясь освободить ногу из зарослей, садовник потерял равновесие и свалился головой вниз в самую гущу куста, отчего его нога в цепкой бирючине застряла еще крепче. Он больно вывернул коленку во время падения и — повиснув на ноге, крепко удерживаемой ветками, — растянул брюшную мышцу, пытаясь расшнуровать ботинок.

Небольшой человечек испанского происхождения с соответственно небольшим животиком, Эдуардо Гомес, не был привычен к выполнению гимнастического седа из положения головой вниз в зарослях живой изгороди. Ботинки у него были высокие — выше щиколотки, и хотя он изо всех старался как можно дольше находиться в положении седа, чтобы развязать шнурки, но выносить сколь-нибудь долго возникающую при этом боль, чтобы хотя бы ослабить узлы, было выше его сил. Вытащить ногу из ботинка ему не удавалось.

А миссис Вон тем временем из-за громкости звука и бьющих по ушам басов не слышала призывов Эдуардо о помощи. Несчастный зависший садовник, вдыхая ядовитый выхлоп «линкольна», сгущавшийся в плотных и казавшихся лишенными воздуха плетениях веток, решил уже, что этот куст бирючины станет его могилой, что Эдуардо Гомес падет жертвой похоти другого человека и его, так сказать, «отвергнутой женщины» из пословицы[10]. Умирающий садовник в полной мере чувствовал иронию своего положения: в проклятой бирючине он оказался из-за разорванных порнографических рисунков, изображающих его нанимательницу. Если бы в «линкольне» не кончился бензин, то садовник мог бы стать первой в Саутгемптоне жертвой порнографии, но, несомненно, не последней, думал Эдуардо, задыхаясь в ядовитых парах автомобильного выхлопа. В его отравленный разум пришло такое соображение: подобной смерти заслуживает Тед Коул, а не невинный садовник.

С точки зрения миссис Вон, садовник не был так уж невинен. Она слышала, как он крикнул: «Беги!» Предупредив Теда, садовник предал ее! Если бы несчастный, болтающийся вниз головой человек держал рот на замке, то Тед не получил бы фору в несколько важных секунд. Как выяснилось, Тед припустил во всю мочь еще до того, как «линкольн» появился на Джин-лейн. Миссис Вон была уверена, что уложила бы Теда с такой же легкостью, с какой она уложила дорожный знак на углу Южной Мейн-стрит. Теду удалось уйти только из-за предательства ее собственного садовника!

И вот, когда в «линкольне» кончился бензин, миссис Вон, выйдя из машины (сначала захлопнув дверь, а потом снова раскрыв ее, чтобы выключить орущее радио), первым делом услышала слабые призывы Эдуардо о помощи, и сердце ее тут же ожесточилось к нему. Камушки ее дворика захрустели у нее под подошвами, и тут она увидела этого предателя, который висел, запутавшись ногой в зарослях бирючины. Еще больше миссис Вон возбудилась, увидев, что Эдуардо еще не убрал эти паскудные рисунки. Помимо всего прочего, в ее ненависти к садовнику имелся совершенно иррациональный аспект: он наверняка видел ее наготу на этих рисунках. (Да и как он мог не увидеть ее.) А потому она ненавидела Эдуардо Гомеса так же, как ненавидела Эдди О'Хару, который тоже видел ее таким вот образом… выставленной напоказ.

— Пожалуйста, мадам, — умоляющим голосом обратился к ней садовник. — Если бы вы подняли лестницу и я смог бы ухватиться за нее, то, может, мне удалось бы спуститься отсюда.

— Ты! — закричала на него миссис Вон.

Она ухватила горсть камушков и швырнула их в заросли. Садовник закрыл глаза, но бирючина была такой густой, что ни один камушек не попал в него.

— Ты его предупредил! Ты подлый карлик! — завопила миссис Вон.

Она бросила еще одну горсть камней, которые тоже не принесли садовнику никакого вреда. Тот факт, что ей не удавалось никак отыграться на беспомощном, висящем вниз головой садовнике, еще больше вывел ее из себя.

— Ты предал меня! — закричала она.

— Если бы вы убили его, то попали бы в тюрьму, — попытался вразумить ее Эдуардо.

Но она уже шагала прочь от него, и, даже вися вверх тормашками, он видел, что она направляется к дому. Ее маленькие целенаправленные шаги… ее плотно сбитые маленькие ягодицы. Она еще не успела дойти до двери, а он уже знал, что она с треском захлопнет ее за собой. Эдуардо давно уже представлял себе, как это случится; она была вспыльчивой женщиной, чемпионом по хлопанью дверями — словно громкий хлопок как-то компенсировал ей собственную миниатюрность. Садовник боялся маленьких женщин, он всегда думал, что их гнев непропорционален их размерам. Его собственная жена была крупной и утешительно мягкой, и ее добродушие сочеталось с щедрым, незлобивым нравом.