Последняя Мона Лиза - Сантлоуфер Джонатан

Засев за ноутбуком в ближайшем кафе и вооружившись чашкой эспрессо для бодрости, я нашел сайты всех девяти торговцев и разослал им одинаковые электронные письма. Через несколько минут три адресата ответили, что не продавали никаких дневников, которые соответствовали бы моему описанию, но изъявили готовность поискать эту вещь, если я хочу ее купить. Вежливо отказавшись, я вычеркнул их из списка. Через некоторое время еще два торговца ответили, что никому не продавали такую тетрадь.

Я заказал еще один эспрессо, и к тому моменту, когда я его допил, пришел еще один ответ: букинист из Берлина сообщал, что продал Гульермо старинную тетрадь. Позвонив в Берлин, я узнал, что речь идет о блокноте девятнадцатого века, тоже синем, тоже в бумажной обложке, но чистом, без каких-либо записей.

Надежда таяла на глазах, моя блестящая идея оказалась не такой уж и блестящей. Только трое из девяти книготорговцев еще не ответили. Устав ждать, я позвонил первому из них, владельцу «Пеллетье Эдишенз» в Париже. На звонок никто не ответил, даже автоответчик. Набрав второй номер, магазина «Скрипториум» в Мантуе, я услышал записанное жутковатым голосом сообщение, что данный номер больше не обслуживается. Последний магазин, «Либрериа Антиквариа ди Фиренце», тоже не ответил, но адрес был местный, флорентийский. Забив его в Гугл-карты, я увидел, что магазин находится на противоположном берегу реки Арно.

Близился полдень, время «рипозо» – обеденного перерыва, и магазин мог оказаться закрытым, но кофеин придал мне оптимизма, и я решил рискнуть. Да и что мне было терять?

42

Понте Веккьо,[51] метко названный старинный мост, не был крытым, хотя казался таковым из-за многочисленных навесов перед ювелирными ларьками и киосками, которые загромождали его, заслоняя солнце и вид на реку. Здесь сновало множество туристов – больше, чем я видел их в других местах Флоренции: одни рассматривали ожерелья и браслеты в витринах ларьков, другие торговались с продавцами, молодые женщины, вытянув руку, примеряли кольца с бриллиантами. Куда бы я ни посмотрел – повсюду были парочки. В первый раз за все время я заскучал по оставшимся на родине подружкам, и не в первый – по Александре. Я все еще не понимал, как она относится ко мне и к тому, как развиваются наши отношения – если они вообще развивались. Когда мимо прошла целующаяся парочка, я чуть было не поморщился.

На середине моста открывался прекрасный вид на реку Арно, по берегам которой стояли дома гармонично сочетавшихся земляных оттенков, но тут небо потемнело, и едва я успел сойти с моста, начался дождь. Район Олтрарно, что значит «другая сторона Арно», расположен на южном берегу реки и считается не самым элитным. Дождь усилился, и я спрятался под навес одного из магазинчиков, уточнил маршрут к дому букиниста по GPS, а заодно нашел магазин, торгующий дешевыми зонтиками. Улицы на этой стороне реки выглядели несколько иначе, чуть погрязнее и попроще; то широкие, то узкие на средневековый манер, все они сейчас опустели. Я шел быстро, безуспешно пытаясь убежать от дождя, и вскоре вышел на небольшую площадь перед широким трехэтажным каменным зданием, на стенах которого висели красные транспаранты с объявлениями о проходящих выставках. Это был Палаццо Питти, или Дворец Питти, известный своей эклектичной коллекцией произведений искусства. В другое время я бы непременно зашел туда, но сейчас мне не хотелось отвлекаться.

Чем дальше, тем более узкими и менее ухоженными становились улицы. Несколько зданий представляли собой груду потрескавшегося камня и облупившейся краски. Тротуаров вообще не было; дождевая вода поднялась и затекала мне в ботинки. Идти по неровному и скользкому булыжнику было трудно, и я вздохнул с облегчением, когда выбрался на просторную безлюдную площадь.

Дождь припустил еще сильнее, и купленный по дешевке зонтик уже не спасал от него. Я забежал в ближайшее здание с невзрачным каменным фасадом и по-собачьи отряхнулся. Через пару секунд я понял, что нахожусь в церкви Санта-Мария-дель-Кармине. Но чем конкретно она знаменита, я вспомнил только, когда увидел на табличке название капеллы Бранкаччи – именно здесь находился один из самых известных циклов живописи эпохи Возрождения, по которому я уже несколько лет читал свой любимый курс лекций. Это было одно из тех мест, которые мне больше всего хотелось посетить во Флоренции, и о которых я начисто забыл, приехав сюда.

Заплатив десять евро за вход, я поднялся по короткой лестнице и очутился в том месте, которое можно было назвать только раем. Цикл фресок заполнял всю маленькую часовню, ослепляя своим великолепием уже издалека. Преодолев последние ступеньки и пройдя через открытые скульптурные врата из серо-белого мрамора, я словно оказался в старинном синемаскопе,[52] со всех сторон меня окружали фрески. Расположенные двумя рядами живописные сцены жития святого Петра, ростовые изображения людей с лицами, нарисованными так выразительно, словно они вот-вот заговорят, цвета оттенков самой Флоренции, сиены и охры, бледно-розовый и пышный индийский красный по контрасту с изумрудно-зеленым и голубым – весь этот цикл фресок оказался более красивым и впечатляющим, чем я себе представлял.

Автор этого шедевра – Мазаччо, можно сказать, рок-звезда эпохи Возрождения. Он умер в двадцать семь лет: опасный возраст для любой великой рок-звезды. Он написал всего несколько фресок из этого цикла, но они были самыми известными и выделялись из ряда остальных.

В верхнем ряду слева от меня фреска «Чудо с динарием» изображала Христа с апостолами, противостоящими сборщику налогов – он был единственным из них без нимба! Сцена навела меня на мысль о налогах и очевидных потерях, которые вскоре понесет моя толком не начавшаяся карьера художника. Вспомнил я и о денежных затруднениях моего прадеда и о том факте, что после того, как он украл картину для Вальфьерно и Шодрона, чтобы они могли нажиться на подделках, он стал им не нужен. Как смог бы, задавался я вопросом, такой человек, как Винченцо, скромный и без связей, продать настолько известную картину? Ему столько довелось пережить – смерть Симоны, потерю сына, предательство Вальфьерно и Шодрона. И все же я верил в него, верил, что он мог это сделать.

В углу картины Мазаччо изобразил святого Петра, достающего деньги изо рта рыбы. То было одно из чудес Христа. Вот что нужно было моему прадеду: чудо. Наверное, мне и самому оно было нужно.

Покой часовни нарушила немецкая пара, они громко переговаривались и делали снимки. Я спустился на несколько шагов по лестнице: мне хотелось еще раз посмотреть на фрески издалека. Дождь, видимо, перестал, потому что из окошка в дальнем конце церкви пробивался свет. Хотя тот угол был освещен довольно скудно и отгорожен от посетителей, я успел заметить, как в боковом проходе скрылся какой-то мужчина. Вернувшись наверх, я дождался момента, когда немцы ушли, и, оставшись в одиночестве, стал рассматривать Адама и Еву на фреске Мазаччо. Нагой Адам закрыл лицо руками, Ева прикрывала наготу и рыдала – все в этой паре выражало страдание и абсолютное отчаяние. Таким же я представлял себе и Винченцо, изгнанного и снедаемого чувством вины из-за потери любимой жены и сына.

В этот момент что-то заставило меня обернуться – и я снова увидел его, того человека, что скрылся в дальнем конце церкви. Теперь он стоял метрах в семи, свет из окна освещал его со спины, и я разглядел только силуэт; это был крупный мужчина. Я хотел спуститься, чтобы рассмотреть его поближе, но он метнулся прочь и исчез, словно его и не было.

Я судорожно втянул в себя воздух, ощущение опасности обострилось. Что-то в этом парне показалось мне не только зловещим, но и знакомым.

Выйдя на улицу, я двинулся дальше к букинистическому магазину. Сквозь облака, как через церковное окно, пробивалось солнце, резкое и яркое. Я попытался прогнать неприятное чувство, вызванное этим парнем, но внезапная смерть брата Франческо вывела меня из равновесия, и теперь я относился с подозрением ко всему.