Коллекционер - Джон Фаулз

Какие есть люди! Ведь я стояла рядом с ними в метро, проходила мимо на улице, слышала их разговоры и, разумеется, знала об их существовании. Но никогда по-настоящему не верила, что они реально существуют. Слепые и глухие ко всему на свете. Это казалось совершенно невозможным.

Диалог. Он сидел очень тихо, уставившись в альбом и всем своим видом демонстрируя, что ИСКУССТВО ПРЕКРАСНО (ради моего удовольствия, а вовсе не потому, что сам так думает).

М. Знаете, что кажется самым странным в этом доме? В нем совершенно нет книг. Кроме тех, что вы купили для меня.

К. Наверху есть.

М. Про бабочек.

К. И другие.

М. Несколько жалких детективов. Вы хоть когда-нибудь читаете хорошие книги? Настоящие? (Молчание.) Книги о важных вещах, написанные людьми, которые по-настоящему чувствуют и понимают жизнь? Не ту дешевку, которую берут с собой, чтобы убить время в метро или электричке. Понимаете — книги?!

К. Легкое чтение мне больше по душе. (Он вроде тех боксеров, которым от всей души желаешь нокаута.)

М. Вам бы почитать «Над пропастью во ржи». Я уже почти дочитала. Знаете, я эту книгу уже два раза прочла, а ведь я младше вас на целых пять лет.

К. Обещаю прочесть.

М. Это вовсе не наказание.

К. Я ее посмотрел, когда купил.

М. И она вам не понравилась.

К. Попробую прочесть.

М. Вы мне надоели.

Наступило молчание. Мне казалось, все это происходит не на самом деле. Словно разыгрывается пьеса, а я не могу вспомнить, кого же я в ней играю.

А еще раньше я спросила его, зачем он коллекционирует бабочек.

К. Это дает возможность встречаться с более приличными людьми.

М. Но не может же человек только из-за этого заниматься коллекционированием.

К. У меня был учитель. Я был совсем мальчишкой. Он показал мне, как надо. Сам не очень-то много про это знал. По-старому их накалывал. (Речь идет о том, под каким углом располагать крылья. Современный способ требует, чтобы угол был прямой.) И еще — дядюшка. Он интересовался природой. Всегда мне помогал.

М. Он, видно, был очень хороший.

К. Люди, которые интересуются природой, всегда хорошие. Возьмите нашу секцию жесткокрылых. Это энтомологическая секция Общества естественной истории в нашем городе. Они относятся к человеку так, как он того заслуживает. Не смотрят на вас сверху вниз. Ничего такого и в помине нет.

М. И среди них — не все хорошие. (Но до него не дошло!)

К. Вы имеете в виду снобов. Но большинство — хорошие. Поприличнее тех, с которыми приходится… то есть приходилось… обычно иметь дело. Я, конечно, про себя говорю.

М. А ваши друзья не смеялись над вами? Не считали, что это детское занятие?

К. У меня не было друзей. Просто сослуживцы. (Потом он признал, что над ним глупо подшучивали.)

М. Что же это были за шутки?

К. Просто — глупые шутки.

Я не стала продолжать. Хотя иногда испытываю непреодолимое желание докопаться до самой глубины, извлечь на свет Божий то, о чем он не желает говорить. Но это дурно. Можно подумать, что меня заботит он и его жалкая, промозглая, никчемушная жизнь.

Описания. Какая пропасть между мыслью и словом. Например, как Калибан сидит — очень напряженно и слегка пригнувшись. Почему так? От смущения? Или он всегда готов к прыжку, если я вдруг брошусь бежать? Я могу это нарисовать. Могу нарисовать его лицо, выражение глаз, рта. Но слова… Их столько раз использовали для описания других людей, других предметов, что они словно стерлись от употребления. Я пишу: «Он улыбнулся». Что это означает? Словно детсадовский плакатик: репка с улыбкой-полумесяцем посередине. А вот если бы я нарисовала эту улыбку…

Слова так невыразительны, неточны, так ужасно примитивны в сравнении с рисунком, живописью, скульптурой. «Я сидела на кровати, а он — у двери, и мы беседовали, и я пыталась уговорить его использовать деньги для самообразования, и он сказал, что согласен, но я не была убеждена, что это действительно так». Словно жалкая пачкотня на чистом листе.

Словно пытаешься рисовать тупым карандашом.

Все это — мои собственные соображения.

Мне нужен Ч.В. Он назвал бы мне десяток книг, в которых все это сказано гораздо лучше.

Ненавижу невежество! Невежество Калибана, собственное невежество, невежество всего мира! О, я могла бы учиться без конца. До слез хочется — учиться, учиться, учиться, учиться.

Кляп во рту и связанные руки.

Уложу дневник спать, он живет у меня под матрасом. И стану молиться Богу, пусть даст мне возможность учиться.

Сегодня — две недели. Отмечаю дни на раме ширмы, словно Робинзон Крузо.

Подавлена. Не сплю. Я должна, должна, должна бежать.

Стала очень бледной. Все время чувствую себя больной и слабой.

Эта ужасная тишина.

Он совершенно лишен чувства сострадания. Безжалостен. Непонятен. Чего он хочет? Что должно произойти?

Ведь он видит, что я заболеваю.

Сегодня вечером сказала ему, что мне необходим дневной свет. Сказала, посмотрите на меня! Видите, какая я бледная?

— Завтра, завтра. — Он никогда не отказывает сразу.

Сегодня я подумала, что он может продержать меня здесь всю жизнь. Это будет не очень долго, я скоро умру. Абсурд, дьявольщина какая-то, но бежать отсюда невозможно. Я опять пыталась обнаружить плохо пригнанные плиты. Я могла бы сделать подкоп рядом с дверью или прорыть туннель прямо наружу. Но тогда он должен быть длиною метров пять. Столько земли! Оказаться под землей, как в ловушке! Не могу. Лучше умереть. Так что нужно сделать подкоп рядом с дверью. Но для этого мне нужно время. Я должна быть уверена, что он не появится по крайней мере часов шесть. Три часа — на туннель, два — чтобы выломать наружную дверь. Я чувствую, это мой единственный шанс, я не должна его потерять, не должна спешить, чтобы не провалить все дело из-за плохой подготовки.

Не могу спать.

Надо что-то делать.

Напишу о том, как в первый раз встретилась с Ч.В.

Это было как-то в субботу утром, в магазине. Кэролайн сказала: «О, это Миранда. Моя племянница». И отвратительнейшим образом продолжала рассказывать ему обо мне, я прямо не знала, куда глаза девать, хоть давно уже хотела с ним познакомиться. Кэролайн много рассказывала мне о нем.

Мне сразу понравилось, как он ведет себя с Кэролайн, холодновато, не скрывая, что ему скучно. Не стараясь подстроиться к ней, как это обычно бывает. На обратном пути она говорила о нем не умолкая. Я видела, он ее шокировал, хоть она и не хотела в этом признаться. Два развода, и кроме того, было совершенно очевидно, что он о ней самой не очень высокого мнения. Так что с самого начала мне захотелось броситься на его защиту.

Потом встретила его в парке. Очень хотела его встретить. И очень стыдно было, что хотела.

Как он шел. Погруженный в свои мысли. Очень собранный, все движения удивительно точные. В замечательной старой куртке. Почти ничего не говорил, я поняла, ему не очень-то хотелось идти с нами (с Кэролайн), но он нагнал нас, просто шел в ту же сторону, а сзади он не сразу понял, что это мы. И может быть (все-таки я тщеславна), все началось из-за того, что произошло, когда Кэролайн снова заговорила в этом дурацком стиле «женщины весьма передовых взглядов». Он посмотрел на меня, я — на него. Я поняла, что он раздражен, а он понял, что мне стыдно. И он пошел с нами в Кенвуд, а Кэролайн продолжала разглагольствовать. До тех пор пока не произнесла, остановившись перед Рембрандтом: «Вам не кажется, что ему становится чуть-чуть скучновато писать где-то посередине работы? Понимаете, что я хочу сказать? Мне никогда не удается почувствовать то, что я должна была бы почувствовать, глядя на его полотна. Понимаете?» И она издала глупенький смешок, словно бы говоря: «Ах, послушать только, что я такое мелю!»

А я смотрела на него, и вдруг его лицо на мгновение застыло, затвердело, словно его застали врасплох. Он не предполагал, что я вижу: что-то чуть-чуть изменилось в складке рта. Он бросил на нее быстрый взгляд. Глаза его будто бы даже смеялись. Но тон был совершенно ледяной: «Я должен идти. Прощайте».

«Прощайте» было предназначено мне. Зачеркивало меня напрочь. Или говорило: «Ты можешь мириться с этим?» Мне кажется (теперь, когда я об этом вспоминаю), он хотел дать мне урок. Следовало выбрать, за кем идти: за Кэролайн или за ним.

И он ушел, мы даже не успели ничего сказать в ответ, а Кэролайн глядела ему вслед, пожимая плечами. А потом взглянула на меня и произнесла: «Ну и ну!»

Я смотрела, как он уходил, засунув руки в карманы. Чувствовала, что покраснела до корней волос. Кэролайн была просто в ярости, не знала, как покрасивей выпутаться из этой неловкости.